В чем же причина той агрессивности, с которой современные западные либерал-секуляристы относятся к христианству? Почему созданные ими правила полит-корректности, давно уже превратившиеся в своего рода «моральный кодекс строителя новой Европы», включают в себя запрет на критику ислама, но всячески поощряют критику христианства? Почему эти правила позволяют говорить о зверствах инквизиции в средневековой Испании, о холокосте в нацистской Германии, но запрещают упоминать о геноциде армян и других христианских народностей в уже упомянутой Турции? Откуда такая предвзятость и односторонность в трактовке истории? Почему именно христианство оказывается козлом отпущения всякий раз, когда религия подвергается критике? Почему именно для христианства не нашлось место в проекте Европейской конституции, тогда как «греко-римское наследие» и наследие эпохи Просвещения были выставлены в качестве основ европейской цивилизации? Ответ на эти вопросы, как мне кажется, кроется в своеобразии исторического развития Западной Европы во втором тысячелетии нашей эры. Для большинства западных европейцев, особенно в странах с преобладающим католическим населением, синонимом христианства является прежде всего Католическая Церковь, в истории которой было немало темных страниц. Католицизм в Средние века носил почти тоталитарный характер, претендуя на монополию не только в сфере вероучения, но и в других сферах общественного бытия. Западная Церковь держала под своим идеологическим контролем науку и искусство, вмешивалась в государственные дела, вела военные кампании, принимала активное участие в политике. Все это сопровождалось гонениями на инакомыслящих и подавлением религиозных меньшинств.

Ответом на тотальный диктат католицизма стало зарождение в рамках западного христианства мощной анти-католической реакции, приведшей к возникновению протестантизма: вплоть до наших дней основным двигателем протестантского богословия остается полемика с католичеством, стремление преодолеть его влияние. Еще одним ответом стала стремительная дехристианизация (точнее, «декатолицизация») европейской светской культуры. Философская мысль Европы также постепенно дистанцировалась от католичества и в эпоху Просвещения полностью от него эмансипировалась, заложив основы современного «пост-христианского» (правильнее было бы сказать, «пост-католического») гуманизма. Параллельно с этим происходило ослабление политического могущества Католической Церкви. Решающий удар по политическим амбициям католицизма был нанесен французской революцией и наполеоновскими войнами. Карликовое государство Ватикан – все, что осталось от некогда могущественной папской империи, занимавшей основную часть территории Западной Европы.

Современное европейское антихристианство по своим корням является прежде всего анти-католицизмом. Тем не менее, борется оно со всеми христианскими конфессиями, с христианством как таковым. Оно протестует не против самого факта существования христианской Церкви, но против того, чтобы Церковь влияла на общественные процессы, на политику, искусство, науку и культуру. Воинствующий секуляризм допускает право отдельных индивидуумов в рамках единой Европы исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, но не признает «легитимность религиозного мировоззрения как основания для общественно значимых деяний»4. В этом источник тлеющего конфликта между секулярным обществом и теми христианскими общинами, которые стремятся «к утверждению христианских ценностей в процессе принятия важнейших общественных решений как на национальном, так и на международном уровне»5.

Религиозные и «общечеловеческие» ценности

Но что мы понимаем под христианскими ценностями и в чем эти ценности не совпадают с так называемыми «общечеловеческими», составляющими основу секулярного гуманизма? Прежде всего, здесь следует сказать о том, что верховной и абсолютной ценностью в христианстве, главным критерием истины является единый Бог, явивший Себя миру в Лице Иисуса Христа. Именно Бог воспринимается христианами как источник правовых и общественных норм, а заповеди Христа – как непреложный нравственный закон. Христианская шкала ценностей теоцентрична и христоцентрична. Секулярный гуманизм, напротив, антропоцентричен, ибо воспринимает человека как «меру всех вещей», как абсолютную ценность и мерило истины6. Христианство исходит из представления о том, что человеческая природа повреждена грехом и нуждается в исправлении, искуплении и обожении. Именно потому Церковь «не может положительно воспринимать такое устроение миропорядка, при котором в центр всего ставится помраченная грехом человеческая личность»7. В гуманизме же само понятие греха отсутствует, и единственное, что, по представлениям гуманистов, должно ограничивать свободу индивидуума, – это правовые нормы, защищающие свободу других индивидуумов.

Говоря о «христианских» и «общечеловеческих» ценностях, я сознаю спорность и уязвимость обоих понятий. Можно ли ссылаться на общечеловеческие ценности, когда каждая цивилизация, каждая культура и каждый народ имеют свои ценностные ориентиры, далеко не всегда совпадающие с принятыми в иных цивилизациях, в иных культурах и у иных народов? С другой стороны, как можно говорить о христианских ценностях, когда значительная часть современных протестантских общин подвергает ревизии самые основы христианского догматического и нравственного учения, модифицируя его в угоду нормам полит-корректности? В этом смысле, может быть, правильнее было бы противопоставлять (как это делается в некоторых официальных документах Московского Патриархата)8, «традиционные» ценности «либеральным». Еще более обобщенно можно говорить о конфликте между верой и неверием, о фундаментальном несоответствии религиозного миропонимания нормам гуманистического секуляризма.

Множество конкретных примеров такого несоответствия содержится в «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» – документе, который последовательно и на разных уровнях утверждает приоритет традиционных ценностей над либеральными. Со своей стороны, приведу несколько примеров из истории и современного бытия человеческого сообщества в качестве иллюстрации того несоответствия, о котором идет речь.

С точки зрения современного секулярного права, к числу самых страшных преступлений относятся посягательство на человеческую жизнь, на личную и государственную собственность, на общественное спокойствие. Именно такие преступления караются наиболее строго. При этом, однако, тот же самый закон, который осуждает преступника за убийство другого человека, защищает жизнь убийцы, исходя из представления об абсолютной ценности человеческой жизни.

В религиозной же традиции земная жизнь человека отнюдь не представляется имеющей абсолютную ценность. И самыми страшными преступлениями считаются не те, которые направлены против человека, но те, что направлены против Бога и веры. Не случайно в древние времена у многих народов наиболее строго карались богохульство и осквернение святыни: и в греко-римской, и в иудейской традициях поправший святыню, как правило, осуждался на смерть. В то же время, у многих народов преступник или осужденный мог искать убежище в алтаре храма. Хотя для современного права это звучит почти абсурдно, но неприкосновенность прибежавшего в алтарь преступника охранялась тем же законом, который осуждал этого преступника на смерть. Более того, арест в алтаре рассматривался как тяжкое преступление.

Для упомянутой законодательной нормы нет никакого объяснения, кроме того, что она была основана на представлении о приоритете религиозных ценностей над «общечеловеческими». С точки зрения современной юриспруденции смертная казнь за осквернение святыни есть дикая по своей жестокости мера, наказание неадекватное совершенному преступлению. Но у наших предков на этот счет было иное мнение. Осквернение религиозных символов рассматривалось как покушение на самое святое в духовной жизни нации – на ее веру, без которой нация не сознавала себя как нация. Именно поэтому даже посягательство на человеческую жизнь не рассматривалась средневековым правом с той строгостью, с какой оно смотрело на оскорбление веры.