Да будет Его святая воля!

О почести горнего призвания.

В Евангелии есть трудные и суровые слова, — боится, укрывается от них косное и немощное сердце... Страшит и смущает максимализм евангельского идеала. “Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам,” — говорил Господь (Ин.13:15). И апостол повторял христианам: “Кто говорит, что в Нем пребывает, должен так поступать, как поступал Он” (1Ин.2:6). Это кажется невозможным... “Так кто же может спастись?” — недоумевали ученики. Но именно это “невозможное” и требуется от каждого христианина: “Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен” (Мф.5:48). От каждого христианина требуется “последование” Христу, и требуется безусловно: “Ко всем сказал: кто хочет идти за Мною, да отвергнется себя и возьмет крест свой, и следует за Мной” (Лк.9.23). Строгость заповеди скрепляется величием обетования: “и где есмь Я, там и слуга Мой будет...” (Ин.12:26). — Так открывается единый и единственный христианский путь, — скорбный путь к славе... И слава страшит еще более скорби.

Высшая радость христианской веры — в том, что “Слово плоть бысть...” (Ин.1:14). Это было абсолютное богоявление, абсолютное Откровение, — Откровение Божественной премудрости и любви. И Откровение не только о Боге, но и о человеке... Ибо Сын Божий стал и Сыном человеческим... Во Христе как Богочеловеке открывается смысл человеческого бытия; и не только открывается, но осуществляется... Во Христе исполняется человеческая природа, — и пересозидается, воссозидается, новотворится... Сбывается человеческая судьба, свершается изначальный и предвечный совет Божий об устроении человека. В этом смысле Христос есть “Последний Адам” (1Кор.15:45), — то есть истинный человек; и в Нем — мера и предел человеческой жизни. “Сын Божий стал Сыном человеческим, чтобы и человек стал сыном Божиим,” — говорил св. Ириней Лионский. И в этом — спасение человека.

Христианство есть прежде всего Евангелие спасения, — вера в Спасителя, в Искупителя и в совершившееся искупление... Спасение совершается уже в Воплощении Слова. Ибо это есть Откровение Жизни: “Жизнь явилась, и мы видели, и мы свидетельствуем, и возвещаем вам эту Вечную Жизнь, Которая была у Отца и явилась нам...” (1Ин.1:2). И сам Христос есть “Путь, Истина и Жизнь” (Ин.14:6). Но жизнь открывается нам чрез смерть... Христос спасает нас не Своею земною жизнью, но Своею смертию, — не жизнью праведника, но позорною смертью с беззаконными. Он приходит на землю не только для проповеди и не только для дел милосердия; но, прежде всего, — для того, чтобы пострадать и смертию Своею разрушить или упразднить смерть в Воскресении. И в этом — таинственный парадокс христианства: жизнь через смерть, жизнь от гроба и из гроба, гроб животворящий, — гроб как купель крещения, как купель рождения к вечной жизни... Спасение есть избавление, спасение от чего-то, — от греха, от немощи, от смерти... Спасение есть прощение, оправдание, примирение... Спасение есть жертва — и жертва смертная, жертва Крестная... И Христос умирает за нас, “рукописание грех наших растерзавый.”.. Но Он приносит нам не только прощение или оставление грехов, но и славу… Смерть прелагается в Воскресение. И в Воскресении Христос является, как Новый Адам, как родоначальник нового человечества или нового народа, “третьего рода людей,” “рода христианского.”.. Как “первенец из умерших” (1Кор.15:20,22)... И за Воскресением следует Вознесение и Седение одесную Отца, — в этом Христос есть тоже “первенец,” и Его слава есть слава человеческого естества. Христос входит в предвечную славу, как человек, и со-вводит в Себе и с Собою человечество. “Бог, богатый милостию, — по великою любви Своей, которою возлюбил нас, — нас, мертвых по преступлениям, оживотворил со Христом... и совоскресил с Ним, и спосадил на небесах во Христе Иисусе” (Еф.2:4-6). Это — дар Милости и Любви. Но это не есть нечто сверхдолжное для человека. В этой славе — смысл человеческого существования; в ней — цель творения, “так как Он избрал нас в Нем прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви” (Еф.1:4). Так “совершается из всего нового самое новое и единственно новое под солнцем,” — замечает преп. Иоанн Дамаскин. Жизнь человека отныне “сокрыта со Христом в Боге” (Кол.3:3), и для человека открывается путь “обожения” во Христе, — не только “последования” Христу, но и “уподобления” Богу... И “невозможное для человека возможно для Бога” (Мф.19:26)...

