Вся наша жизнь описана Юрием довольно полно, поэтому мне в своих воспоминаниях мало что придется добавить.

С начала 1943 г. по 1948 г. вся моя жизнь была совершенно иной, чем раньше, полной постоянных тревог, глубокого раскаяния в совершенном и ощущения, что обязательно случится нечто неожиданное и плохое. Каждый день проходил в напряжении, хотя отношения с Юрием начиная с апреля 1946 г. были внешне добрыми и хорошими. Он очень любил мою дочь Катю, привязался к ней, однако постоянная напряженность жила во мне.

В 1958 г. неожиданно возвратился о. Арсений. До 1956 г. мы думали, что он погиб в лагерях или расстрелян, но Господь сохранил его для нас, духовных детей его. В июне 1958 г. Юрий и я первый раз приехали в Ростов в дом Надежды Петровны. Прожили три дня, о радости встречи писать не буду, для Юрия и меня это был великий праздник, батюшка тоже был рад.

На второй день по приезде исповедовалась у о. Арсения.

Но когда я пошла на исповедь, все прошлое во всем ужасающем его виде мгновенно возникло передо мной, и страх охватил душу, сердце, ум. Как смогу взглянуть в глаза духовного отца старца Арсения? Что скажу?

Со страхом, душевным трепетом вошла к нему в комнату. Тогда она еще не была вся в иконах, на стене не висел портрет неизвестной женщины в телогрейке-бушлате на фоне стены барака (был написан М. В. Нестеровым и тайно где-то хранился), вместо дивана стояла кровать, застеленная темным покрывалом.

Вошла, о. Арсений стоял, упала перед ним на колени, голос прервался, смогла сказать только одну фразу: “Отец Арсений! Я совершила тяжкий грех, умолите Господа простить меня” – и уткнулась головой в пол. Подняв, он посадил меня на кровать рядом с собой, тихим голосом сказав: “Кира! Давайте помолимся”. Подойдя к иконам, стали молиться, я повторяла каждое слово произносимых молитв. Не, знаю, сколько времени молились, может быть, полчаса, час или больше, но кончив, батюшка вновь посадил меня на кровать, сел рядом, сказав: “Рассказывайте”. Говорила долго, плакала, закрывая от стыда лицо руками, замолкала, снова начинала рассказывать, и прошлое, омерзительное прошлое, сознание грязного падения являлось передо мной. Оно было результатом моей огромной самоуверенности в своей добродетели, высокой духовности, нравственности: “Смотрите, смотрите! Я все равно удержусь” – в этом жило отвратительное женское греховное начало. Играть с огнем на краю пропасти, перед влюбленным в тебя человеком, – это сожгло меня в одно мгновение, и потом сознание и понимание грехопадения, ужас охватили меня. Кое-как одетая, бежала и бежала, смертельно напугав этого человека, ничего не понявшего и посчитавшего меня, вероятно, ненормальной. И произошло это не в 18–20 лет, а в мой 41 год; я уже была старой.

И вот в таком состоянии я ворвалась к Елене Александровне, матери Юрия, и его сестре Надежде. Почему к ним? Не знала тогда. Пока ехала, бежала, шла, возникала мысль: они выгонят, проклянут, жена их сына и брата оскорбила, опозорила его своим поступком. Бросилась к Елене Александровне и Наде и стала рассказывать обо всем происшедшем, ожидая пощечин, грубых слов, крика: “Вон из дома!”, – но произошло совершенно противоположное. Обняв меня, Елена Александровна и Надя ласково и нежно стали успокаивать, привели в порядок мою одежду, не задали ни одного вопроса, только Елена Александровна пророчески сказала: “Кира, у тебя обязательно будет ребенок, его надо сохранить, готовься стать матерью. Ты с сегодняшнего дня будешь жить у нас. Пойдете с Надей на Молчановку и возьмете вещи”.

Я не верила, не хотела верить, что, возможно, будет ребенок, но через десять дней поняла: Елена Александровна права.

Прожила в семье Елены Александровны три года десять месяцев. Вам не понять, как я жила? Жила любимой оберегаемой дочерью, о которой заботилась вся семья: Елена Александровна, Александр Николаевич – отец Юрия, Надя. Рождение Кати было непритворной радостью для всех, родилась внучка, племянница, которую выхаживали, кормили, заботились и любили. Когда приехал Юрий, они продолжали заботиться о Кате, а потом и о нашем приемном сыне Сергее. Катя настолько любила бабушку Лену и тетю Надю, что мне казалось что Юрий и я находились далеко на втором плане, – вероятно, так и должно было быть.

Вот такой бессвязной и в то же время полной греха была моя исповедь о. Арсению. Я замолкла, о. Арсений безмолвно перебирал кожаные четки и внимательно смотрел на иконы, огоньки лампады и пламя одинокой свечи. Двигались на стенах тени, я стояла на коленях, ожидая жестких слов осуждения и, возможно, отказа в прощении. Становилось все страшнее и страшнее, сейчас решалась моя духовная судьба, но батюшка обнял меня за плечи и тихим проникновенным голосом сказал:

“В 1943 г., 27 января, в день святой равноапостольной Нины, в лагере ночью и днем беспрерывно молил Господа, Пресвятую Богородицу и святую Нину спасти тебя. Гибель твоя была не в совершенном падении, а после. Знал тебя, понимал, можешь лишить себя жизни, спасаясь от позора, стыда и омерзительности совершенного, или вернуться к тому человеку. Молил Господа спасти от того и другого, послать людей, способных удержать от окончательного греховного падения или от собственного самоуничтожения. Ответь, возникали у тебя такие мысли?”

“Да, батюшка! На улицах было затемнение, хотелось броситься под трамвай, мелькала мысль вернуться к тому человеку, он любил меня до самозабвения, надежды на прощение Юрия не было, но непреодолимая, непонятная сила влекла к Елене Александровне”.

“Я умолял Господа, Пресвятую Богородицу и святую Нину помочь тебе, спасти и удержать, и они услышали мои молитвы и привели в семью Юрия, вот почему ты пришла к ним. По человеческим законам после совершенного такого падения к родным мужа не приходят и не рассказывают.