С раннего утра Иерусалим был пробужден звуком оркестра, игравшего марш "Вставай, человечество к силе и славе". Он гремел по всему городу, но выбегавшие на улицу напрасно осматривались, где находится оркестр. Его нигде не было: звуки лились из воздуха. Этот призыв продолжался, пока жители не проснулись и не потянулись к местам празднества. Толпы народа казались неисчислимы и чуть не вдвое превышали нормальное население города. Валентин, Лидия, Марк и Эстер сидели в комнате, выходящей окнами на площадь нынешнего торжества. Статуя Антиоха и окружающие эстрады были как на ладони перед ними. Эту комнату Валентин снял несколько дней назад под предлогом того, чтобы посмотреть на церемонию, да отчасти и действительно для этого. - Вот видишь ту эстраду, - сказал он Лидии, - они оттуда должны выйти, если Господь поможет им спастись. - Ах, у меня просто сердце не на месте, почти простонала Эстер. А костюмы в порядке? - Пересмотрите. Эстер начала рыться в двух чемоданах. Здесь были полные комплекты платья на десять человек. В них должны были переодеться участники покушения, добравшись до этой комнаты. Тут же было несколько париков, усы, бороды, краска разных цветов. Все было в исправности. - Не такой Валентин человек, чтобы у него было не в порядке, - шутливо заметила Лидия. - Вы, Эстер, ужасно нервничаете. - Да, я слышать не могу этого адского концерта. И какие неприятные звуки, как будто что-то неискреннее... - А ведь и вправду, - отозвался Валентин. - Оркестр как будто и хорош, а впечатление неприятное... Но меня поражает - в какое близкое соприкосновение теперь входят мир видимый и невидимый. Давно ли мистическое отрицалось, потому что оно не появляется ощутимо. А теперь сотни тысяч человек слушают музыку, идущую из невидимого мира, и даже не удивляются... Право мы, кажется, не удивились бы, если бы его существа пришли к нам видимо! - Да они и явятся, - сказала Лидия. - В программе обещаны маневры союзных войск. Я уверена, что это будут легионы Люцифера!.. Но звуки марша человечества уже смолкли. В комнату врывался шум толпы, пока же загремел уже не оркестр, а хор, воспевавший славу Антиоха. Он раздавался тоже из воздуха. Смысл слов невидимых певцов состоял в том, что с появлением Антиоха человечество сознало свою божественность и вступило во владение вселенной. - Вы говорили, Эстер, о неискренности их музыки, - заметил Валентин, - но что это в сравнении с их пением? Вот уже где бесталанность! Но почему они затянули эти пошлые восхваления? Должно быть, Антиох двинулся из дворца. Действительно, скоро показался кортеж Человекобога. Он ехал окруженный новыми телохранителями в раззолоченных панцирях, среди приветственных криков народа, и остановился у высокой эстрады, поблизости от новой статуи. Забравшись на верх этой кафедры, он обратился к народу. - Граждане объединенного человечества, - раздался его голос, - я созвал вас на торжество, которое состоит не в открытии памятника. Вы видите статую, но это не памятник. Это одно из проявлений моей силы, побеждающей закон естества. Я одухотворю собою мертвый мрамор, и вы увидите мою власть над природою. Антиох упомянул далее, что враждебный ему Дух поражает бесплодием землю. Приходится пока потерпеть. Во всякой борьбе бывает немало испытаний. Но победа его, Антиоха, несомненна. Он собрал своих подданных для того, чтобы показал, им огромные силы, которыми он располагает. Кроме своего собственного могущества, он имеет помощь высшего духовного мира, руководимого Люцифером. Сотни тысяч человек слышат торжественные славословия, которыми его приветствуют существа высшего мира. Сегодня же все увидят и могучие легионы, собранные Люцифером на помощь людям. Его друг и союзник обещал сегодня произвести маневры своих войск видимо для человеческого глаза. - Аполлоний, - сказал он, - можете подать знак доблестным духам, что мы собрались для их встречи. Аполлоний подошел к статуе Человекобога и после нескольких заклинаний зажег вокруг нее груды фимиамов. Густой дым, как облако, окутал статую. Как бы в ответ на сигнал, в воздухе зазвучал новый неведомый марш, и вот на горизонте небосклона показались фигуры всадников в черных и красных плащах и золотых шлемах, с невиданным на земле оружием в руках. За плечами их размахивались огромные крылья. Легионы двигались вдоль горизонта, охватили наконец весь круг неба и тогда начали спирально подыматься выше. Воинства были бесчисленны. За второй линией спирали последовала третья и, наконец, легионы, как кольцами змеи, покрыли все небо. Они мчались с головокружительной быстротой и, достигнув зенита, бешено ринулись вверх, как бы пробивая центр небесного свода. Вся спиральная змея их рядов постепенно втягивалась в эту брешь, наконец втянулась вся и исчезла. Небо очистилось. Для зрителей было ясно, что маневр изображал атаку небес и взятие их легионами Люцифера. Когда необычайное видение окончилось, и последние эскадроны исчезли в центре небес, потрясающие громы сотен