XXXV.

54. Сюда присоединяется другой вид искушения, во много раз более опасный.

Оно состоит в стремлении знать, а так как из внешних чувств зрение доставляет нам больше всего материала для познания, то это вожделение и называется в Писании "похотью очей". Собственное назначение глаз - видеть, но мы пользуемся этим словом, говоря и о других чувствах, когда с их помощью что-то узнаем. Мы ведь не говорим: "послушай, как это отливает красным", или "понюхай, как блестит", или "отведай, как ярко", или "потрогай, как сверкает"; во всех этих случаях говорят "смотри". Мы ведь говорим не только: "посмотри, что светится" - это почувствовать могут только глаза, - но "посмотри, что звенит", "посмотри, что пахнет", "посмотри, какой в этом вкус", "посмотри, как это твердо". Поэтому всякое знание, доставляемое внешними чувствами, называется, как сказано, "похотью очей": обязанность видеть - эту основную обязанность глаз, присваивают себе в переносном смысле и другие чувства, когда ими что-либо исследуется".

55. Тут очевиднее различаешь между тем, что требуется внешним чувствам для наслаждения и чтб для любопытства. Наслаждение ищет красивого, звучного, сладкого, вкусного, мягкого, а любопытство даже противоположного - не для того, чтобы подвергать себя мучениям, а из желания исследовать и знать. Можно ли наслаждаться видом растерзанного, внушающего ужас трупа? И, однако, пусть он где-то лежит, и люди сбегутся поскорбеть, побледнеть от страха.. Им страшно увидеть это даже во сне, а смотреть наяву их словно кто-то принуждает, словно гонит их молва о чем-то прекрасном. Так и с другими чувствами - долго это перечислять. Эта же болезнь любопытства заставляет показывать на зрелищах разные диковины. Отсюда и желание рыться в тайнах природы, нам недоступных; знание их не принесет никакой пользы, но люди хотят узнать их только, чтобы узнать. Отсюда, в целях той же извращенной науки, ищут знания с помощью магии. Отсюда даже в религии желание испытать Бога: от Него требуют знамений и чудес не в целях спасения, а только чтобы узнать их.

56. В этом неизмеримом лесу, полном ловушек и опасностей, я уже многое обломал и раскидал: Ты дал мне это сделать, Боже спасения моего.

Какими, однако, уловками и нашёптываньями действует враг, чтобы я попросил у Тебя какого-нибудь знамения, у тебя, Господи Боже мой. Кому обязан я только служить в смирении и простоте! Молю Тебя ради царя нашего и Иерусалима, отечества простоты и целомудрия: как далека сейчас от меня мысль согласиться на такое, так и да пребывает она далеко и отходит еще дальше. Если же я прошу Тебя о спасении кого-нибудь, то цель моей настоятельной молитвы совсем другая; Ты же, делая что хочешь, даешь и будешь давать мне силу охотно подчиняться Тебе.

57. И какое же множество ничтожнейших, презренных пустяков ежедневно искушает наше любопытство, и как часто мы падаем! Кто перечислит это? Сколько раз мы сначала как будто только терпим пустую болтовню, не желая обидеть немощных, а мало-помалу начинаем слушать охотно и внимательно. Я уже не смотрю в цирке, как собака гонит зайца, но если случайно увижу охоту в поле, то она отвлечет меня, может быть, и от важных размышлений и привлечет к себе, заставит свернуть с дороги не мою лошадь, но мое сердце. И если Ты, сразу же показав немощь мою, не вразумишь меня - да вознесусь к Тебе, извлекши некие мысли из этого самого зрелища, или вовсе им пренебрегу, и пройдут мимо - то я останусь во власти бессмысленного любопытства. А когда я сижу дома, разве мое внимание часто не захватывает ящерица, занятая ловлей мух, или паук, опутывающий своими сетями попавшихся насекомых? Пусть эти существа малы, но ведь дело тут в том же самом. В дальнейшем я перехожу к восхвалению Тебя, дивный Создатель, всё упорядочивший, но не эта же мысль сразу захватывает мое внимание. Одно - быстро встать; другое - не падать. И таких пустяков полна моя жизнь, и одна надежда моя на Твое великое, великое милосердие. Сердце наше - вместилище подобных мелочей; в нем лежат обильные кучи вздора, которым часто нарушены и смущены молитвы наши. И когда пред лицом Твоим устремляем мы к ушам Твоим голос сердца нашего, не знаю откуда, врываются пустые мысли и прерывают столь важное занятие.

XXXVI.

58. Неужели и это сочтем незначительным? Не вернет ли нас хоть что-то к надежде только на изведанное милосердие Твое? Ты ведь начал уже изменять нас. И Ты знаешь, насколько Ты изменил меня. Во-первых, Ты излечил меня от страсти оправдывать себя, "дабы умилостивиться и над прочими беззакониями моими, излечить все недуги мои, избавить от гибели жизнь мою, увенчать меня милостью и милосердием и насытить благами желание мое". Ты принизил гордость мою страхом Твоим и приучил шею мою к ярму Твоему. И теперь я несу его, и оно легко мне - Ты обещал это и сделал: таким оно и было, а я и не знал, когда боялся надеть его.

59.

Жалкая жизнь и гадкое тщеславие! Это вот, главным образом, и уничтожает любовь к Тебе и чистый страх перед Тобой, потому Ты "гордым противишься, а смиренным даешь благодать" и мечешь на мирское тщеславие громы, от которых "сотрясаются основания гор".

Нам приятно, чтобы нас любили и боялись не ради Тебя, а вместо Тебя. И враг, уподобив нас таким образом себе, держит нас при себе, не ради согласия в любви, а ради сообщества в наказании. Это он решил "утвердить престол свой на севере", чтобы ему, извращенно и уродливо Тебе подражающему, служили исполненные мрака и холода.

Мы же, Господи, вот мы "малое стадо Твое", владей нами. Раскинь крылья Твои, пусть мы укроемся под ними. Будь славой нашей; пусть нас любят ради Тебя, пусть боятся в нас Слова Твоего! Того, кто хочет людских похвал, невзирая на Твое порицание, не защитят люди на Суде Твоем, не вырвут его от осуждения Твоего. Не "грешника, однако, хвалят за желания души его", "не творящего беззаконие благословляют": хвалят человека за дар, от Тебя полученный, но если он больше радуется похвалам, чем самому дару, за который его хвалят, то Ты его порицаешь. И тот, кто хвалит, лучше того, кого хвалят. Первому угоден в человеке Божий дар, а второму более угоден дар от человека, а не от Бога.

XXXVII.