Я не только не хотел бы, как мне приписывают, устранить венчание, но насколько художественное созидание христианства не имеет поставленной около себя точки, хотел бы расширения, углубления и особенно поэтизации обрядовой стороны при вступлении в брак. Она упала сравнительно с первыми веками церкви: новобрачные тогда семь дней ходили в цветочных венках (которые заменились теперешним бронзовым "венцом"), и время венчания было сейчас же после литургии, на которой новобрачные причащались. Всякий поймет, насколько это глубже было по значению и художественнее по форме теперешнего "представления свидетельства о говеньи", каковое делается недели за две до венчания,  и трудно понять, какой оно имеет смысл в таком удалении от брака. Вообще потеря смысла и утрата красоты форм, введение на место этого какихто жестких до непереносимости для деликатного слуха терминов, вроде "брачного обыска" и "оглашения", поразительно и удручает сердце.

Далее я считал бы очень важным приблизительно в течение года между обручением и венчанием изучение женихом и невестою некоторых важнейших текстов Св. Писания, до супружества и семьи относящихся, из "Бытия", "Апокалипсиса", "Второзакония", кн. "Руфь", "Товия" и "Иисуса, сына Сирахова". Но это не для всех, не всегда и не везде возможно. Семьи, по необходимости (заметьте это) начавшиеся без предварительного ритуала, однако, я желал бы всетаки связать с церковью, например, чрез выдачу священником освященных колец. Это есть в церкви: епископ римский утверждается в должности чрез посылку ему папою шерстяной ленты (палиум). Вообще освящение чрез вещь существует в церкви. Путем указываемого мною средства связались бы с церковью и ее священством множество теперь существующих связей, особенно многочисленных в простом народе и которые теперь оставляются законом и церковью абсолютно без всякой формы. Таким образом, я стою за совершенное уничтожение бесформенных сожительств. Но в то время, как другие предлагают их уничтожить и, конечно, никогда этого не в силах будут сделать, я настаиваю на их признании, освящении и оформлении.

Свободное соглашение и теперь есть первый канон брака. Не рассуждаю, а выписываю из "Курса православного церковного права" епископа Никодима (СПб., 1897): "В понятии брака как в гражданском отношении, так и в смысле таинства, первое и основное условие есть обоюдное согласие (курс, авт.), cuvcavecic,, consensus: именно, чтобы мужчина и женщина способом, признанным законом, изъявили свою свободную волю вступить в союз, обусловливающий брак. Поэтому брак считается заключенным в тот момент, когда воля мужчины и женщины получит внешнее выражение и сделается обоюдным согласием. А чтобы это обоюдное согласие могло быть существенною основою брачного союза, оно должно соответствовать всем предписаниям закона, вообще существующим по отношению ко всякому законному договору, и главным образом, чтобы договаривающиеся стороны имели все необходимые для этого нравственные качества, равно как в отношении цели брака и все физические качества. Когда есть налицо все эти нравственные и физические качества и когда взаимное согласие было выражено в установленной законом форме, тогда только это взаимное согласие служит основою брака, чем и отвечает первому внутреннему условию его" (стр. 578). И несколько далее: "Обручение, uvnoxera, sponsalia, есть взаимное обещание мужчины и женщины вступить в брак, совершаемое в настоящее время по церковному установлению перед венчанием; оно заимствовано из римского права" (стр. 579). Вот картина положения дела по ученому канонисту, а не по моей философии. Взаимное жениха и невесты объявление свободного согласия на вступление в брак  что теперь протекает в венчании так незаметно и, к несчастию, стало формальным только опросом, на который дается часто неискренний же ответ,  и составляет собственно момент заключения брака, вступление в супружество. Это хорошо выяснено в известном тонкостью своей казуистики католическом богословии. Передадим его в изложении К.П. Победоносцева ("Христианские начала семейной жизни". Москва, 1901, стр. 47): "Католическая церковь, по правилу Тридентского собора, требует для совершения брака, чтобы последовало торжественное объявление воли мужчиною и женщиною пред священником и двумя свидетелями; она приглашает брачащихся к церковному благословению, но не ставит это благословение необходимым условием для совершения брака и довольствуется так называемым пассивным присутствием (курс. К.П. Победоносцева) духовного лица". Таким образом, патер является как бы священным нотариусом, свидетельствующим перед Богом о происшедшем у него на глазах вступлении в брак супругов, но свидетельствует молча (курс. К.П. Пва), а гласное выраженное согласие на это жениха и невесты и образует самый брак, что довольно отвечает и выписке из еп. Никодима, приведенной нами, о существенном моменте брака.

За исключением особ царского дома, все остальные православные вступают в брак таким образом, что обряд обручения сливается с венчанием (так называемый "сговор" не есть обручение) и совершается в один день, слитно. Через это утратилась искренность браков, вступление в брачный союз по действительному обоюдному жениха и невесты согласию, желанию и влечению. Прежде, когда обручение отделялось годовым сроком от венчания, в этот срок жених и невеста могли хорошо узнать душевные качества друг друга: обручение еще не влекло непременного за собою брака, а уже обусловливало близость и интимность духовного общения; жених и невеста, таким образом, могли вовремя и без потрясений и страдания разойтись друг с другом. С другой стороны, обручение было чистым жениха и невесты соглашением, в присутствии двух свидетелей, и "обрученную" девушку никто, ни даже ее родители и закон, не мог отнять у жениха. Таким образом, любящие друг друга молодые люди, "обручившись" свободно, становились неразлучны, и произвол родителей был устранен. Отделение обручения от венчания, слияние которых у нас есть продукт петровского гражданского законодательства, казалось бы, составляет conditio sine qua поп восстановления чистоты и счастия браков.