Человек создан “по образу Божию” (Быт.1:26,27). Нелегко и непросто определить в статических, в природных категориях, что означает “образ Божий” в человеке. Святые отцы указывали на разум и на свободу. И это значит, что “образ” имеет динамический смысл и природу. “Образ” есть то, что изображает, что отражает, воспроизводит... Создание человека “по образу Божию” означает его призвание и его способность к Богоподобию, к жизни в Боге... И потому не может являть в себе “образ Божий” человек греховный и падший, он — вне Бога, вне жизни; он далек от Бога, и Божий лик не отражается в его душе... Восстановление “падшего образа” Христом есть оживотворение человека, воссоединение с Богом... “Ибо, так как Он уделил нам Свой собственный образ и Свое собственное дыхание, но мы не сохранили того, — говорил преп. Иоанн Дамаскин, — то Он принимает на Себя наше бедное и немощное естество для того, чтобы очистить нас, избавить от тления, и опять соделать причастниками Его божества.”.. В этом “причастии” — жизнь для человека, ибо только Бог есть истинная Жизнь. И потому спасение есть Воскресение, и Христос есть для нас “Воскресение и Жизнь” (Ин.11:25).

Эта Жизнь открывается в нас Духом Святым. И, как говорил св. Афанасий Великий, “напоеваемые Духом, мы пием Христа...” В дарах Духа соединяемся со Спасителем — в этом смысле Дух Святый есть Дух Христов. И Дух Святый есть Дух Животворящий. Духовное оживотворение человеческого бытия есть его освящение. Дух есть “источник освящения,” — в этом смысле, по отеческому объяснению, нужно разуметь наименование Его Духом Святым. И “освящение” есть “обожение,” теозис, — ибо только один Бог свят, и только чрез соединение с Богом может человек становиться “причастником святости.” Обратно, приемля освящающие дары Духа, мы становимся “причастниками Божества,” — соединяемся с Богом, в нас открывается духовная или божественная жизнь. И в этом осуществляется спасение. Оно осуществляется в Церкви, и Церковь, прежде всего, есть Церковь Святая. “Христос возлюбил Церковь, и предал Себя за нее, чтобы освятить ее” (Еф.5:25,26). Церковь есть Дом Божий, Дом Духа Святаго. И Церковь есть Тело Христово, таинственное Тело Воплощенного Слова, — потому в ней также сочетаются и соединяются два естества. Она есть организм Богочеловеческой жизни. Эта жизнь осуществляется, прежде всего, в таинствах. Все таинства суть освящающие действия, в них дышит Дух Святый, чрез них осуществляется единение со Христом, чрез них восстанавливается общение с Богом. И все таинства святы, в них осуществляется святая жизнь Церкви. Общение таинств есть общение в святости, в освящении, в дарах Духа. И именно чрез таинства выделяются христиане из неосвященного мира в “род избранный,” в “царственное священство,” в “народ святой” (ср. 1Петр.2:9). Это относится, прежде всего, к таинству крещения, в котором рожденные “от плоти и крови” возрождаются Духом, рождаются от Бога. Это — таинство усыновления; в нем сыны человеческие становятся чадами Божиими, облекаются во Христа, помазуются Духом. И постольку это — таинство освящения по преимуществу, таинство обожения, “баня возрождения и обновления Святым Духом,” по апостольскому речению (Тит.3:5). В этом смысле и назывались “святыми” все верующие в первые века христианства, — как рожденные от Духа, как освященные в таинствах. И вне Духа Святого вообще не может быть и нет действительной христианской жизни. “Если кто не имеет Духа Христова, тот и не Его,” — говорил апостол (Рим.8:9). Вся христианская жизнь есть в известном смысле дар Духа Святаго. К освящению все призваны, в этом — смысл христианства. И это значит: все призваны к святости, к стяжанию Духа. В этом — основная задача христианина, смысл его жизни, его надежда... От Духа Святаго — дар веры, и дар молитвы, и дар любви... Вся жизнь Церкви есть некое явление Духа Святаго. Но Церковь слагается из людей, как из членов. И если Церковь есть Дом Божий, то и каждый член Церкви должен быть Божиим домом и храмом. “Разве вы не знаете, что вы — храм Божий и Дух Божий живет в вас?” — говорил апостол (1Кор.3:16). — Так определяется первый и основной момент святости, — его можно назвать харизматическим (то есть — благодатным - изд.) моментом. Это — причастие Духу, единство с Богом, причастие жизни. Оно имеет свои ступени и меры. Но к нему призваны все, и в нем все христианское упование, — в “почести вышнего призвания Божия во Христе Иисусе” (Фил.3:14).

