I can only put it this way: Different things over the years have caused a vague sense of anxiety; various and at first unrelated aspects of what has been read and experienced are accumulated and put together. There is an unaccountable premonition of something very important and true. What this means and why it is so is difficult to fully comprehend. Sometimes you want to banish these thoughts. But immediately you begin to understand that if you want to preserve sincerity, to remain yourself, you need to understand these issues. For if you feel their importance and yet do not pay attention to them, all your other beliefs slowly begin to lose their force: you continue to demonstrate them, you say that you believe in them (and you really do), but for some reason it turns out that they are no longer as deep as before. This once again confirms that no matter how subjective the belief in the authenticity of one's own guesses is, it is impossible to hide them from oneself without serious consequences.

On the other hand, something else, on the contrary, ceases to excite you: some areas of traditional expression of Christian piety and practice, which are clearly so important for the majority, simply leave you indifferent. Usually people conclude from this that they are spiritually inadequate. And this, of course, contains a considerable amount of truth. But I can't forget the sense of relief I felt twenty years ago, while in divinal college, from one midnight conversation with an unexpected soulmate. It turns out that everything we were taught about prayer did not leave me alone indifferent. It cannot be said that there is anything wrong in this teaching. It offered an impressive path – we just couldn't take it. And what is worse, we did not really want to. When I realized that perhaps I should not consider myself the leader of sinners and the only one who walks out of step because of this, the burden of a secret guilt that I have always been so reluctant to admit fell from my soul. And then I came across others (they were always an amazing minority) who confessed to the same inability. Everything that is usually said on these topics is true, indisputable, and you feel that you must respond, but for some reason your heart is silent and all these correct words do not penetrate into you. And to try to openly doubt the traditional teaching means to give up your position, to sign off on a hopeless lack of spirituality and to become a temptation to others.

И это лишь один частный пример. А потом оказывается, что неверие – когда вдруг поймешь, что в это верить ты и не у обязан, – бывает столь же освобождающим, как и вера в то, во что веришь. Джеймс Пайк, епископ Калифорнийский13, пришел к такому же выводу. В своей интересной, пробуждающей мысль и вполне конструктивной статье14, которая вызвала в Американской Епископальной Церкви15 изрядное потрясение (и даже удостоилась обвинения в ереси со стороны духовенства одного диоцеза), он пишет: “Религиозная традиция, к которой я принадлежу... на самом деле не слишком много знает о религии. Римокатолики, и южные баптисты16 знают о религии куда больше нашего. И... мне кажется, что и в моей собственной церкви многим людям – некоторые из них пишут трактаты, что разложены на полочках у входа, – известно слишком много ответов. Я не оспариваю их верность. Просто я знаю не так много, как авторы этих брошюрок”.

Но вернемся к главному. Постепенно я осознал следующее: некоторые из этих волнующих и, наоборот, более не волнующих меня тем както связаны друг с другом. Я начал понимать, что я оспариваю целый комплекс предпосылок и пытаюсь заместить его какимто иным. Единственная цель этой книги – попытаться продумать вслух этот процесс и помочь другим назвать вещи своими именами. Так как я думаю, что в наше время в этот процесс так или иначе включены многие. Этото меня и поразило – как много появилось флюгеров, указывающих в одну сторону! Я всего лишь подмечаю это, и мне понятно, что в этой книге, как ни в одной из написанных мною прежде, я повторяю и додумываю мысли других людей. Я не могу утверждать, что понял каждого из них до конца. Отчасти поэтому я предпочитаю пространно их цитировать, чтобы дать им возможность самим высказаться. Но есть и другая причина. Для меня эта книга – попытка осуществить некую связь и посредничество между миром профессиональных богословов, в котором всё, что я буду говорить. Давно известно и перестало быть оригинальным, и совсем иным, широким кругом людей (как внутри Церкви, так и вне Ее), которым всё это совершенно неизвестно и представляется ересью.

Теперь, чтобы стало более ясно, о чём я говорю, позвольте мне указать на три кратких сочинения, идеи которых я воспринял сразу же, с первого прочтения; они оказались плодотворными не только для меня, но и для многих представителей нашего поколения.

Для меня первым из этих трех сочинений (хотя по времени написания оно и не самое раннее) стала проповедь Пауля Тиллиха17 “Глубина существования”, напечатанная в его сборнике “Потрясение оснований” (издан в Англии в 1949 г.). Она показала мне, сколь сильное изменение претерпевает традиционный религиозный символизм, если понятие высоты в нём заменить глубиною. Бог, говорил Тиллих, это не “потусторонняя” проекция, не Некто Иной за небесами, в существовании которого мы должны убеждать себя, но Основа самого нашего бытия.

