“Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого”, – сказал апостол. Только такой меч может рассечь темноту и путаницу в богословской и околоцерковной литературе и проложить человеку путь, ясный, как луч.

Но чтение Слова Божия есть уже подвиг, труд. “Покуривая”, можно читать Розанова или Фому Аквинского, может быть, даже Вл. Соловьева, но не апостола Павла или Макария Великого.

Некоторые слова о посте, с разных сторон его освещающие, надо знать.

Св. Исаак Сирин говорил: “Дух не покоряется (кресту), если прежде не покорится ему тело” (подвигом, а значит, и постом).

В ХV веке было пророчество св. Нифонта Цареградского о том, что священство последних времен Церкви будет в нравственном падении через две страсти: тщеславия и чревоугодия.

Апостол Павел учит: “К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти” (Гал. 5, 13).

Один старец сказал своему ученику, у которого пост был чужд любви (по слову св. Максима Исповедника): “Все ешь, только людей не ешь”.

*

Если пост понимать как прежде всего воздержание от нелюбви, а не от сливочного масла, то он будет пост светлый и время его будет “время веселое поста” (Стихира на Господи воззвах, вторник. веч. 2 нед. Вел. Поста).

“Подавай сердцу моему чистейший страх Твой в душе моей совершенную любовь” (Стих. на Господи воззвах, четверг вечера 3 недели Великого Поста).

Не-любовь – это самое страшное невоздержание, объядение и пьянство собой, самое первое, первоисточное оскорбление Святого Духа Божия. “Умоляю вас, – пишет апостол, – любовью Духа”.

Любовью противополагается и гордости и злобе. В вечерней молитве мы просим у Святого Духа – “Творца мира”, по слову св. Иринея Лионского (“Против ересей”, кн. 2, гл. 30) – особенно тех грехов, которые были против любви: “или кого укорих, или оклеветах кого гневом моим, или опечалих, или о чем прогневахся, или солгах..., или нищ прииде ко мне и презрех его, или брата моего опечалих, или кого осудих, или развеличахся.., или греху брата моего посмеяхся”.

*

В связи с непониманием молящимися славянского текста не только Писаний, но и многих молитв в церкви можно наблюдать одно утешительное явление: непонятный текст часто как бы делается понятным через его церковный напев.

Ключом церковной музыки открывается дверь нашего восприятия.

Помню, как однажды на первой неделе Великого Поста одна женщина сказала мне во время молитвы всенощной: “Куда же вы уходите? Сейчас будут петь концертное “Покаяние”.

Концертное “Покаяние” звучит немногим менее кощунственно, чем, скажем, “балетное покаяние”.

Всякое оперное пение отнимает в церкви у людей соборную молитву и дает вместо нее развлечение, т.е. лишает их последнего духовного руководства. Не говоря об исключениях, в смысле Отеческого руководства мы еще чаще всего “овцы, не имеющие пастыря”. Но, если в храме поется по-церковному, то люди ведутся всем строем и музыкально-осмысленной целостностью богослужения. Когда же до слушателей в храме доходит только некоторый музыкальный эффект или просто музыкальные крики, то они оставляются уже совсем на себя, отстраняются от участия в таинственном и страшном богослужении.

Недавно именно в связи с оперным пением, прот. Трубецкой в “Ж.М.П.” (Х – ХIII – 59) писал: “живая идея литургической соборности постепенно замирает в Церкви”. Не то же ли это самое, что сказать, что в Церкви постепенно замирает идея Церкви?

*

Один из священников, из таких, которые с уважением и любовью относятся к богослужебному Уставу, говорил мне: “Вы не можете себе представить, как я иногда мучаюсь, переживая несоответствие обряда отпевания фактической церковной действительности”.