тысяч голосов наполнили воздух торжествующими криками граждан человечества: "Слава Люциферу, слава победоносным войскам его!". Долго не смолкали крики восторга. Впечатление грозной атаки адских сил было так потрясающе, что невольно защемило на сердце Валентина и его компании. Лидия провела рукой по волосам, как бы стряхивая чары, охватывающие ее голову. - Хвалитесь, темные силы! Не трудны маневренные победы, но не первый раз бросаетесь вы на небеса, не первый раз и низвергают вас оттуда, - произнесла она. - Аминь, - ответили остальные, крестясь. Между тем толпы народа на площади буквально бесновались в восхищении от воображаемой победы. Антиох с довольным видом смотрел сверху на свой верный народ. Впечатление, произведенное маневрами, видимо, удовлетворило его, наконец он поднял руку и постепенно площадь затихла. - Граждане, - сказал он, - вы видели грозные силы наших союзников и их неудержимый натиск. Ваши радостные крики показывают, что вы не сомневаетесь в победе их. Но мы должны быть достойны их, а для этого должны помнить, что их сила зависит от безусловной сплоченности около своего Вождя. От такого же условия зависит и сила человечества, и я призываю вас к той же сплоченности вокруг меня. И снова всю площадь потрясли общие крики: "Слава нашему Вождю, слава Человекобогу. Мы все с ним. Да погибнет каждый, отходящий от него". Под звуки этих возгласов Антиох медленно сошел с эстрады и направился к своему трону. За маневрами адских войск должно было следовать чествование Антиоха и его статуи. Депутации уже собирались, и распорядители выстраивали их в порядке пропускных билетов. Их ряды представляли живописное зрелище. Разряженные дамы и мужчины, с массами цветов и красивыми курильницами фимиамов тянулись, как разноцветная лента между эстрадами, преклоняясь перед Антиохом, и переходили к Аполлонию, направлявшему их к статуе. - Вон наша депутация, - указал Валентин. - Перед ней еще очередь в 25 депутаций... Что-то будет! Эстер страшно волновалась. - Напрасно указываете... Лучше бы уж все вышло неожиданно... Но депутации проходили довольно быстро, и вот наступил черед "Общества украшений". С напряженным вниманием следили из комнаты за каждым шагом депутатов... Вот опустились они на колени, вот вскочили, сверкнуло два палаша... Действие их было ужасно. Барабаш, более сильный, вероятно, несколько смутился, его удар, во всяком случае смертельный, рассек череп только вершка на два. Но палаш Яни проник от макушки до шеи, разрубив мозг Человекобога, нос, рот, нижнюю челюсть и вонзившись в шейные позвонки... - Сгибни, проклятый, - крикнул Яни на всю площадь. Человекобог, в потоках крови, свалился к подножию своего трона. В ту же секунду вокруг него закипела схватка. Один телохранитель ударил секирой Барабаша и разрубил ему плечо и ключицу. Четверо набросились на Яни Клефта. В ту же секунду загремели бомбы. Телохранители с криками боли отхлынули, ближайшие депутации побежали врассыпную. Неописуемая паника охватила всю площадь при виде окровавленного трупа Антиоха. Некоторые кидались с эстрады вниз, другие взбегали наверх. В общей суматохе сначала нельзя было ничего различить, но через несколько секунд обозначилось, что депутация, швыряя во все стороны бомбы, продвигалась к заранее намеченной эстраде. Однако телохранители оказались тоже не из трусливых. Опомнившись, они, как свора собак, наседали на депутацию, снова схватили Яни и несколько других. Может быть, ни один не спасся бы, если бы в этот день чудес не явилась еще одна неожиданность, всех окаменившая от ужаса. Статуя Антиоха вдруг подняла вверх руку и громким голосом проговорила: - Друзья, граждане, не устрашайтесь! Я жив, я с вами! Это был настоящий голос Антиоха, так же буквально схожий, как подобна была Человекобогу его статуя. - Я жив, - возглашала статуя, - не разбегайтесь, подождите, - и она махала народу рукою истинно Антиоховским жестом. Вся площадь трепетала... - ...Проглаголала икона Зверина.. [1]., - прошептала Лидия, крестясь. Между тем Аполлоний с несколькими телохранителями, дрожавшими от страха, бережно перенесли тело Антиоха к подножию статуи, и великий чародей начал заклинание с воскурением благовоний. И что же? Неслыханное чудо! На главах у всех разрубленная голова начала срастаться, кости скреплялись, кожа затягивала страшные раны, кровь переставала течь. Всю толпу охватывал ужас, а голова быстро срасталась, и не прошло четверти часа, как Антиох вздохнул и встал на ноги. Неистовый восторг сменил ужас стотысячной толпы. Отовсюду загремело: "Слава Антиоху, слава Аполлонию! Кто подобен Человекобогу!" Народ кричал, прыгал, пускался в танцы, и весь этот шум покрывался громогласными кликами: "Кто подобен Человекобогу!" Вся компания Валентина в волнении наблюдала эту сцену из окна... - Кто подобен Зверю сему.. [2]., - произнесла Лидия. - Все идет по Писанию... Ей, Господи, гряди скоро... - Марк, - крикнул Валентин, - нужно спасать уцелевших. Об убежавших, если они