Так.

 Если никто не взвесил метафизики ужаса  убить своими руками своего ребенка, то никто, кроме испытавших, и не взвесил особенного мистицизма этого стыда, которого, заметьте, почти никто не выносит, и все таких или подобных детей "от несчастной и роковой любви" или убивают, или скрывают какнибудь. Целомудренные и циники, молодые и старые, мужчины и женщины  все равно.

 Удивительно.

 С удивления начинается философия, как определили еще Платон и Аристотель. Я знал одного чиновника, до 45 лет ловеласа, об историях или "соблазнениях" которого постоянно говорил весь город. Красавец и умница, он успевал с вдовами, замужними, барышнями; любил и коротко, и длинно. Само собою никто и никогда его не осуждал, а уж он сам себя в душе  всего менее. Он был в меру богат, делал много и без кичливости добра, а главное  был очень образован и неустанно в хорошем расположении духа, так что живой сам  всех оживлял. Печаль его началась с серьезного. Он "попался", т. е. влюбился подлинно, горячо в только что окончившую курс институтку, и она в него влюбилась, сбежала, приехала в наш город, и он ее както приютил не у себя, а возле себя. Как было между ними, что было гробовая тайна. Через немного лет она умерла, оставив ему сына, и вот об этомто мальчике мне и пришлось услышать от старогостарого, семидесятилетнего протоиерея.

 Ну, как живет NN?

 Так же всеми уважаем и любим, как всегда.

 У него был роман? Какаято девушка? Настоящая любовь?

 Умерла, сына оставила.

 Учится?

Отец протоиерей был наш общий знакомый и потому мог знать все. Он замялся и зашевелил губами. Потом, как бы отдавая честь такту умницычиновника, объяснил както протяжно и вникновенно:

 Нет. Он его... скромно держит, во внутренних комнатах. Так что, если кто приходит,  мальчик уходит. Нет, не отдал в гимназию; может быть, дома какнибудь.

Я говорю  с удивления начинается философия: пусть ктонибудь объяснит, почему этот человек, никогда себя не осуждавший и никем не осужденный никогда за связи в чужих семьях, за связи без глубокой любви и детей,  почувствовал стыд, да какой стыд, за любовь серьезную, с ребенком, и даже, по всему вероятию, с настоящим отцовским чувством к ребенку? Вот вам и метафизика. Прокрасться ночью в окно к девице  ничего; и даже если завтра будет весь город рассказывать о приключении  всетаки ничего. Улыбнется и проговорит: "Пустое". Да и не скроет, что "не пустое"; так улыбнется, что очевидно будет собеседнику, что "не пустое". Но открыть дверь детской и сказать: "Коля, прокатимся!"  и посадить его в коляску с собой, и провезти по городу, заехать в лавку и купить игрушку  и назавтра выслушать: "Это вы с кем катались?"  "С сыном от девушки одной, умерла, а мальчик остался  преспособный"  этого он никогда не скажет, и никто не скажет. А никто не скажет из мужчин, образованных, самостоятельных, не можем мы и ожидать, чтобы сказала о себе и вообще открылась "с детищем" хотя бы одна девица. Отсюда  веревка и камень ему на шею или спички, кислота, отрава  себе. Половина на половину бывает. Слова отца протоиерея, так глубоко поразившие меня миною рассказа: "Он держит его скромно, никому не показывает",  эти слова так же мне не давали покоя, как в детстве странный рев коровы о теленке. Долго я не спал потом и все вдумывался в психологию мальчика, что он думает, о чем догадывается, о чем и как  тоже в длинные ночи  недоумевает. Звонок, ктото идет.

 Коля, иди в свою комнату.

Коля ушел; Коля по тону чувствует, что нужно идти поспешно. Гости ушли.