Kniga Nr1448

Все приведенные случаи заимствованы из книги доктора Жафф Кофейлона. Наблюдения свои он сопровождает еще следующим, которое повторяется и в других книгах о том же предмете.

«В числе подобных женщин нередко встречаются такие, у которых сильнейшие половые стремления соединяются с проявлениями религиозного восторга. Они то посвящают себя чрезмерным подвигам благочестия, при самом строгом аскетизме; то разыскивают мужчин, потеряв сон, и произносят речи, в которых сквернословие смешано с мистическими идеями. Они напоминают, по своим манерам, богомолок, но при этом жестикуляция их бывает часто непристойна.

«Бред их, – говорит Бушеро, – бывает то религиозный, то эротический; без малейшего перехода это следует одно за другим».

В том самом случае, в котором один наблюдатель нашел бы религиозную манию, – другой наблюдатель, если он явится свидетелем следующего припадка, будет иметь основание признать эротическую манию».

Последнее наблюдение необъяснимо никак с медицинской точки зрения: ибо отчего бы женщинам сильнейшего полового возбуждения не бредить: 1) вином, 2) картами, 3) базаром, толпой, улицей, 4) банями, трактиром, кабаком? По бытовой близости этих предметов должно бы быть так. Но этого никогда нет. И оттого нет, что, сближенные в быту, они корнями лежат как бы в противоположных полушариях. Бред как явление, где наименее участвует преднамерение и сознание, всегда указывает корневую близость вещей, соединяет космологическиродственное, метафизическиродственное. Так же точно совершенно необъяснимы эти феномены и с аскетическохристианской точки зрения – с точки зрения бестелеснодуховной, скотескорелигиозной: ибо, очевидно, если бы действительно религия заключала в себе плотоумерщвляющие идеалы, если бы она с полом не имела ничего общего и даже была бы противоположна ему, исключала бы его, – то повышение половой импульсивности сопровождалось бы безбожием, голизной и опустошенностью религиозного чувства, падением религии, неупоминанием о ней, в бреду ли, наяву ли, никогда! Разное религия и пол – и нет их соединения в бреду, в словах, в мысли! Но если мы допустим то, что пол и действительная истинная религия имеют не только корневую близость, но и корневое тожество, единство, слиянность или, точнее, целость одного и того же существа, то все эти феномены не только объяснятся, но мы о них скажем, что «иначе и не могло быть»… При этом я совершенно допускаю, что «половой бред» в этих медицинских случаях есть «ерунда», как «ерундою» же является и религиозный бред этих субъектов: это уже не меняет дела и ничего не изменяет в заключениях. Ведь и обычный бред обычных сумасшедших есть, однако же, психический бред или логическая нелепость, всетаки тем не менее – логический, всетаки тем не менее психический, из этого моря, из этого океана взятый. Поэтому как только «эротический бред» путается с «религиозным бредом» – мы заключаем с неизбежностью, что «та капля» и «эта капля» – из одного моря! Иначе нельзя: ведь никто же лепет идиота не отнесет к кожным явлениям, маниакальные идеи не назовет феноменом перерождения мускульной ткани, и проч. Такой «абдекарабды» никто не скажет: но значит и разъединить пол и религию было бы научной «абдекарабдою». Если «бредовые», т. е. нелепые, явления лежат тем не менее рядом, то очевидно, ясные и спокойные явления двух этих порядков текут не только рядом же, но это есть даже одна текущая река, одни воды, дающие в одной части спокойную и ясную религию, как наше отношение к Богу, как связь с Небом, как чувство Судьбы и