Но если нет подвига, нет и христианства.

Нельзя домогаться утешения (хотя его можно смиренно желать), но надо “домогаться” христианства, т.е. покаяния и любви, и тогда, непреложно получишь всем сердцем ощущаемое утешение.

Св. Игнатий (Брянчанинов) так молился об одном своем друге: “Господи! Даруй Леониду ощутить духовное утешение, чтоб вера его создалась верой живой, верою от извещения сердечного, но не одного слуха” (Письма).

Архимандрит Гурий писал: “Церковь – это ощутимо начавшееся богообщение” (“Буддизм и христианство”).

*

Понятие жизни в Церкви очень трудно для объяснения и очень просто для восприятия.

“Вся права суть разумевающим и проста обретающим разум”.

Этого “всего только” жизнь от “извещения сердечного”, а “не от слуха”, и это, кроме того, не философское рассуждение и не обрядовый рефлекс.

“Церковь это не стены и крыша, но вера и житие”, – говорил Златоуст. И еще можно сказать: жизнь в Церкви это прежде всего – слезы, так как стоять у Креста без слез невозможно.

*

У Пастернака есть стихотворение “В больнице”, которое надо было бы знать всем живущим в пустыне жизни. В нем о человеке, подобранном на улице “скорой помощью” и умирающем в больнице. Вот его мысли, когда он узнал, что умирает:

О, Господи! Как совершенны Дела Твои, – думал больной, – Постели, и люди, и стены, Ночь смерти и город ночной.

Я принял снотворного дозу И плачу, платок теребя, О Боже! Волнения и слезы Мешают мне видеть Тебя.

Мне сладко при свете неярком, Чуть падающем на кровать, Себя и свой жребий подарком Бесценным Твоим сознавать...

Для меня это звучит так же, как слова умирающего Златоуста: “Слава Богу за все”.

*

Об обрядовом рефлексе я вспомнил, когда прочел слова преп. Ефрема Сирина об исповеди:

“Если один обычай влечет тебя к Врачу, то не получишь здравия... Премилосердный требует любви от того, кто хочет прийти к Нему, и если приходящий приносит любовь и слезы, то Он даром приемлет дар (прощения)” (Творения, 3 издание., сс. 208 – 209).

Чистота и святость достигаются через покаяние. “Раскаянность есть уже степень святости”, – говорил о. Александр Ельчанинов. Завершая таинство исповеди, священник, покрывая епитрахилью голову кающегося, произносит молитву: “Приими и соедини его (кающегося) Святой Твоей Церкви”. Эту молитву воцерковления он произносит над нами всегда, даже если бы мы исповедовались ежедневно. Мы ежедневно грешим и поэтому ежедневно требуем очищения и соединения с Церковью через покаяние.

Живя вне покаяния, мы живем вне Церкви. У нас “положено” священникам раз в году исповедоваться у назначенного по благочиниям духовника. Многие священники относятся к этому чисто формально, и, если уже нельзя совсем уклониться, то делают это только исполняя Устав и обычай. Получается, что люди, имеющие наибольшую нужду в очищении и святости, сами себя ставят вне пути, ведущего к ней. У них, видите ли, лежит в столе “ставленная грамота”, как все покрывающий патент.

Я говорю не об исключениях, а об общей массе. Исключений я видел, слава Богу, достаточно. В Глинскую пустынь в 50-х годах постоянно приезжали священники и духовники к старцам. Сейчас ездят некоторые в Лавру, в Печеры. Помню, что после смерти о. Иоанна Быкова, личного духовника о. Николая Голубцова, он настойчиво искал себе в Москве нового духовника.