Святость — от Святого, святость — от Бога... Это — дар и милость, или благодать. Дар — и от Призывающего, а не от дел (ср. Рим.9:12; Гал.2:8,9). И, однако, — не без дел. Прежде всего, уже потому, что освящение есть сыноположение, усыновление Богу, — усыновление, а не рабство. “Я уже не называю вас рабами... но... — друзьями,” — говорил Господь (Ин.15:15). В Боге нельзя жить и пребывать по-рабски, из страха, по насилию, — жить в Боге значит жить богоподобно, а первая черта богоподобия есть свобода, “самовластие,” как говорили древние отцы, то есть творчество и волевая решимость. И благодать действует не насильственно, не магически или непреоборимо. Благодать привлекает, но не влечет, — призывает: “се, стою у двери и стучу, — если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему” (Откр.3:20). И отсюда второй момент святости — его можно назвать аскетическим. Это момент подвига и творчества. И притом — подвига вольного, а не подневольного, подвига из любви, а не из страха. По словам преп. Исаака Сирина, “по великой любви Своей, Бог не благоволил стеснять свободу нашу, но благоволил, чтобы мы любовию собственного сердца нашего приближались к Нему,” — и потому благодать действует в “таинстве свободы.” По любви Бог требует любви, и на Любовь должно отвечать любовию. Освящение — не от дел, но в дар, — и потому должно быть принято в свободе, то есть в любви. Так сочетаются харизматический и аскетический моменты. Как говорил св. Григорий Богослов: “добродетель не есть только дар великого Бога, почтившего Свой образ, ибо нужно и наше стремление, и не есть только произволение сердца, ибо нужна превысшая сила.”

И все совершается в любви. Любовь не только предел подвига, но и начало, — или лучше, она есть стихия подвига, “путь превосходнейший” (1Кор.12:31). И первая заповедь есть заповедь любви, — “Возлюби Господа Бога Твоего” (Мф.22:37). Но это — более, чем заповедь. Ибо любовь есть жизнь: “так поступай, и будешь жить,” — сказал Господь (Лк.10:28). Ибо, по апостольскому слову, “любовь — от Бога, и всякий любящий рожден от Бога, и знает Бога... потому что Бог есть любовь” (1Ин.4:7,8). Любовь к Богу есть, прежде всего, стремление к Богу, жажда Богообщения, потребность в нем. И об этом с особым подъемом всегда говорили христианские подвижники, аскеты и мистики, — от великих апостолов Иоанна и Павла. Именно аскетическая мистика всегда была мистикой любви, — гораздо более, чем мистикой покаяния. Любовь ко Христу, как влечение ко Христу, была мотивом и движущей силой первого христианского, первохристианского подвига, подвига мученического. Достаточно припомнить сияющий образ св. Игнатия. Это не только терпение за Христа и ради Христа, но и последование Ему с радостью, сострадание, со-крестоношение. В любви ко Христу и источник мученической радости, — так много было вдохновения и мистики в первохристианском мученичестве. И то же нужно сказать о монашеском подвиге. Отречение есть любовь; оно значимо, когда мотивировано любовью. Отречение должно быть мотивировано не только отрицательно, но именно положительно — ради Христа. И снова — не из простого повиновения, но именно из любви. Аскетический подвиг получает обоснование и оправдание в мистическом идеале, — в идеале таинственного брака души со Христом. Это — постоянное сравнение древних аскетов. И они со всею силою старались подчеркнуть мотив стремления, влечения, жажды... Нередко предпочитали поэтому эллинистическое слово “эрос” новозаветному “агапи.” Аскетическая любовь динамична, как бы ненасытна. Это — путь непрерывного восхождения. Это — забвение о себе в любви к Богу. И с этим связана собранность, напряженная сосредоточенность души, помышляющей только о Боге. В восточной аскетике очень резко выражен эстетический мотив, и это особенно оттеняет свободу любви.

