Поэтому, вместо смирения и кротости, коими украшаются христианские святые, в магометанских рассказах о святых мы встречаем гордость, тщеславие и самолюбие; святой здесь является всюду в образе человека, сознающего свою силу, умеющего пользоваться своим положением, всех и каждого поражающего своими достоинствами. Например, вот с какой надменностью позволяет говорить о себе Али святой, друг божий: – Я – маленькая точка, которая ставится под буквой Б, я – бок бога, я – перо, я – престол бога, я составляю семь небес и семь земель... Или вот еще пример: святой Абдул Кадер говорит о себе: "Солнце пред восхождением своим поклоняется мне; год перед своим началом воздает мне почтение и открывает все, что имеет совершиться в течение его".

Гордое самомнение мусульманских святых доходит даже то того, что святые нисколько не стесняются ставить себя выше даже своего пророка Мухаммеда. Известный путешественник Ибн Батута рассказывает, что весьма чтимый аскет, шейх из шейхов, живший на севере Месопотамии, позволил себе однажды выразиться, что он выше Мухаммеда, который не мог жить без жены. О великом святом, чтимом во всем мусульманском мире, Сидн-Абдул Кедер-ель-Джалази, рассказывают, что ему Аллах однажды сказал через ангела: – Если бы я не послал Мухаммеда на землю прежде тебя, то тебя сделал бы своим посланником.» [2]. Не есть ли это высшая сатанинская гордость и самомнение, которое хуже, чем самомнение дикаря-язычника?

Перед обыкновенными смертными магометанский святой является как полноправный господин перед рабами. С одной стороны, сознание своей силы и могущества, с другой – ничтожество и греховность людей не дозволяют ему снизойти до любви к людям и даже до простого расположения. Он холодно расточает щедрой рукой милости людям или карает их.

Напыщенность и кичливость его особенно сказывается там, где он является в звании пророка, учителя и наставника грешных людей, к которым посылается. В сказаниях святой выставляется ученым, обладающим необыкновенными знаниями; он хвалится тем, что ему принадлежит ведение того, что отрицает в себе даже Мухаммед. Ибрагим-аль-Дасуки, один из великих святых Египта, сказал о себе: «Когда мне было семь лет, бог показал мне, что находится в самых высших областях неба; девяти лет я разрешил тайну небесного талисмана и нашел в первой главе Корана Букву, которая приводит в страх и ужас людей и демонов; четырнадцати лет я был в состоянии привести в движение то, что было неподвижно, и остановить то, что двигалось».

Поэма, посвященная памяти знаменитого святого Ахмедааль-Бедави, влагает в уста его следующие нелепые слова, восхваляющие ученость и сверхъестественные знания: «Еще прежде своего рождения я был кутбом и ималом; я видел трон бога и то, что выше небес: я видел божество во время его откровения. Никто ни прежде, ни после не имел хотя бы частицу всей полноты моего знания и учености».

Чудеса в рассказах о святых носят характер чудовищного и сказочного. Магометанская фантазия наделила своих святых многими небывалыми, вымышленными свойствами, способностью совершать чудеса, часто искаженные библейские. Сами святые часто изображаются подобно существам сказочного мира: семиглавыми, одноглазыми, страшными – такими, от взгляда на которых можно умереть; или же невыразимо красивыми, женщины пылают к ним страстной любовью.

Некоторые из святых обладают сказочной силой и сверхъестественными способностями: они мгновенно переносятся с одного места на другое, видят самые отдаленные места; они могут мгновенно менять времена года – весну на зиму, осень на весну и проч. По одному слову святого, сказанному даже случайно, передвигаются горы, как например, по слову святого Ибрагима Адгама.

Вообще в мусульманских сказаниях святые часто показывают какое-то фокусничество и волшебство: воскрешают мертвых, разговаривают с ними, осушают моря, ходят по воде, превращают золото в кровь, а воду в молоко. У них разговаривают животные, словом укрощаются звери, останавливается течение времени; они способны съедать неимоверное количество пищи; Бог уничтожает тех, которые захотят оскорбить святого. Святые могут принимать различные образы по своему желанию. Они могут говорить на семидесяти языках, понимают разговор животных и птиц.

По воззрению мусульман, святые – это близкие к их богу, удостоившиеся особого озарения или вдохновения от бога. Большинство мусульман славят их наравне с пророками.

Мусульманский идеал – чувственная, сладострастная жизнь. А отсюда уже ясно видна нравственная ценность учения, его языческая сущность. Мусульманство, казалось бы, ищет спасения и блаженства, а находит истинное счастье в удовлетворении страстей, в угождении плоти. Это ли не жизнь дикаря язычника? Это ли не служение себе вместо служения Богу? Это ли не полное отпадение от Божественной жизни в жизнь самолюбивую?

Как язычники-дикари не владеют сами собой, но стоят в полной зависимости от своих страстей, так магометане живут только исполнением требований плоти. И язычники-дикари мщение считают своим священным долгом; и у магометан мщение узаконено.

Дикарю не известна идея гуманности и сознание единства человечества из-за отсутствия в нем любви; и магометанину чужда эта идея. Дикарь представляет богов по своему образу; Мухаммед и его последователи рисуют бога таким же самолюбивым, каковы они сами. Как у дикарей язычников господствует свободное и даже поощрительное отношение к многоженству и кровосмешению, так и у магометан практикуется подобное. Отношения мужа с женой у мусульман подобны языческим (жена для мужа не более чем раба). И у тех, и у других женщины не допускаются до совместной с мужчинами молитвы.

Ислам имеет некоторое сходство и с язычеством китайцев. Так, например, магометане, подобно китайцам, верят в судьбу, или в предопределение, которого человек не может изменить своей жизнью; а потому ему остается только предавать себя Аллаху. И предают себя ему на словах, в то же время проводя жизнь, согласную с требованиями своей плоти. Нет сомнения, что китайцы в нравственном отношении стоят выше дикарей и магометан, как мы уже говорили. Но и у них сквозят те же эгоизм и самолюбие, а потому и они не имеют бескорыстной, самоотверженной любви. Магометане, подобно китайцам, самолюбивы и вместе с ними думают, что они должны занять все пределы земли и обратить в ислам все народы мира. Как и брамисты, мусульмане признают, что у человека свободы воли нет и причиной всех дел человеческих, добрых и злых, выставляют Браму-Аллаха. Указывая на сходство мусульманства и жизни его с жизнью дикарей, персов, китайцев, индийцев и других язычников, мы не думаем утверждать, что Мухаммед позаимствовал свое вероучение из учения и примеров жизни этих народов, хотя и это вполне возможно. Правда, у иудеев он позаимствовал полностью религиозные обряды.

Что же касается образа жизни Мухаммеда и всех мусульман, то он отличался от уклада языческого и от прежнего поведения самого Мухаммеда, который был воспитан язычеством. Жизнь же языческая у всех народов состоит в проявлении самолюбия, свойства которого всегда и везде одни и те же у всех нехристианских народов и у каждого человека. Свойства самолюбия, как мы уже знаем, совершенно противоположны свойствам любви. Самолюбие развивается из чувства самосохранения и самоценности, зиждется на индивидуализме и животной, чувственной природе, которая у всех народов языческих одна. Оно исключает мысль о любви, симпатии и нравственном законе. Ни семейные, ни общественные порядки не совместимы с самолюбием, как равно чувство правды, добра, долга и смирения. Спутники самолюбия, как было замечено, суть удовольствие, расчеты, сердечная холодность, ненависть и вражда.