окажутся, позаботятся наши дальше. Идем на площадь. Может быть, еще успеем кому-нибудь помочь. Они бегом кинулись на площадь, с трудом пробивая себе дорогу сквозь взволнованные толпы, потерявшие всякое подобие порядка. Приблизившись кое-как к трону они увидели, что четверо дюжин телохранителей несут на носилках Барабаша, а другие тащат связанных по рукам Яни и троих других членов депутации, вкровь исколоченных. Человек тридцать телохранителей, с оружием наголо, окружали их, разгоняя публику. Невозможно было и подойти близко. - Марк, - шепнул Валентин, - нам незачем быть вместе. Пойдем порознь, узнать, куда их поведут. Между тем Антиох, среди общего энтузиазма, поднялся на эстраду и обратился к толпе: - Граждане, - я вам говорил, - что это статуя - не памятник. Это я сам. Я оживляю мрамор, в него вселяется мой дух. Это великая победа над силами природы, первое знамение той власти, которая принадлежит мне над тайниками бытия. К этой статуе вы можете приходить и говорить ей. Я все услышу, где бы я ни был. И я вам буду говорить через мою статую, если окажется нужным. Смотря на нее, вспоминайте, что я действительно Человекобог и что безгранична моя власть над законами природы. Он отбыл затем во дворец, с правителями союзных держав, а по городу началось разгульное веселье народа, опьяненного всем пережитым и тысячами выставленных ему бочонков вина. См.: Откровение 13, 15 ^ См.: Откровение 13,4 ^

XXVII

Торжество Антиоха вышло более полным и решительным, чем он мог ожидать. Но вместе с тем события дня обнаружили, что он далек от нравственного завоевания всего человечества. Дерзкое покушение на его жизнь показывало, что остается много людей, его ненавидящих, и что они верят в возможность его убить, а стало быть, не верят в его человекобожие. Среди этих людей оказываются евреи, которые становятся под знамена Христа, а стало быть, верят в Его торжество и не верят в победу Антоха. Раздражаемый этим, он искал способов истребить всех упорных, непокорных врагов и приходил к заключению, что для этого нужно ясно отметить в государстве своих и чужих. Только после этого можно было обрушиться на чужих всеми истребительными средствами. После долгих размышлений он осуществил свою мысль двумя декретами. Один предписывал всем верным подданным - систематическое, время от времени, поклонение чудотворной статуе его, под страхом смертной казни уклоняющимся от этого. Для провинциалов допускалось приезжать на поклонение раз в полгода и даже в год, в зависимости от расстояния. Другой декрет давал право на покупку или продажу чего бы то ни было только тем лицам, которые будут отмечены, на коже лба или правой руки, особой печатью, выражавшей имя Антиоха или цифровое значение его имени. Этот значок уже принят был в качестве государственной печати в то время, когда Человекобог воссел на престол христианского храма. Такая мера осуждала на голодную смерть всех тех, которые не согласятся принять на себя "антихристову печать". Сверх того, отныне стоило лишь взглянуть на лоб или правую руку человека, чтобы знать, к какому лагерю он принаддежит. А если кто-нибудь из "чужих" раскаялся и пожелал перейти на сторону Антиоха, его легко можно было немедленно заклеймить установленным законом. Вводя эти меры, Антиох очень хорошо понимал, что он осуществляет Апокалипсическое пророчество [1], но нимало тем не смущался. Пророческую прозорливость автора Апокалипсиса он вполне признавал, за исключением исхода борьбы со Христом. "Понятно, - думал он и говорил другим, - что Иисус надеялся и надеется одержать победу, и внушил это Иоанну. Тут говорила уже не прозорливость, а личная самоуверенность, в которой они оба будут в свое время разочарованы очень горько. Предугадать же такую разумную меру, как наложение печати, было бы легко, даже не будучи пророком". С момента издания этих декретов жизнь христианина становилась, так сказать, случайным недосмотром властей. Христианство и раньше было объявлено государственным преступлением, но могло оставаться незаметным. Теперь неясное, двусмысленное положение делалось невозможным. Перед каждым ставилась дилемма: подчинение или смерть. И, конечно, к подножию престола Антихриста повалили новые толпы ренегатов. Однако же сдавались далеко не все. В сущности, люди слабые духом отпали от христианства уже раньше. Остальные только сильнее сплачивались между собою, и каждый в отдельности более настойчиво искал в душе силу сопротивления. Первые истребительные удары пали на христиан, содержавшихся в тюрьмах. Их немедленно погнали на поклонение статуе, и множество из них тут же приняли мученическую смерть. Но если потоки крови наводили на одних ужас, то в других пробуждали мужественное одушевление, Не о сдаче думали они, а о том, как сопротивляться в новых условиях борьбы? В погребной церкви епископа Августина, все еще, на удивление всем, не захваченной, по объявлении новых декретов собралось "малое стадо" верующих. У всех был один вопрос: как же теперь