Популярность теории четырех смыслов совпала по времени с ростом авторитета не только Писания, но, наряду с ним, и так называемого предания, что неизбежно означало укрепление позиций церкви, создавшей и сохранившей предание. Если Фома Аквинский определял предание как «замечания, сделанные церковью в процессе толкования Писания», то уже к XVI веку церковное предание приобрело статус обязательного приложения к Библии, служившего также основой для ее толкования.( Этот переход имеет нечто общее с иудейским понятием «неписанной Торы», которая, наряду с записанной Торой, была, предположительно, получена Моисеем от Бога на горе Синай.) Таким образом, все, что к тому времени прочно закрепилось в церковной традиции, приобретало особую авторитетность и обосновывалось с помощью искусного аллегорического толкования, даже если это никак не было упомянуто в Библии или, более того, даже если это противоречило ее содержанию (в качестве примера можно привести учение о вечной непорочности Марии). Положение, занимаемое преданием, и его взаимоотношения с Писанием до сих пор остаются предметом жарких споров не только между католиками и протестантами, но и в среде самой римско–католической церкви.

Принцип Sola Scriptura и Реформация

Лозунг реформаторов Sola scriptura стал одним из выражений их протеста против искажений, допущенных церковью в период средневековья. «Вернитесь к Писанию, – настаивали они, – и вы прочтете там об искупительной смерти Иисуса, а не о мессе; об оправдании по вере, а не о чистилище; о власти Божьего слова, а не папы». Их настойчивые заявления о том, что Писание содержит в себе все необходимое для спасения (мысль, которая до сих пор ясно и четко прослеживается в учении большинства церквей, берущих свое начало в Реформации), была частью их протеста против включения католиками таких догматов, как учение о пресуществлении, в число обязательных артикулов веры. Реформаторы никогда не утверждали, что для спасения необходимо верить в каждое слово, содержащееся в Писании. По их мнению, этот лозунг, с одной стороны, выступал в роли ограничителя: спасение не требует веры во что–либо, кроме Писания. С другой стороны, он служил предостережением: великие истины Писания являются единственным путем ко спасению, и те, кому доверено служение проповеди, не вправе привносить в свое учение что–либо иное.

Итак, реформаторы заявили о преимуществе Писания над церковными традициями, буквального смысла – перед засильем трех остальных и, наконец, права каждого христианина самостоятельно читать Библию – перед присвоением священных текстов избранным кругом владеющих латынью. Таким образом они попытались доказать, что церковь впала в заблуждение, и теперь Бог желает с помощью Писания вернуть ее на путь истинный. Писание нельзя считать простым инструментом, используемым для доказательства или опровержения конкретной идеи. При условии верного толкования, в процессе которого должное внимание уделяется главной новозаветной теме – распятию и воскресению Иисуса Христа как поворотному моменту в истории человечества (что случилось однажды и не может повторяться в каждой мессе), Божье слово сможет вновь совершать свой труд обновления в сердцах и в жизни простых людей. Именно забота о простых людях подвигла некоторых великих реформаторов выступить в роли переводчиков, наиболее известные из которых – Лютер в Германии и Тиндейл в Англии. Оба они оставили неизгладимый след не только в христианском мышлении, но и в языковедении на многие столетия вперед.

Буквальный смысл в эпоху Реформации

Важно отметить различие в значении, существующее между одним из основных использовавшихся реформаторами специальных терминов, и смыслом, который вкладывается в это слово в настоящее время. Настаивая на буквальном толковании Писания, реформаторы имели в виду первую из четырех средневековых разновидностей смысла. Как мы уже убедились, это часто относится к непосредственному историческому смыслу и основанию Писания (не стоит, например, искать скрытое значение в словах Писания о том, что Храм был построен слугами Соломона). Однако если буква текста – конкретные слова, употребленные авторами или редакторами, содержит в себе метафору, значит буквальный смысл будет одновременно и метафорическим. Поэтому, возможно к нашему замешательству, буквальный смысл Пс. 17, 9, где говорится о «дыме, поднявшемся из Божьих уст», заключается в том, что эта яркая метафора позволяет псалмопевцу живо изобразить страшный гнев Господень на угнетателей его народа.

Реформаторы с большим вниманием относились к разъяснению данного момента, когда речь шла о метафорическом смысле слов, произнесенных Иисусом на Тайной Вечере («Сие есть тело мое»), в противоположность тому, что сегодня назвали бы буквальным толкованием мы с вами. Утверждение, будто слова Иисуса (как теперь говорится) следует воспринимать буквально, означало бы возвращение к довольно грубой форме пресуществления. Буквальным реформаторы называли тот смысл, который вкладывали в Писание его авторы и который в нашем случае следует понимать образно. Оставив в стороне данную конкретную ситуацию, необходимо помнить, что попытка извлечения буквального смысла Писания в надежде разрешить спор, используя терминологию реформаторов, увенчается успехом лишь в том случае, если мы имеем в виду буквальный в противоположность не метафорическому (ведь первоначальный смысл вполне может содержать в себе метафору), а трем другим средневековым разновидностям смысла (аллегорическому, анагогическому и нравственному). Это один из множества примеров, когда обращение к риторическим приемам реформаторов должно быть тщательно продумано. Сегодня сторонников буквального понимания текста чаще всего отождествляют с фундаменталистами. Акцент же реформаторов на буквальном понимании никоим образом не соответствует такой позиции. Но к этому мы еще вернемся.

Реформаторы и предание