По свидетельству имеющихся источников, первые христиане, сохранившие приверженность иудейскому монотеизму, очень скоро пришли к поразительному заключению о своем долге поклонения Иисусу. Более раннее предположение о том, что такое могло быть возможным, только если бы они отвергли иудаизм и позволили язычеству постепенно овладеть их сознанием, не выдерживает никакой критики. Доказательства справедливости моих утверждений берут начало в древности, и они довольно основательны.
В других своих работах я уже описывал, причем очень подробно, манеру Павла говорить об Иисусе не только так, как будто он вел разговор о едином Боге иудейского монотеизма, но именно в контексте таких разговоров говорить о нем. Причем такая традиция, возможно, уже существовала ко времени написания Павлом своих посланий. Характерными примерами ее являются 1 Кор. 8, 1–6; Флп. 2, 5–11; Гал. 4, 1–7 и Кол. 1, 15–20, хотя, хорошенько разобравшись с их значением, у Павла можно обнаружить и массу других свидетельств, если не столь ярких, то, по крайней мере, вполне убедительных.' Не может быть и речи о переходе Павла от иудейского монотеизма ни к язычеству, всегда готовому добавить еще одного «Бoгa» к своему бесчисленному пантеону, ни к дуализму, противопоставляющему доброго Бога злому, искупителя – создателю. Для Павла был «один Бог (Отец, из которого все, и мы для него) и один Господь Иисус Христос (которым все, и мы и им» (1 Кор. 8, 6). Это удивительное переложение иудейской молитвы, известной как «Шема» («Слушай, Израиль; Господь, Бог наш, Господь един есть»), указывает на Отца как на единый источник сотворения и искупления, в равной степени воплощенных в Иисусе. Уже на раннем этапе возникновения христианства (чему имеются веские доказательства) оно вобрало в себя все, что более поздние поколения попытаются сказать об Иисусе и Боге. С того времени можно было смело сказать: «Если учения о Троице до сих пop не существовало, его просто необходимо создать». Именно так и поступило первое поколение христиан, поклонявшееся Иисусу в контексте иудейского монотеизму.
Но с чего все началось? Что их к этому побудило? Принадлежала ли идея самому Иисусу? Этике вопросам посвящена данная глава, и мы уже почти готовы к поиску ответов.
Почти, но не совсем, Прежде всего, мы должны знать о трех ложных путях и постараться их избежать.
Первые два я уже упоминал. И сторонники, и противники христианства обычно сходятся в мнении, что слово «Мессия» несет в себе значение «божественности». Поэтому, считая себя Мессией, Иисус, предположительно, не мог не считать себя Богом. Однако всё обстоит не так. Претенденты на мессианство в эпоху второго Храма отнюдь не рассуждали о себе подобным образом, и их последователи не приписывали им божественных качеств. Бар–Кохба, являвшийся исключением, первым (если не считать самого христианства) внес радикально новую струю в древнюю традицию. И поскольку в то время выражение «сын Божий» применялось в отношении Мессии, оно не имело того художественного» звучания, которое в него стали вкладывать более поздние христианские богословы. (Переход от чисто марсианского значения к идее божественного воплощения осуществился в Новом Завете, найдя свое отражение, в частности, в перечисленных выше отрывках, И хотя начало ему, как нам предстоит убедится, положил сам Иисус, в иудейском сознании данное выражение не несло в себе подобного смысла.)
Третьим ложным путем являются ссылки на воскресение (о нем я буду говорить в следующей главе). Все чаще и чаще можно услышать заявления о том, что воскресение якобы доказывает божественность Иисуса и утверждать или отрицать одно значит утверждать или отрицать и второе. Подобное заблуждение, как правило, сопровождает упомянутое выше, например, в случае неверного прочтения слов Павла об откровении Иисуса «сыном Божиим» через воскресение из мертвых (Рим, 1, 4). Павел хотел сказать, что через это событие Иисус получил общественное признание в качестве Мессии. В представлении иудеев, воскресение из мертвых к новой жизни не предполагало обожествления. Напротив, воскресение ожидало всех умерших, по крайней мере праведников, которые, однако, не становились при этом богами. Воскресение пробудило в отчаявшихся учениках веру в то, что Иисус – истинный Мессия, а значит и Владыка мира. Вместо постыдного поражения, его смерть обернулась удивительной и славной победой над силами зла. С этой верой они шли вперед по неизведанному пути, возвещав миру, что Иисус, совершивший великий акт спасения, немыслимый без участия Яхве, Бога Исхода, достоин называться воплощением единого Бога. Воскресение дало толчок развитию этих идей, однако само по себе не делает Иисуса Богом.