Подвиг христианский рождается из любви и осуществляется чрез послушание или покорность воле Божией. “Да будет воля Твоя!” Это — последняя мера любви. Ибо покорность должна преобразиться в преданность, в свободное согласование воли, — иначе сказать, собственная воля должна возвыситься до совпадения с волею Божией. Такое совпадение и будет осуществлением подлинной воли, богообразной и чистой воли человека, — будет “исправлением произволения.” Так послушание раскрывается в чистоту. Чистота есть, во-первых, отрицательное понятие: чистота от мира и от злого в мире, свобода от страстей, от вовлеченности в мир с его кружением и заботами, с его суетой. Но, во-вторых, это — и положительное понятие: оно означает собирание и собранность души, ее трезвенность и цельность. Иначе сказать, ее внутренний мир и покой, верную иерархию ценностей и душевных движений. В пределе — сосредоточенность души в мысли о Боге, в стремлении к Нему. И это возможно снова чрез любовь. Так послушание совпадает с чистотою, и все одушевляется любовью. Это и есть “праведность,” причастие Правде, — или добродетель. В ней осуществляется человеком его подлинный, нормальный лик, — с помощью Божией. Эту черту, праведность или добродетель, мы и чтим, прежде всего, как святость. И в святых видим праведников и угодников, — угодников Божиих, то есть исполнителей воли Божией. Но прежде всего — носителей любви. Ибо, как говорил апостол, “любовь есть совокупность совершенства” (Кол.3:14), — и “святость и непорочность” открываются именно в любви (ср. Еф.1:4).

Здесь нужно подчеркнуть: святость не есть героизм; и вообще святость не исчерпывается нравственными чертами. И в святых мы чтим не только героев, героев воли и дела, но — подвижников; и прежде всего чтим в них явление и вселение Духа. В их подвиге чтим стяжание Духа. Харизматический момент оказывается первым и решающим. Аскетический — имеет характер служебный, поскольку является свидетельством любви к Богу и преданности Его воле. Однако подвиг есть только путь или вместилище освящения, но не его фактор. Основное — в веянии Духа, в явлении благодати. Не силою подвига, но силою благодати освящается душа и весь состав человека.

И с этим связано то, что непрерывная молитвенность есть основной момент “праведной” жизни. Молитвенность или непрестанная молитва состоит, по отеческому определению, “в произволении души и в доброделании.” Это — непрестанная память о Боге, некое бодрствование пред лицем Божиим, неизменная обращенность души к Нему, — как бы постоянное “собеседование” с Богом. “Всякая беседа, совершаемая втайне, всякое попечение доброго ума о Боге, всякое размышление духовное включается в определение молитвы и называется этим именем,” — говорит преп. Исаак Сирин. Молитва свидетельствует о любви, она есть плод любви, — “никогда не насыщается молитвою, кто пламенеет любовью,” — замечает св. Григорий Нисский. И, обратно, молитвою воспламеняется любовь, и открываются все новые основания любить Бога. Можно сказать, молитва есть некое таинство, — ибо в подлинной молитве действует Дух Святый. По апостольскому слову, “Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными” (Рим.8:26)... В молитве есть ступени, и молитва многообразна, — слагается из хвалы, и благодарений, и прошений. Но для молитвы существеннее всего внутренняя раскрытость, искреннее благоволение. Молитва должна быть возможно широкой, ибо мера ее — во всеобъемлющей любви Божией. Молитва должна свидетельствовать о полноте любви, — о любви к ближним, без которой неподлинна и любовь к Богу. Ибо “кто не любит брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит,” — говорил апостол (1Ин.4:20). О радостном универсализме совершенной любви замечательно рассказал преп. Исаак Сирин — “Сердце милующее” говорит о всякой твари, — и потому “и о бессловесных, и о врагах истины, и о вредящих ему ежечасно приносит молитву, чтобы и они очистились и сохранились; а также и об естестве пресмыкающихся молится с великою жалостью, возбуждаемой в сердце его без меры, по уподоблению в том Богу...” Ибо мера молитвенной любви — в Крестной молитве Спасителя за распинающих... Эту молитвенность мы чтим в святых, как свидетельство их любви и предстояния пред Богом, — чтим их, как молитвенников и предстателей за мир... “Не разлучены с нами преподобные отцы, — говорил преп. Ефрем Сирин, — ибо всегда с нами любовь; не будем отлучать их от себя, как чуждых нам, потому что всегда молятся они о наших грехопадениях.”

