Знаю человека, говорил великий пустынник древности Макарий Египетский, вероятно, про себя, который ничего бы не хотел иного, как лишь сидеть в углу пещеры да наслаждаться блаженным созерцанием. Но Бог Сам на время оставляет его, чтобы хоть таким образом, придя в обычное состояние, он мог послужить еще и братиям своим.

Так случилось и с преподобным Серафимом: созревший плод пустыни снимается с древа уединения и полагается пред глазами людей. Но и здесь дается ему еще некоторое время долежаться, чтобы, умягчившись совсем и достигши последней сладости, быть всецело угодным Господу и приятным для людей.

Таким образом, затвор был для преподобного, с одной стороны, итогом прошлого подвига, а еще более приготовлением и вступлением в новый период жизни, во вторую половину монашества. А чтобы не было очень резкого перехода от уединения к служению, для этого Господь и выводит Своего любителя безмолвия из пустыни в монастырь, где он некоторое время, по-видимому, продолжает еще прежнюю жизнь, но в самом деле уже начинает исполнять новое служение.

Случилось же это так.

Как мы видели, о.Серафим с ухода своего в молчальничество все реже стал посещать монастырь и даже редко причащался святых Христовых Тайн.

Кто знает жизнь безмолвников, для того это не удивительно так поступали многие из них, а преподобная Мария все 47 лет пустынничества ни разу не причащалась, после того как ушла из Иорданской обители святого Иоанна Предтечи, и лишь за час до смерти сподобилась Животворящих Тайн от старца Зосимы.

Сподобляет ли их Господь спасительной сладости Своего общения чрез молитву и созерцания, или они таинственно, неким невидимым образом сподобляются причастий чрез Ангела Божия, как говорил о.Серафим вдове Еропкиной, сие выше нашего обычного разума и опыта...

А потому не дивно, что братия монастыря стали смущаться... Люди часто недоумевают и даже возмущаются, когда другие поступают иначе, чем они... Стал на их сторону и новый игумен Нифонт... Уже отмечено было, что он был иного духа, чем о.Серафим. Он отличался способностями к управлению (административными) и опытностью в казначейских делах, наблюдал за точным исполнением богослужебного устава (между прочим, при нем поминальные записи о живых и усопших прочитывались на проскомидии неизменно еще до чтения часов); он оставил по себе память как способный строитель и украситель монастыря, строго хранил посты, был трудолюбив, нестяжателен, приветлив в обращении с посетителями обители, начитан в книгах, свободен в слове.

Но при всем этом есть данные думать, что он не был единодушен с о.Серафимом... Да и не он лишь один. Известный писатель-богомолец Муравьев, посетивший Саров вскоре после смерти святого старца, с благоговением расспрашивал о нем у братии. Каково же было его удивление, когда он в ответ услышал легкомысленно-дерзкие и горделивые слова: У нас все Серафимы. Чтобы понять это, нужно глубоко уяснить и усвоить учение преподобного, а лучше сказать Церкви или Самого Духа Святого, о сущности христианства и о смысле не только подвигов, но даже и добродетелей... И читатель дальше сам это увидит в дивной, богооткровенной беседе о.Серафима с Н.А.Мотовиловым...

А может быть, и враг зависти смущал игумена: он пришел на 20 лет позднее преподобного (1787 год) и выбран был в настоятели уже вследствие отказа от сей должности о.Серафима. Бог весть... Но не видим мы радости у о.Нифонта от общения с чудом, не только Саровским, но и всемирным, каковым был старец Серафим... Ни одной ласки, ни одного любовного факта...

Это же не случайно... Ведь предшественник его, о.Исаия, так нежно любил святого и чтил его, что даже на тележке возили его к угоднику... Здесь же совсем иное... А между тем старец при его игуменстве прожил 25 лет (с 1807 по 1832 г.), и притом наиболее славного своего подвига, чудес, прозорливости... Слава о нем шла уже по всей России, а в дому своем, по слову Писания, его далеко не все считали пророком (Мф.13,57) [9].

Но Господь все направляет во благо, и милость Его... к боящимся Его (Пс.102,11-13; Лк.1,50). Так случилось и здесь.

Уставный и закономерный игумен советуется со старейшими братиями монастыря по поводу особливого, но обычного жития пустынника, и они решают: предложить о.Серафиму, буде он здоров и крепок ногами, по-прежнему ходить в обитель по воскресным и праздничным дням и причащаться Св. Тайн; если же ноги его уже не служат, то возвратиться ему в монастырь на всегдашнее жительство в своей келье.

Это решение должен был передать ему брат, носивший пищу, при первом же приходе к нему в пустыньку. Отец Серафим молча выслушал и отпустил его, не промолвив ни единого слова... Решение монастырского собора было столь неожиданным, что оно застало молчальника как бы врасплох: он привык к послушанию, но есть ли на это и Божья воля? Должно ли оставлять святое и спасительное безмолвие, если и на него он пошел тоже по благословению святых отцов своих Иосифа, Пахомия, Исаии? Да и легко ли ему теперь, после 16 лет, оторваться от сладкого безмолвия и возвратиться в обитель?