жить, чем питаться? Августин горячо и задушевно держал им свою речь. - Братья и сестры, теперь перед нами первый вопрос не в том, чем питаться, а в том, как нам встретить нашего Господа. Вы видите теперь воочию, что каждое слово предсказаний Тайновидца Иоанна исполняется уже именно как по писанному. Зверь получил и смертельную рану от меча, и исцелел, проглаголала и икона Зверина, является и антихристова печать. Значит, все и до конца будет идти по Писанию. Недолго уже нам здесь есть и пить. Может быть, уже и года не осталось ждать Христа и гибели Антихриста. Вопрос в том, как же мы встретим Господа? Вы все, мы все, вся наша малая Церковь, должны теперь уготовлять из себя чистую Невесту Христову на пир брачный... Там вкусим яства неизреченные и забудем здешний голод. Там войдем в жизнь бесконечную. Стоит ли сокрушаться об одном дне или нескольких месяцах здешней жизни? Многим из нас эти дни и месяцы готовят смерть от руки кровожадного врага Божия. Но ведь смерть наденет на мужественно скончавшихся венец славы для Царствия Небесного. Не печалиться, не устрашаться нам теперь должно, а радоваться, что уж близка встреча Господа... - Владыка святой, отозвался женский голос. Все это правда, да только у меня четверо детей. Их сегодня нужно накормить. - Матушка, не печалься, накормим и сегодня и завтра. Есть еще у верующих кой-какие запасы. Будем делиться. Теперь - все общее. Не останется никто без пропитания. А дальше Господь опять пошлет. Будем привозить из дальних мест... Из толпы послышались голоса: - Правда, правда. Владыка. Теперь - все общее. Будем друг друга кормить, будем добывать где кто может. Можно потихоньку иной раз купить и у антихристовых служителей. Не оставит Господь. К женщине обратилось сразу человек десять, предлагая кто хлеба, кто другой снеди, кто звал к себе обедать... - Так вы мне говорите, братцы, у кого есть лишнее, у кого не хватает. Будут также обходить всех Валентин, Лидия, Эсфирь, мой Юсуф. Поделимся как-нибудь. Кому трудно здесь оставаться - выведем в убежища, за город... А затем - надо о душе подумать. Пока еще не отняли у нас храма - собирайтесь здесь. Старайтесь приобщаться почаще. У нас еще осталось пять священников. Собирайтесь на домашнюю молитву, пойте молитвы и псалмы, можно и за город уходить. Ободряйте и утешайте друг друга, напоминайте один другому, что теперь время важное. Теперь за один час можно душу спасти легче, чем прежде за десять лет... Можно и загубить душу в одну минуту. Помогайте друг другу крепко стоять за Христа... Между тем из алтаря вышел новый патриарх еврейский, Борух, или - Варух, и заявил, что еврейские христиане также принимают участие в продовольствии нуждающихся. Для сношений - он назначил одного своего священника. Точно так же, сказал он, еврейские христиане приглашают к себе и на молитву и желающих приобщаться. Храм у них переносный. Он сообщил адреса, где совершается служба. Римско-Католический священник, о.Вальде, также объявил народу, что и у них можно получать посильную продовольственную помощь. - Вот видите, братья и сестры, - сказал Августин, - так мы, - Бог даст, и проживем, поддерживая друг друга. Богомольцы расходились серьезные, сосредоточенные, с высоко поднятым настроением. Но среди христиан слышались и несколько другие речи. Один приезжий тут же, в стороне, начал толковать народу: - Все это, что говорит Владыка, хорошо и правильно. Но только нельзя дозволять Антихристу резать нас, как баранов. Я приехал из гор. Мы живем там маленьким отрядом, но оружия у нас достаточно, и живем мы совсем вольно, знать не хотим никакого антихристова начальства. Поделали себе землянки. Ничего мы не продаем и не покупаем, а берем даром в казенных магазинах. Приходится, конечно, частенько драться со сторожами, с полицией, а то и с войсками: ну что ж делать! Иногда мы их бьем, а если дело плохо - убегаем в другое место. Освободили мы из тюрем немало христиан. И, братцы, хорошо мы живем! Делимся мы казенным продовольствием и с другими, у кого нет. Приходите к нам: всех накормим... А когда нас наберется много - начнем восстание. - А много уже вас, - спрашивали заинтересованные богомольцы. - У нас отряд малый, несколько десятков. Но по соседству ходят и другие отряды, некоторые и по сотням человек... Если невтерпеж станет, приходите к нам: всех примем в компанию. Проповедь восстания, действительно, всюду порождала такие маленькие банды, а с появлением новых декретов естественно должна была явиться мысль о систематическом грабеже продовольственных складов. Так оно и вышло в очень скором времени, и не у одних христиан. Магометане еще легче усваивали себе такую систему пропитания. Вообще декреты были не одинаково приняты жителями различных вероисповеданий. Индусы ничего не имели против каких угодно статуй и какой угодно татуировки. Среди магометан и евреев декретам беспрекословно подчинилась вся та часть их, которая по действительным верованиям принадлежала к мировоззрению тогдашней