Так любовь к Богу раскрывается в любовь к ближним: это — две стороны единой христианской любви. “По тому узнают все, что вы — Мои ученики, если будете любовь иметь между собою...” (Ин.13:35). Эта любовь выражается прежде всего во взаимных отношениях между христианами. Верующие во Христа суть “братья” друг для друга, и должны быть связаны между собою “братолюбием.”.. “Всякий верующий, что Иисус есть Христос, рожден от Бога, — говорит апостол, — и всякий, кто любит Родившего, любит рожденного от Него...” (1Ин.5:1). Христианство есть некое великое “братство” во Христе, — не может быть обособленного, замкнутого христианского пути. Христианство есть Церковь, т.е. некое кафолическое единство и общение, — прежде всего, “единство духа в союзе мира” (Еф.4:3). И в этом “общем,” или “кафолическом,” строе христианской жизни отображается всеобъемлющая любовь Божия. Вся жизнь христианская должна быть “общею жизнью,” жизнью сообща... С особою силой выражен этот мотив в духовной аскетике, более всего у св. Василия Великого и затем у преп. Феодора Студита. Выше уединенного подвига стоит подвиг совместный, — и только он в точности соответствует идее Церкви, как органического тела Христова. Идеальным прообразом здесь является первохристианское общение, общение во всем... “Господь требует от нас и желает именно общежития (киновии), к которому нас и призвал,” — говорит преп. Феодор Студит. И показывает это примером Своих двенадцати учеников, образовывавших некое братство. Сам Спаситель “избрал на земле не пустынное, не столпническое и не какое подобное житие, но закон и правило послушания,” — и пришел “послужить” людям (Мф.20:28)... “Вот Я среди вас, как служащий.”.. (Лк.22:27)... Только в общей жизни вполне осуществима заповедь любви. И дана она не одному, но многим и всем... “Будьте братолюбивы друг к другу, с нежностью” (Рим.12:10), — эту апостольскую заповедь напоминает св. Василий Великий и объясняет, что под этой “нежностью” нужно разуметь высшую степень дружбы, достигающей пламенного расположения и влечения друг к другу... Таков закон внутренней христианской жизни... И это — не простая симпатия, не естественное или органическое влечение, но именно подвиг. Ибо, во-первых, такая любовь требует самоотречения или самозабвения, — любить ближнего, как самого себя, значит не только отождествлять другого с собою, уравнивать его с собою, но и видеть себя именно в другом, в друге, а не в самом себе. В этом и есть смысл дружбы: друг есть другое “Я,” и при том — “Я” предпочитаемое. По отеческому объяснению, именно в христианстве закон дружбы достигает своей полноты... “любимый для любящего есть то же, что он сам,” — говорил Златоуст. И — более, чем он сам. Во-вторых, христианская любовь видит в ближнем брата, созданного по “образу Божию,” видит в нем именно “образ Божий,” видит в “каждом из братии сих меньших” самого Христа. В этом — подлинная мистика “любви к ближнему.”.. И это братство во Христе не ограничивается единством веры, единством крещального братотворения, — для христианина ближним является не только израильтянин, но и самарянин. Ближним является во Христе каждый, ради кого приходил Спаситель, ради кого Он пострадал и умер, за кого Он молился, — а молился Он, предавая дух на Кресте, за распинавших Его, как за неведавших, что творят... Христовой меры любовь к ближнему достигает тогда, когда она возрастает в любовь и к врагам, и к ненавидящим, и обидящим (Мф.5:44). Ибо любить любящих — невеликое дело; так поступают и грешники, и мытари (Лк.6:32,33; ср. Мф.5:46,47). Иначе сказать, любовь христианская должна быть бескорыстною и как бы беспричинною, не искать для себя причин и оснований. Христианин должен любить ближнего потому, что иначе он сам внутренне не может к нему относиться. То есть, он сам должен стать любовью, и любовь будет из него источаться, как из преисполненного источника... В этом — мера богоподобной любви. Отец Небесный равно благотворит и праведным, и неправедным, и добрым, и злым, — потому что Он благ и есть Благо, и всякое действие Божие есть благодеяние и благодать. И уже дело грешника, что он опаляется любовию Божией, как гневом... Вот почему, кто притязает любить Бога и не любит брата, лжет... Он не познал, не знает Бога, — ибо “Бог есть любовь.” И Бог не ждет, чтобы Его возлюбили, — “в том любовь, что не мы возлюбили Бога, а Он возлюбил нас” (1Ин.4:19,20; 8; 10). В этой любви к ближнему, поднимающейся до богоподобия, совершается очищение и освящение сердца. В такой любви веет Дух Святый. И такую любовь мы чтим в праведниках и угодниках Божиих, “возжигаемых любовию Духа,” по выражению преп. Макария Египетского.