Безусловно необходимым я считаю установление предбрачных "пунктов соглашения" (договора, "брачного контракта"  глубоко антипатичный термин) на случай несогласия, ссор и разлучения супругов, где оговаривалось бы: 1) права мужа в случае непослушания, мотовства и измены (хотя бы и незасвидетельствованной) жены, 2) права жены в случае грубости, жестокости, разврата, пьянства или мотовства мужа, 3) некоторая, в виде залога, сумма денег, которая клалась бы в кредитные учреждения на обеспечение детей в случае несчастного брака. Употребить так дветри сотни рублей (или более) было бы полезнее, чем пускать их на ветер  на шитье нарядного приданого, "свадебное путешествие" или блестящий бал. "Предбрачный договор" неприятно звучит ввиду идеальных целей брака и требующейся здесь любви. Но что делать: опыт родителей, общества и государства должен дальше видеть, чем "воркующие" жених и невеста, и именно, в видах их охранения от возможного крушения при неудаче, этот "договор" должен с безусловностью требоваться государственной властью. Он  то же, что пробковый пояс, который на случай кладется в каюту каждого отправляющегося в море пассажира.

Брак во всех отношениях поставлен у нас легкомысленно и несчастно. В нем очень обеспечили себя и "свое" государство и духовенство, но решительно ничего не сделано для обеспечения прочности союза и счастья союзных лиц, вступающих в брак. Как мне с горечью и насмешкой сказал один священник, "мы венчаем документы, а не человека, и рассматриваем документы, а на людей нам при браке некогда и взглянуть".

Повод к дурным мнениям о моей "теории брака" (как выражаются некоторые) подал мой взгляд относительно абсолютной нерасторжимости каждой, так сказать, триады: "отец, мать, ребенок"  каковую триаду я считаю супружеством, хотя и неоформленным; и, требуя для нее скорейшего оформления, однако, и до и вне и без такого оформления прилагаю к ней слова: "Яже Бог сочета  человек да не разлучает". Таковое учение, если бы оно было принято, совершенно избавило бы государство от заботы о детях, тогда как теперь, выражаясь термином г. Скальковского, "дети во множестве суть государственные" (воспитательные дома).

Я радуюсь, что, несмотря на шутки около моих "теорий", они явно распространяются в обществе и наконец пробуждают движение даже в законодательных сферах. Совершенное упразднение понятия незаконнорожденности и преобразование развода, очевидно, уже не за горами. Теперь никто не пугается перед этими вопросами, тогда как еще года два назад и об уравнении детей незаконных и законных, и о разводе не могли говорить без какогото странного испуга.

"Внеканонические", а не "внебрачные"

Предполагается название "незаконнорожденный" заменить названием "внебрачный".

Позволю себе предложить вниманию всех размышляющих людей вопрос о положении одной особенной группы незаконнорожденных, которых, если не ошибаюсь, не коснулись никакие общие улучшения судьбы последних. Год назад я получил письмо, не весьма грамотное, от одного петербургского торговца. Он писал, что жена его, от которой у него не было детей, уже несколько лет страдает душевною болезнью, признанною врачами неизлечимою и развившеюся на почве наследственности; что в разводе ему было отказано по невозможности доказать, что она была душевнобольною в момент заключения брака; что он последние три года сблизился с другою женщиною и имеет от нее двоих детей, узаконить которых ему хотелось бы, но он не может. Второе письмо я получил за подписью "мать"; в нем бедная женщина, мать уже большого семейства, жалуется, что она восемнадцать лет живет вполне счастливо с одним видным петербургским чиновником, которого вскоре после его брака покинула его жена. Эта жена, имеющая также пять человек детей не от мужа, занесла их всех в метрики, как законных детей своего мужа, "а мои несчастные дети,  кончает она письмо,  из которых старшей дочери уже пятнадцать лет, все остаются некрещеными и должны быть записаны незаконнорожденными". Письмо закапано слезами и очень трогательно. Каждый поймет, что сблизиться с человеком, покинутым женою и, следовательно, без всякой надежды когданибудь называться его "женою", представляет для порядочной и совестливой девушки столько муки, пройти через которую может только самое героическое сердце. Мне известен случай, когда отец девушки, так поступившей, девушки из прекрасного и богатого семейства, ездил в Константинополь с целью чегонибудь добиться в тамошнем греческом патриархате (она сблизилась с разведенным мужем, фиктивно принявшим на себя "вину прелюбодеяния"), но не достиг ничего при личной полной готовности (в Петербурге и в Константинополе) духовных особ войти в его положение и чемнибудь ему помочь. Закон выше личности, и усилия мужа, отца, иерархов церкви разбились о букву закона.