“Бог – таково имя этой бесконечной и неисчерпаемой глубины и основы всего бытия. Эта глубина и обозначается словом “Бог”. И если это слово для вас мало что значит, переведите его и говорите о глубинах вашей жизни, об источнике вашего бытия, о том, что для вас важнее всего, что вы принимаете безоговорочно всерьез. Может быть, для этого вам придется забыть все традиционные представления о Боге, с которыми вы знакомы. А может быть, даже и само это слово. Ибо если вы знаете, что Бог – это глубина, то вы уже знаете о Нём немало. Вы уже не можете называться атеистом или неверующим. Ведь вы не можете подумать или сказать: “У жизни нет глубины! Жизнь мелка. Реально лишь то, что лежит на поверхности!” Если вы можете утверждать это вполне серьезно, тогда вы – атеист, в противном же случае – нет. Кто знает о глубине, знает и о Боге”18.

Я помню, как вдохновили меня тогда эти слова. Я сделал то, чего не бывало со мною ни до, ни после этого: я просто прочел проповедь Тиллиха своим студентам вместо собственной лекции. Кажется, я с тех пор так и не перечитывал этих слов, но они стали для меня одним из подземных родников, слившихся в единый поток с тем, что узнал позднее. Я еще вернусь к его словам, как и к другим влияниям, о которых буду говорить в этой главе. Пока же достаточно сказать, что они открыли мне возможность говорить о Боге на новом языке непреходящего значения; традиционные выражения о Боге, посещающем нас извне, стали казаться мне чуждыми и искусственными.

Далее, я должен отметить сильное влияние знаменитых ныне высказываний о “безрелигиозном христианстве” в “Письмах из тюрьмы”19 Дитриха Бонхёффера20. Выдержки из этих писем впервые попались мне в январском номере “The Ecumenical Review” за 1952 г., вскоре после их первой публикации на немецком языке. Я сразу почувствовал, насколько Церковь еще не готова к тому, чтобы воспринять завещанное Бонхёффером перед тем, как его повесили эсэсовцы. Может быть, эти слова будут правильно поняты лишь через столетия. Но это одна из тех капель, которые точат камень. До сих пор, говорил Бонхёффер, Церковь основывала свою проповедь Евангелия на апелляции к религиозному опыту, к потребности в какойлибо форме религии, которую в глубине души чувствует каждый человек; на апелляции к потребности в Боге, Которому можно отдаться и с помощью Которого можно объяснить мир. Ну а если люди почувствуют, что прекрасно могут обойтись без “религии”, без жажды личного спасения, без чувства греховности, вообще без всякой нужды в “этой гипотезе”? Должно ли христианство в таком случае стать уделом тех, кто всё еще наделен этим чувством недостаточности, этим свободным местом для Бога, или кому подобное чувство можно внушить? Бонхёффер отвечает на свой вопрос, что Бог намеренно призывает нас в нашем двадцатом веке к такой форме христианства, которая не зависит от отношения к религии, как апостол Павел призывал людей первого века к форме христианства, не зависящей от отношения к обрезанию.

Тогда я едва начинал понимать, что это значит. Но я уже сознавал, что здесь – нечто, что нам надлежит усвоить; нашей религиозной системе не удастся просто отмахнуться от этих мыслей. С тех пор минуло какихнибудь лет десять, а кажется, что прошло времени намного больше, что мы давно уже живем с этим сознанием.

Втретьих, надо назвать статью, которая вызвала почти немедленную взрывную реакцию при своем появлении в 1941 г. (впрочем, я детально познакомился с ней лишь после того, как она была переведена на английский в 1953 г.). Это манифест Рудольфа Бультмана21, озаглавленный “Новый Завет и мифология”22.

Бультман, судя по всему, задел чуть ли не самое уязвимое место евангельского возвещения. Ведь “мифологическим” элементом Нового Завета он называет как раз всё то, что характеризует евангельскую историю как нечто большее, чем просто история (одна из многих). Именно эта “мифологическая добавка” делает события двухтысячелетней давности проповедью или Евангелием для нынешнего дня. А Бультман заявляет, что современному человеку весь этот элемент представляется какимто непонятным жаргоном. Чтобы выразить “трансисторический” характер исторического события, каким была жизнь и смерть Иисуса из Назарета, новозаветные авторы пользовались “мифологическим” языком, говоря о предсуществовании, воплощении, восхождении и нисхождении, чудесном вмешательстве, космической катастрофе и тому подобном. Но все эти понятия, согласно Бультману, имеют смысл лишь в рамках той картины мира, которая теперь полностью устарела. Поэтому получается, что соблазном для современного человека становится не подлинный камень преткновения (соблазн, “скандалон”23 креста); его отталкивает то самое, что должно было претворить это историческое происшествие в Божие деяние для него, но вместо этого сделало просто неправдоподобным само событие. Связь бультмановского анализа и его программы “демифологизации”24 с нашим изначальным вопросом о “потустороннем” Боге в целом достаточно очевидна. Если он прав, то должна быть отвергнута вся концепция сверхъестественного порядка, который вторгается в здешний и “прорывает”25 его. Но если так, что же нам понимать под Богом, под откровением, и во что превращается христианство?