интеллигенции. Среди магометан были мистические секты на Измаилитской основе, для которых будущий Махди, Али, рисовался каким-то мифологическим существом, слитым со стихиями природы. Они готовы были усмотреть своего Али в Антиохе и принять декреты. Но магометане, сколько-нибудь сохранившие верование своего Пророка и его Корана, безусловно отрицали последние декреты. Что касается евреев, меры Антиоха еще более усилили их внутреннее распадение. Эзра Гаон основал свою синагогу, которая признала Антиоха Мессией и приняла его декреты, за что и получила от евреев-христиан прозвище "младшей сестры Вавилонской блудницы". Несравненно большее число евреев уходило в Церковь Боруха Хацкиеля. Некоторая часть входивших в общество Кол Изроель Хаберим оставалась на почве еврейского консерватизма и - отвергнув декреты - находилась в чрезвычайном смущении, так как на борьбу против Антиоха совершенно не было сил. Эта часть еврейства, наиболее патриотическая, была в сущности очень мало религиозна, чужда мистических порывов, холодна и скептична в отношении всего сверхъестественного. Люди этой среды совершенно не верили ни смертельной ране Антиоха, ни чудесному его исцелению. Это какие-то фокусы Аполлония, говорили они. Конечно, Яни Клефт не разрубал головы Человекобога. Кто исследовал эту якобы надвое раскроенную голову? Один Аполлоний держал ее в руках. Из толпы ничего нельзя хорошо рассмотреть. Дело произошло, как на подмостках фокусника: голова моментально показана в крови, разрубленною, а через несколько минут ее предъявляют зрителям снова в целости и исправности. Что касается речей статуи и поднятия ее руки, то при помощи чревовещания хорошей системы шарниров - все это вовсе не трудно устроить. Управление Кол Изроель Хаберим делало Иуде Галеви запрос, видал ли он разрубленную голову? Галеви отвечал, что он не был близко и ничего удостоверить не может. Но почему в столь важном случае были применены не настоящие взрывные бомбы, а палаши? Галеви объяснил, что христиане-евреи боялись нареканий на свою церковь, если будет перебито много постороннего народа. Ему сделали выговор за то, что он не сумел внушить товарищам, насколько неуместна подобная сентиментальность в серьезных делах. Но выговорами нельзя было изменить того, что уже совершилось, и Кол Изроель Хаберим оставалось надеяться или на возникновение чего-нибудь неожиданно благоприятного, или на всеисцеляющее время, столько раз спасавшее Израиль. Кол Изроель Хаберим был уверен, что стоит только центру сплочения евреев сохранить свое существование на несколько лет - и все исправится. Никакого конца света не произойдет, Христос не придет, Антиох не завладеет небесами, пустота фантазий будет обнаружена самими фактами, мистические бредни рассеются, и Кол Изроель Хаберим снова сплотит еврейство, возвратившееся к здравому смыслу. В ожидании будущего нужно было все-таки по возможности подрывать Антиоха. Иуда Галеви получил предложение - постараться освободить виновников покушения, чтобы несколько подорвать престиж Антиоха, а затем либо организовать новое покушение, либо энергически двинуть планы восстания. На это ему давался неограниченный кредит, но пособников он должен был вербовать сам, так как Кол Изроель Хаберим весьма оскудел благонадежными агентами. См.: Откровение 13, 14-18 ^

XXVIII

Валентин возвращался из церкви и был уже довольно далеко, среди развалин, как заметил знакомую фигуру епископа Викентия. Тот видимо ему обрадовался. - Наконец-то поймал! Я не хотел идти ни к кому из вас, чтобы не подводить ни вас, ни себя, и уже несколько раз брожу здесь в надежде встретиться. Нужно о многом переговорить. Они уселись в местечке поукромнее. - Во-первых, передайте поскорее Святому Отцу, что наш генерал просит его возможно дольше оставаться в Сирии. Он изложил подробно соображения генерала. - Это хорошо, - отвечал Валентин, - я и сам его всеми силами задерживаю там. - Затем слушайте дальше. В Риме я на всякий случай познакомился с членом Коллегии Кардиналов Адорати, врагом Антиоха. Просил у него места. Теперь, в Иерусалиме, я снова заходил к нему и был встречен самым дружеским образом. В разговоре обнаружилось ясно, что он очень огорчен неудачей покушения на жизнь Антиоха. Викентий передал далее, что Адорати как оккультист вполне верит в колдовство и в чудесное излечение Антиоха, но неудачу покушения приписывает недосмотру Яни Клефта и Барабаша. "Глупые рубаки тамплиеры, - говорил он, - не знают, что когда имеешь дело с колдунами, то саблю нужно заговорить. Тогда ничем бы не помог и Аполлоний. А теперь прекрасно задуманный план пошел только в пользу Антиоху". Кардинал не стеснялся в выражении своей досады, и наконец сказал: "Вы просили у меня места. Я могу предложить Вам недурное. Но будем говорить на чистоту. Вы должны сделаться агентом "наших", то есть Коллегии Кардиналов, и в частности моим. Лармений из любезности ко мне согласен принять Вас секретарем политического суда. На этом месте можно