И все же воскресение, утвердившее Иисуса в роли Мессии, обнаруживало логическую связь с одним из библейских пророчеств. Последнее имело большую важность для некоторых направлений иудаизма эпохи второго Храма, а также для раннего христианства. Кроме того, оно интересным образом позволяет нам проникнуть в самосознание Иисуса. В хорошо известном, почти классическом отрывке Давид беседует с Яхве. Царь задумал построить дом Божий, дабы вместо скинии, оставшейся со времен странствований иудеев по пустыне, Яхве мог обитать в настоящем доме. Конечно, это желание имело вполне определенный подтекст, включая стремление Давида укрепить собственную власть и статус своей новой столицы, Иерусалима, среди колен Израилевых. Возможно, отчасти по этой причине устами пророка Нафана Бог запретил Давиду строить ему дом. Однако главное заключается в том, что предложение царя возвратилось к нему самым неожиданным образом. Яхве сам «устроит» ему дом; не дворец из драгоценного дерева и камня (ведь такой у царя уже был), но настоящую семью. Яхве обещал Давиду сына–наследника eгo царства. Именно ему суждено было построить Храм Божий, и ему Господь обещал свое усыновление.
Самый важный стих в данном случае – 2 Цар, 7, 12. После смерти Давида Яхве говорит: «Я восставлю после тебя семя твое… и упрочу царство его». Древнееврейское слово «восставлю» в предполагаемое время написания книги не означало «воскресение». Однако при переводе Ветхого Завета на греческий, за двести–триста лет до рождения Иисуса, данный стих приобрел новое звучание: «Kai anasteso tо sperma sou» («Воскрешу семя твое»). Примерно в это время среди иудеев широко распространилась вера в воскресение мертвых. Потому справедливо предположить, что переводчики, а тем более иудеи, читавшие Вторую книгу Царств в новом варианте, рассматривали данный отрывок как пророчество о воскресении из мертвых истинного и величайшего «семени» Давидова, которое неким особым образом будет принадлежать и самому Богу.
Однако все это еще не позволяет сформулировать главную идею. Нам теперь необходимо оценить значимость ответа, данного Богом Давиду, признав определенное влияние, оказываемое на нас ранней христианской мыслью. Давид предложил построить «для обитания» Бога дом из дерева и камня. Но для Бога это имело лишь второстепенное значение. Самое важное заключалось в том, что Бог сам «устроит» Давиду дом и, в конце концов, восставит после него сына, который будет также сыном Божьим. По свидетельству греческого перевода Септуагинты, этот сын Давидов должен был открыться через воскресение из мертвых.
Теперь взгляните на этот сюжет глазами ранних христиан. Оказывается, Храм, занимавший столь почетное место в иудаизме, при всей его значительности лишь указывал на подлинную реальность, воплощенную в воскресшем сыне Давидовом, который танке был сыном Божьим. Иными словами, Бог не живет в рукотворном Храме. Он пребывает среди своего народа, и его таинственная слава осеняет их, сосредоточенная не в здании, а в человеке – в Мессии, воскресшем из мертвых. Примерно так, мне кажется, рассуждали ранние христиане. Иисус, а вскоре и его народ, образовали новый Храм, и иерусалимская святыня потеряла всякую значимость. Все это время нельзя забывать, что Храм был главным иудейским символом воплощения. Опираясь на Писание, иудеи твердо верили, что в Храме земля соединяется с небом и живой Бог встречается со своим народом. Эту веру они исповедовали в традиционных празднествах и богослужениях.
С учетом всего вышесказанного мы можем, наконец, вернуться к самому Иисусу. Каким образом его учение и призвание свидетельствуют о том, что эти идеи действительно принадлежат ему, а не приписываются ему ранней Церковью?
Призвание и самосознание Иисуса