4

В восьми главных западноевропейских государствах: АвстроВенгрии, Германии, Англии с Шотландиею и Ирландиею, Италии, Франции, Швеции, Норвегии и Сербии на 7 мил., с немногим, всех ежегодно рождающихся младенцев приходится незаконных 607 тыс., с немногим, или 8,54 проц. Обращаясь к России, находим в 50 ее европейских губерниях, в годы 1884  1892, число незаконнорожденных колеблющимся между 107 750 и 117 790 ежегодно. Действие законов на процент незаконнорожденности особенно можно наблюдать в Баварии; в ней с 1835 года по 1862 год, когда действовал закон, стеснявший вступление в брак имущественным цензом, на каждые 100 рождений приходилось 21 незаконное, а после отмены этих законов приходилось только 13. Это значит, что число рождений или сила рождаемости остается величиною постоянною, и стеснить в чемлибо вступление в брак  не значит уменьшить рождение, а значит только вывести известную сумму рождений за черту законности, т. е. родник незаконных рождений лежит не в человеке, а в регуляторе брака. В Петербурге из 1000 разрешающихся первым ребенком женщин  437, т. е. более 2/5, рождают вне венчания, а в общем итоге, за те же 18841892 годы, незаконные рождения в православном населении составляют постоянно 30 проц. всего числа рождений, каковой процент, по ведомостям городской думы, к 1898 году возрос до 50 проц., т. е. незаконными рождается половина из всех; в то же время у католиков рождается 13 проц. незаконных, у протестантов  9 проц., у евреев  0,6 проц., у магометан  0,3 проц.

Эти цифровые данные интересны в следующем отношении. Мы стоим в данную историческую минуту перед нежеланием раздвинуть нормы брака, например, в смысле как облегчения развода уже не живущим друг с другом супругам, так и в смысле разрешения мужской стороне, обычно принимающей на себя при разводе вину, вступить в новый брак. С другой стороны, тот же закон и в тех же руках находящийся осуждает внебрачные рождения.

Такое положение ненормально. Поэтому, не вдаваясь в тонкие споры, нельзя не пожелать того, чтобы легализация семейного положения страны и наблюдение за нравственносанитарным состоянием населения страны была сосредоточена в которыхнибудь одних руках и они, эти руки, имели бы у себя данные по всем отраслям этого обширнейшего, но одного и того же вопроса. А то у нас браки разрешает одно ведомство, статистику населения ведет другое ведомство и управляется с проституцией  третье ведомство, когда это суть части одного вопроса. Более чем понятно, что все меры, принимаемые в которомнибудь одном ведомстве, не имеют, при неподвижности других ведомств, ни малейшего успеха.

"Нов. Вр.", 1900.

II. Суд Линча

Только что окончившееся в Петербургском окружном суде дело об убийстве Коновалова, совершенном совместно его женою, Кисилевою, Анисимовою, Павловою и Телегиным, поражает зрителя и читателя, поражает моралиста и должно поразить законодателя. Это  суд Линча в полной его выразительности. Приговорены к наказанию только Павлова и Телегин, подстрекатели к убийству и вероятные убийцы; остальные, и именно ближайшие к убитому лица жена и ее мать,  "признаны по суду оправданными", хотя именно жена убитого нарисовала наиболее полную картину убийства, совершившегося по крайней мере на ее глазах, если и не при содействии ее. Старухамать ее уходит из дома со словами: "Какое вы дело затеяли под такой праздник", т. е. с полным знанием готовящегося убийства и не предуведомляя о нем ни полиции, ни коголибо из соседей, вообще не предупреждая преступления. Трудно нарисовать даже фантазии романиста или художника большую нравственную и бытовую темь, которая, однако, составляет уголок действительности. Вся дрянь, т. е. все это корыто не выброшенной в помойную яму грязи, трясется, болтается, плещется годы и годы и наконец разражается убийством скопом, судом Линча,  в сущности изза паспорта! В основе подневольное замужество, к которому падчерицу вынуждает вотчим подзатыльниками. Вотчим этот пьет; муж  тоже пьет; и вообще все действующие лица  пьют, в особенности в вечер убийства, когда они составляют одну "угощающуюся компанию". Подневольная или, пожалуй, подъяремная семья, конечно, распадается назавтра или послезавтра после венчания и держится "паспортом". Пьянство, побои, ругань, сальные пьяные ласки и в трезвомто виде нелюбимого мужа заставляют сбежать жену. Начинается то работа, то приключения, и наконец она устраивается на содержание в чистенькой, нанятой для нее комнатке на стороне. "Вотвот муж потребует" из "комнатки" к себе. Он то требует, то не требует; словом,  бессмыслица, о которой и читать мерзко, не только жить в ней. Каждая конюшня и всякий коровий хлев представляют большую чистоту нравственных и даже физиологических условий существования. Последнее пьянство началось весело потому, что муж решился выдать "отдельный вид на жительство" жене, и даже они толкнулись было в участок, но их оттуда вытолкнули, велев приходить вытрезвившись. Опять пьют. Совершенно опьяневший Коновалов бормочет, что он не даст вида на отдельное жительство. Павлова подсказывает: "Ведь я всегда говорила, что не даст и что от него не отделаешься, не прикончивши". Мать жены встает и уходит "от греха"; жена идет к кровати, на которой спала ее несовершеннолетняя сестренка, и закрывает ее пологом, чтобы "не испугалась". Затем начинается операция: от корсета отрезали какуюто тесемку, сделали мертвую петлю и задушили. Ноги же были связаны. Супруг только дрыгнул ногами. Затем  в сундук, затем  на Николаевский вокзал, и кудато отправили. Дали круговую поруку хранить тайну и к тайне обязали и вернувшуюся вскоре тещу. Об убийстве сговаривались уже за неделю назад, и все эти самые лица, все родство жены. Таким образом, случайны здесь подробности; в другой обстановке, в трезвом виде  произошло бы то же самое. Ничего случайного, все "как по писаному", т. е. в смысле отсутствия непредвиденного и "аффектов".

Все эти годы нет ни совета над ними и об них, нет им совета, и вообще, живя в столице цивилизованного государства, они, в сущности, одиноки, как уличные собаки. Жизнь собачья; собачий и конец. Тут только, когда "конец" пришел, вспоминают все, что они  человеки и должны бы жить почеловечьи, а поелику они жили не почеловечьи, а пособачьи, то этим человекам будет собачье наказание: плеть и ошейник или ошейник и цепь. Взбесились  на цепь. Суд есть о смерти; но суда не было о жизни и пока жили. Ни суда, ни рассуждения. "Как хотите..." Из этого "как хотите" и вышел суд Линча. "Мы  дураки, звери; мы умеем только по Линчу".  "По Линчу  нельзя, то в Америке, да и в Америкето в первобытных дебрях, а вы  в России, возле университета, окружного суда, на глазах общества покровительства животным и даже в месте подвигов Иоанна Кронштадтского". Вот сколько святыни и сколько мудрости!