узнавать многое, и Вы должны обо всем извещать меня. Вы будете получать казенное жалованье, а от нас, за услуги, еще вдвое большую сумму. Согласны?" Викентий расхохотался. - Нет, дорогой Валентин, Вы только представьте себе положение: Я - агент Societatis Jesu, и должен сообщать нашему генералу все, что узнаю здесь; и я же агент Вавилонской блудницы, и должен сообщать ей секреты Лармения и Антиоха. За это я буду получать тройное жалованье, которое при случае пойдет на взятки Лармению... Не забавное ли положение? Дорогой мой. Вы знаете, что я человек не продажный. Вот пусть только эти служители Сатаны поймают меня, и Вы увидите, что, с Божьей помощью, я не хуже других пойду на муки и смерть за Христа. А в ожидании - у меня трехэтажная агентура... Вы бы не были к этому способны? - Да, трудненько. -Ну а я прошел дисциплину Societatis Jesu. Ad maiorem Dei gloriam [1] - все должен принять на себя. Все это устраивалось прекрасно, и Викентий быстро мог видеть, какое прекрасное место ему дано. Он уже водил узников в суд, видел Яни Клефта, говорил с ним. Видел и Барабаша, который, впрочем, уже скончался от своей страшной раны. В довершение всего у Викентия явился неожиданный сотоварищ - Иуда Галеви. "С этим человеком, - воскликнул он, - меня связывает веревочками какая-то невидимая сила: куда я - туда и он". Викентий рассказал об отношениях Галеви к Кол Изроель Хаберим. Теперь он, оказывается, получил также место секретаря Политического суда, по рекомендации другого Кардинала, своего дяди. Таким образом, теперь около узников сошлось двое единомышленников и с одинаковыми целями. Иуда Галеви первый заговорил и спросил, не согласен ли Викентий заняться освобождением Яни Клефта с товарищами? - Видите, дорогой Валентин, тут что-то провиденциальное. Освобождение узников нужно нам, христианам. Освобождению врагов Антиоха сочувствуют люди Вавилонской блудницы. На это дело дает деньги центральное еврейство. Самые противоположные силы стягиваются в одно место, на одно дело. Это - перст Божий. В довершение - есть время подготовить какой-нибудь план, потому что следствие идет медленно: арестованные держат себя превосходно, никого и ничего не выдают. Хотели привлечь на суд Боруха Хацкиеля, но он скрывается. Словом, следствие тянется медленно... - Но в это прекрасное положение - вдруг врываются декреты Антиоха, и портят все. Вы понимаете, Валентин, что не могу же я принять печати Антихристовой, не могу пойти на поклонение его статуе... А если так, то, значит, приходится бросать место и бежать! В отношении печати дело еще не так страшно, пока власти переклеймят целый город - времени пройдет немало. Еще не вполне установлен даже образчик печати, потому что городские красавицы бунтуют и согласны принять печать только в том случае, если она будет изящна и красива... Но на поклонение статуе весь персонал суда могут погнать каждый день. Тогда что же делать? Галеви говорит, что он плюнет и поклонится... Но я - епископ, не могу вводить своих христиан в соблазн. Тут не поможет никакая restriction mentale [2]. Значит придется бежать и бесплодно загубить всю возможность спасти узников... Подумайте, мудрейший Валентин, посоветуйте. - А у Вас с Галеви уже есть планы? - Нет еще. - Повторить прежний способ нельзя? - Невозможно. Вылазочная галерея теперь недоступна. Два другие входа в подземелья тюрьмы и трибунал - проходят через кордегардии, с сильными караулами. - Ну, преосвященнейший, все это требует размышления. Они условились сойтись на свидание в парке, пригласив и других лиц, которые могут помочь словом или делом. Разумеется, мысль освободить Яни всколыхнула всех, с кем ни заговаривал Валентин. На свидание пришли между прочим Марк с Сефарди, Клермон, Измаил Эфенди, явился и Иуда Галеви с Викентием. Лица, занимавшиеся подготовкой восстания, принесли известия о повстанческих бандах, плодившихся повсюду, как грибы. Де Клермон получил о них сведения от Кастильи и Штейна из Западной Европы, от Зарембы, Каширского и Сеитова из Польши, России и Средней Азии. Измаил Эфенди сам организовал их в Аравии, а Сефарди - в Палестине. Банды всюду вели мелкую партизанскую полуразбойничью войну. Многие были совсем под руками. Естественно явилась мысль - собрать быстро порядочный отряд и неожиданным набегом штурмовать Тампль. Но это было отвергнуто, как скорее шумная, чем полезная авантюра, тем более, что тюремщики могли, в случае опасности, просто перебить узников. Галеви предложил другой план, основанный на неистребимом беспорядке, господствовавшем во всех учреждениях Антиоха. Из подземных тюрем Тампля постепенно перевозилось множество арестантов в Римские тюрьмы, когда набиралась достаточная партия их. Секретари суда являлись со списком, прочитывали его перед народом, выводили арестованных из камер и сдавали конвойному офицеру, который доставлял их в Яффу. Иуда Галеви предлагал применить нечто подобное тому способу бегства, который во времена оные практиковался в русских