Of course, in this Cyril is inconsistent in himself, and in the signing of the agreement of 433 A.D. In the context of Cyril's writings, his Orthodox formula "one hypostasis" is illuminated by a false Monophysite light thanks to his submission to the false Orthodox poison of the Apollinarians. That is, all this is an unfortunate fake: "... the one nature of God the Word incarnate." Kirill both hides and preserves the spirit of this false formula in a term that is correct in itself – "one hypostasis". According to Cyril, this is unity by nature, similar to the unity of soul and body in man. Nestorius opposed such unity not to natural unity, but to personal unity and "by good will." This is in order for God the Word to avoid suffering according to human nature, just as the human soul suffers according to the body. For Nestorius, unity "hypostatic" is equivalent to unity of one nature. And this is Monophysitism.

In his Apology, Nestorius, clearing himself of crude accusations, himself clarifies to us, as if unwittingly, for what exactly he was condemned by everyone, including Theodoret. He thinks of the two natures as so complete and effective that he believes that each of them cannot but be both hypostatic and personal, so that a single person (prosopon) is obtained for him "from two natures, from two hypostases and from two persons (!), united into one, in free (free) communion." In the Treatise of Heraclides, Nestorius even invented a special term for this "compound person": "The Person of Unity (πρόσωπον της ενώσεως)", thereby emphasizing the hypostatic fullness of each nature, up to its special (given nature) person. It was for this division of nature that the Church of Nestorius' time rejected him. Nestorius, however, by his apology reconciles with himself personally and morally. He ends his writing with the words: "Rejoice with me, O wilderness, my friend, my refuge and comfort, and thou, O land of exile, my mother, who shall preserve my body until the day of resurrection." There were still enough friends of Nestorius in Constantinople to arrange a rather noisy demonstration in front of the palace after the news of his death, demanding that the remains of Nestorius be brought to the capital. The emperor ordered to disperse the demonstration, which was inappropriate after the Chalcedonian condemnation.

Халкидон (451 г.)

Что же именно уяснил для вселенского христианства Халкидон? Что сформулировал, чем залил пожар ересей, чем послужил церковному умиротворению, к чему свелось его догматическое достижение, его вселенское непреходящее значение?

Теперь, уже после полуторатысячного юбилея Халкидона, небезынтересно осмыслить наше живое отношение к его знаменитому, блестящему оросу, в котором взаимоотношение двух природ во Христе, Божественной и человеческой, выражено четырьмя отрицательными наречиями: "неслитно, непревращенно, неразделимо, неразлучимо". Как в математической формуле для непосвященного, тут не сказано ничего ясного. Но посвященные видят тут истинное чудо богословской премудрости, золотой ключ к сокровищнице тайн "благоразумия".

* * *

Как же церковь обрела этот ключ? Вот краткая схема событий. Метафизический эллинский гений с диалектической последовательностью стучался в двери тайн христианского откровения. Убедившись в IV в., в муках никейских и посленикейских чуть не столетних исканий, что Христос есть Истинный Бог, "Един сый Святые Троицы", неугомонная греческая мысль заболела в V в. до высочайшего воспаления дальнейшей думой о том, как же это не тварное, не конечное существо (как мы поем теперь, "ни ходатай, ни ангел, но Сам Господи воплощься") стало "плотью", т.е. человеком? Единосущный Отцу и Духу стал одно с иносущной Богу, с тварной, конечной и смертной человеческой природой?

Может быть, произошло только мнимое соединение, только извне кажущееся таковым? На самом же деле это только тесное сближение, подлеположение двух цельных, параллельно живущих, лишь нравственно, объединенно, в свободном согласии функционирующих, двух полных разносущных лиц: Бога и человека с двумя умами (логосами), с двумя волями, мы сказали бы, с двумя рядом сосуществующими самосознаниями?

На такие рельсы встала Антиохийская богословская школа и докатилась на них до ереси несторианства.

Или, может быть, Христос должен мыслиться как строго единое полное лицо? Но полнота его составлена из соответствующих частей разносущных природ: божеской и человеческой, — сложенных каждая на своем месте по плану единого составного лица. Значит, полнота единого лица достигнута путем неполноты каждой из двух природ. Во Христе — не весь Бог и не весь человек, а только части той и другой природы. На путь такой логики встал великий умник Аполлинарий, епископ Лаодикийский, создавший этим ересь аполлинарианства.

Человеческая природа поглощена, преображена божественной до полной ее экзистенциальной иллюзорности. Осталась лишь ее зримая плотскими очами тень земного человека без сущностной его реальности?

Эта последняя комбинация богословской мысли соблазнила не только александрийскую, типично эллинскую богословскую школу, уничижительно трактовавшую материю, но и миллионные массы инородческого для греко-римской империи африканского (копты, эфиопы) и азиатского (армяне, сирийцы) населения, расово-склонного к дуалистической вражде к материальному миру. Ультра аскетическое (до грани дуализма) благочестие "Востока" и племенной антиримский национализм — эти две стихии подсознательно соединились в единый дух самого широкого и живучего из еретических движений древности, именно движения монофизитского.