Провидения, как мистику и трепет перед «миром Иным», «миром Еще», поверх эмпирической, наличной действительности; и в другой части влекущие к сближению, к совокуплению, к рождению детей, к жизни бесконечной здесь на земле… Только христианство могло отвернуться, или, как теперь очевидно, попыталось отвернуться от этого, и через это потрясти очаги рождения, разрушить недра мира, как бы проколоть иглой мировой зародыш, зародышевое начало мира, зародышевую сущность мира. Попыталось и не успело: ибо люди Всетаки рождали, «во грехе» (с идеей греха) рождали, «в скверне» – но рождали. «Рождали», «рождали»… их проклинали, звали к другому (девство, монашество, аскетизм) – но всетаки они рождали и рождали: и в этом одном христианство, как выразился Достоевский, и «не удалось». А «не удалось» оно в этом одном, то «не удалось» – и во всем: ибо этото и есть «все» его – сущность, основание и цель. Но уже постановка этой цели естественно вела к идее «конца мира», к распространению чувства, что «конец пришел», «конец близок» и даже «у дверей стоит»: ибо цель эта именно включала «конец мира», но не как существо и истину, а как зов, как пожелание, как черный идеал! Таким образом, «бессеменное зачатие, поставленное как «А» в Евангелии, уже содержит его «0» – конец, катастрофу, «падающие звезды» и «серный огонь неба», и «восстание мертвецов», сих «граждан нового века», и «страшный суд». «Чем началось, тем и кончится»… Наоборот, «святое рождение» воскрешает древние, дохристианские Небеса: «мертвым» совершенно незачем исходить из могил, потому что земля не пустынна, на могилах выросли новые цветы, с памятью первых, с благоговением к первым, даже в сущности повторяющие в себе тех первых. Смерть есть не смерть окончательная, а только способ обновления: ведь в детях в точности я живу, в них живет моя кровь и тело, и, следовательно, буквально я не умираю вовсе, а умирает только мое сегодняшнее имя. Тело же и кровь продолжают жить; и в их детях – снова, и затем опять в детях – вечно! Только бы, значит, «рождалось», и – «я никогда не умру». Точно «снимаются сапоги»: «одни сапоги», «другие сапоги»… а «ходит в них – один». Этот «один некто» и есть «Адам» – «я» – «бесконечный потомок наш», меняющий паспорт, меняющий лица, ремесла и обитаемые страны, учащийся или хлебопашествующий, несчастный или счастливый, но – «один». Таким образом, смерть – у правильных субъектов и при правильной жизни безболезненная (склероз артерий, лопнувший сосуд и смерть даже без крика, без вздоха, без всякого ощущения) – есть просто способ вечно обновленного и, следовательно, вечно молодого, юного лица земли в сущности при том же ее обитателе, при одном жителе… При этом зачем же покойникам «выходить из могил», когда они преспокойно продолжают жать на ней, но не в старом и тягостном для себя самих состоянии, а в чрезвычайно счастливом состоянии полного мужества, цветущей юности и беззаботного детства! Что за счастье прожить 1 000 000 лет стариком: лучше прожить 60 лет + [60 х 3] + [60 х 3 х 3] + [60 х 3 х 3 х 3] и т. д. Т. е. жить «целым рядом» семей – уже на своих глазах, целой колонийкой – через 200 лет, целым селом – через 400 лет, целым народцем – через 1000! При этом взгляде – праведны усилия к накоплению земных сокровищ, обеспечивающих, существование: больше скота, больше земли, больше плодородия, жатвы, посевов, больше домов, крепче города, больше труда и запасов (денег); и еще другое с равным напряжением усилие – воспитание: ибо только воспитанный человек живет хорошо, есть «счастливое я », «хорошее я ».