тюрьмах, где арестанты, как они выражались, "менялись именами". По прочтении списка, Галеви и Викентий вместо других четырех человек выведут Клефта с товарищами и присоединят их к партии. Конечно, все они должны будут на перекличке отзываться на те имена, под которыми их вывели. Между тем на линии дороги Иерусалим - Яффа должны быть заранее собраны отряды партизан, которые в удобном месте произведут нападение на конвой и освободят арестантов. Сами Галеви и Викентий, исполнив свою роль, должны, конечно, моментально бежать. План этот, разумеется, был очень рискованный, но в надежде на общую небрежность служащих - представлялся мыслимым, был принят и, действительно, удался, хотя не без тревожных минут. Когда Викентий и Галеви вводили партию арестантов в кольцо охватывавшего их конвоя, офицер, взглянув на Яни, заметил: - Как этот арестант похож на Клефта. - Не мудрено, - сипло ответил Викентий, - это его родной брат. - Брат? Я что-то не расслышал в списке фамилии Клефта. - Клефт это не фамилия, а тамплиерское прозвище. Фамилия его - Эрдели, - сказал Викентий, - называя имя, под которым был выведен Яни. Офицер удовлетворился. Партия двинулась в Яффу в числе 50 человек. Ее сопровождал конвой в сто человек. Поджидая их, Гуго Клермон сосредоточил около Эммауса человек 800 хорошо вооруженных партизанов, которые внезапной атакой легко рассеяли конвой и освободили всю партию. Легко понять, с какими чувствами обнялись Яни и Гуго, уже не чаявшие видеть друг друга в этой жизни. Яни счел, что он достаточно отдохнул в тюрьме, и ни минуты не остался сложа руки. Из освобожденной партии человек десяток предпочли скрыться в убежища, остальные же избрали начальником Клефта и образовали зерно повстанческой банды. Жили они, как и прочие, где придется, и питались разграблением казенных магазинов. Яни попал в свою природную боевую сферу, и его отряд, постоянно усиливаясь, скоро приобрел грозную репутацию. Это был первый отряд, получивший правильную организацию и определенные задачи. Яни устроил его в виде крестоносной кавалерии. На знаменах его развивался красный крест, нашитый тоже на груди всех всадников. Разбросанный небольшими партиями на обширных пространствах, отряд действовал по общему плану и единому руководству. Он, с одной стороны, собирал продовольствие для христиан, с другой, систематически освобождал их из тюрем и жестоко расправлялся со всеми их притеснителями. Против назойливого партизана со всех сторон были направлены правительственные отряды, но Яни налетал на них только неожиданно и когда имел все шансы разгромить противника, в противном же случае его мелкие банды незаметно исчезали в горных трущобах. Такая тактика дала отряду репутацию неуловимого и непобедимого. В то время когда войска тщетно разыскивали клефтовских крестоносцев, они малыми партиями то неожиданно громили тюрьмы, то грабили казенные магазины, то разрушали и жгли храмы Антиоха и Люцифера. Служителей этих храмов и совершителей чародейских таинств крестоносцы обыкновенно поголовно истребляли. Неотложная смерть была участью также чиновников, обнаруживших усердие в преследовании христиан. В руках Яни Клефта повстанческие банды впервые явились опасным орудием борьбы против Антиоха. По такому же типу организовался другой большой отряд, чисто еврейский, под командою Сефарди. По взаимному соглашению, Сефарди взял себе Палестину, Яни Клефт - Сирию. Съезжаясь на совещания, они взаимно помогали один другому. Гуго Клермон скоро расстался с ними и отправился на Запад, чтобы правильно организовать повстанцев Италии, Франции и Испании. Излишне обрисовывать впечатление, которое произвело на Антиоха и весь Иерусалим освобождение преступников, покушавшихся на жизнь Человекобога. Третий раз Тампль выпускал из своих челюстей добычу, и каждый раз все более скандальным образом. Антиох не знал, что и делать со своей бестолковой администрацией и где найти людей, на которых можно положиться. Он личным приказом предал смертной казни конвойного офицера, распорядился под караулом привести к себе Лармения и кричал, что он вторично заслужил смертную казнь: "Как смел ты взять в секретари Викентия и Галеви?" Трепеща от страха, Лармений отвечал, что за обоих имел просьбы таких высокопоставленных лиц, как члены Коллегии Кардиналов: за Викентия просил Адорати, за Галеви - его дядя, Моисей. "Они такие же изменники, как и ты, негодяй", - закричал Антиох. У него сверкнула мысль, что Коллегия Кардиналов преднамеренно провела его врагов на такое место. Но если так, то нет ли в Коллегии желания убить его и захватить его власть? На секунду это ему показалось очевидным, и это спасло Лармения. Антиох хотел было его немедленно казнить, но теперь решил подождать, чтобы выпытать все возможное о кардиналах. Он запер Лармения под караулом в своей комнате и послал за Аполлонием. Но Аполлоний уже сам спешил к нему. Как ни быстро действовал Антиох, красавица Фрина была еще подвижнее. При первом же известии о побеге