При этом слиянии религии и пола только и является «благословенное рождение»; не в том поддельном и фальшивом виде, что оно «разрешено попом», а в том, что оно «угодно Богу», и притом из существа своего, по существу своему. Тогда неудержимость рождения становится понятной, как исполнение воли Всемогущего, Всеволящего. Тогда удерживать его никто не станет: рождается столько, сколько «хочется», и волна рождаемости есть волна этого «хочется», то подымающаяся, то опускающаяся, не сдерживаемая в одном, не сдерживаемая в другом, – как молитва в чередованиях с отдыхом. Много рождается – хорошо, один рождается – хорошо, ни одного не рождается (у когонибудь) – это его индивидуальное несчастье, как скинутого со счетов человечества; но в общем и для самого человечества – и это хорошо! Все – хорошо, ибо все – безопасно: «нет» у одного возмещается «обилием» у другого; примеры, приведенные из нашего якобы «истощенного» поколения, показывают, до чего волна временами подымается высоко. Не надо статистики населения, ничего не надо: никакой заботы! Только бережным взором надо следить, истинные священники истинной веры должны бы следить, чтобы ни одна щепочка, ни одна соринка, ни одна злоба, ссора, ненавидение, случайное несчастное совпадение (неудачный брак, недостаточное число форм брака) не мешало чистым волнам этого «хочется», чтобы никто не нудил себя и ни к чему не нудил…

Душа, ее неземные предчувствия, ее метафизические тревоги, ее томление по Богу – все объясняется как врожденные дары, врожденные сокровища, если самая душа, вложенная в 1/2 из матери и в 1/2 из отца, через их половое слияние, есть в то же время «капля метафизического существа», капнувшая в земные условия через этот миг их слияния. Тогда, очевидно, есть два Неба: внешнее – на которое мы смотрим, и внутреннее – которым мы живем, и оно, тоже со звездами и солнцем, как бы выстилает внутренность нас, соприсутствует каждой частице нашего организма, – физической в то же время, как и метафизической. Тогда есть два глаза – физический, такогото устройства и из такихто веществ, и метафизический – который видит. «Видит», «слушает», «живет» в нас метафизика, – запутанная вся в физику, в соки, кости, мускулы, нервы. Это и одно и не одно. Одно – в разделении, не одно – в слиянии. Нет крупинки в нас, ногтя, волоса, капли крови, которые не имели бы в себе «духовного начала». И как я, умерев, разделяюсь на смертную половину – вот что положат в могилу, и что во мне при жизни было «персть» и прах, ничто и могила, и на часть живую – вот что останется в детях: так во всяком волоске и кровинке есть «гроб» и «персть», чему – умереть, и эта часть кровинки меня не живит, а тянет книзу, если же она в глазу – то я ею не вижу и даже от нее происходят болезни; и есть в этой же кровинке часть, которая «к жизни», чем глаз видит, что поправляет начавшееся заболевание, что помогает врачу лечить: это ее «дух» и «жизненность», ее подъем и «вставание»… Как пол «встает» и «опускается» и это его суть: так, по типу этого, «встает» и «опускается» все в нас, в организме нашем, в душе нашей, в жизни нашей, даже в судьбе нашей! Таким образом, человек весь есть только трансформация пола, только модификация пола, и своего, и универсального; что, впрочем, и понятно, иначе и быть не может, так как он весь ведь и составлен только из двух половинок, от матернего тела, от отцовского тела, отделившихся в половых их органах и в страстном половом акте. Ничего третьего, ничего не полового там не было; и, следовательно, неоткуда взяться ничему третьему в нас, ничему не половому… И даже когда мы чтонибудь делаем или думаем, хотим или намерены якобы вне пола, «духовно», даже чтонибудь замышляем противополое – это есть половое же, но только так закутанное и преображенное, что не узнаешь лица его. Так гусеница ползает, а бабочка летает, но обе – одно существо; куколка же и совсем лежит, как мертвая, – однако и это то же существо. Человек, из полового акта вышедший и из страстнополовых частиц сложенный, есть во всем своем «я», «целом» и «дробном» – половое же существо, страстно дышащее полом и только им, в битвах, в пустыне, в отшельничестве, в аскетизме, торговле, но в самом чистом и святом виде, в самом нормальном – в семье. Торговля и политика – куколки и гусеницы; а мотылек, «душа» – семья, отецмать, сындочь, братсестра, свекорсноха, свекровьневестка, теткидяди, дедывнуки, род, круг, родной народец.

Умеренные степени полового влечения