арестантов она бросилась к Аполлонию, умоляя спасти отца. Это странное, развращенное существо сохранило в себе одно чистое человеческое чувство: она искренне любила отца. Страшная опасность, которой он подвергался, переворачивала вверх дном всю душу ее. Она решила открыть Аполлонию свою любовную тайну, которая, может быть, способна спасти ее отца. Во время пребывания Коллегии Кардиналов, она прельстилась каким-то краснощеким мальчишкой Анджело, пажом Адорати. Этот красавчик среди любовных излияний болтал немало и политического. Он бранил Антиоха, говорил, что Коллегия Кардиналов важнее его и скоро отнимет у него власть. Она хохотала и говорила, что все это вздорные фантазии мальчишки. "Вовсе не мальчишки, - возражал обиженный Анджело, - я слыхал, как это говорил сам кардинал, и тоже думает Викентий, которого он нанял себе на службу. Разве они тоже мальчишки?" Она рассказывала это Аполлонию, повторяя: "Ты видишь, отец ни в чем не виноват. Его самого обманули. А я, глупая, ничего ему не сказала, думала, что не важно, и стыдно было сказать об Анджело..." Аполлоний слушал с изумлением: - Так ты, значит, совсем спуталась с этим пажиком!? Она заплакала: - Прости меня, он такой миленький. Я больше не буду... - Ну и девица! Что ж ты мне раньше не сказала о такой его болтовне? Совсем глупая! - Прости меня. Спаси отца. Ты видишь, что его самого обманули... - Ничего я не вижу. Ну ступай... Может быть. и выручу. Ты больше ничего не знаешь? - Ничего. Он поспешил к Антиоху и передал ему конфиденции Фрины. Изменническая роль Коллегии, по совокупности обстоятельств, обоим казалась несомненной. Вопрос только в том, что такое Лармений? Они его призывали, допрашивали на все лады, совещались между собой, опять допрашивали. Аполлонию казалось, не из-за Фрины, конечно, а по рассуждению обстоятельств, что Лармений гораздо ниже своей репутации, но чужд какой-либо измены. Антиох склонялся к такому же выводу. Наконец, они остановились на таком решении: откомандировать Лармения в Рим якобы для изучения постановки тамошних тюрем, а в действительности для секретного расследования замыслов Коллегии Кардиналов. Он должен взять с собой и дочь, которая обязана выпытать все возможное у Анджело. В случае успешного выполнения поручения - Антиох возвращает ему доверие. При малейшей двусмысленности поведения - смертная казнь. Так было объявлено Лармению, и он без промедлений уехал в Рим вместе с дочерью. В ответ же на побег Клефта с товарищами Антиох решил пустить в ход самый жестокий террор. Оба последние декрета приказано было осуществить немедленно, без всяких послаблений. Но конфиденциальным разъяснением властям было указано - оставить пока декреты без применения к магометанам и евреям чистого Моисеева закона и сосредоточить всю энергию на христианах всех национальностей. И кровь полилась новыми удесятеренными потоками. Не было такой скорби от сотворения мира и если бы Господь не сократил этих дней, то не спаслась бы никакая плоть. Но ради избранных сократились эти дни [3]. К высшей славе Божией - (лат.) ^ Мысленная оговорка - (фр.) ^ См.: Мф. 24, 22; Мк. 13,20 ^

XXIX

Истекало трехлетие царствования Антиоха, и его правление, тяжкое для христиан с самого начала, постепенно становилось невыносимым. Декрет о поклонении статуе соблюдался с неукоснительной точностью. Полиция вела списки всем жителям, и ежедневно часть их была обязана являться на поклонение, с отметкой в списках. Неявлявшихся приводили силой, и в случае отказа воздать идолу чествование - немедленно подвергали смертной казни, то есть попросту убивали чем попало. Обязательное заклеймление печатью Антиоха сделало невозможным для христиан скрывать свою веру, а невозможность покупать все необходимое приводила к голоду. Никакая благотворительность не могла помочь, когда у всех истощились запасы. Что касается той помощи, которую оказывали отряды повстанцев, она не могла быть ни достаточно обильной, ни проникать в очень многие места. Слежение за христианами, облегчающееся по мере усовершенствования полицейских списков, подрывало возможность правильной организации общин. Один за другим рушились центры группировки христиан, и через несколько времени они могли жить с некоторой свободой только в глухих закоулках, в деревнях со сплошным христианским населением да в повстанческих отрядах. Но это была свобода дикого зверя, живущего до тех пор, пока его не застрелил охотник. Отряды правительственных войск всех десяти держав пробегали постоянно территории Союза, разыскивая, не кроются ли где такие самовольные жители. Преследуемые, когда могли, защищались, когда не могли - старались убежать. Часть их погибала в схватках, часть попадала в плен и предавалась смертной казни. В этом систематическом настойчивом гонении истинным чудом продолжало сохраняться значительное число убежищ, основанных старцем Иоанном во всех государствах Союза. Он постоянно объезжал их и своею молитвою, казалось, покрывал невидимой завесой безопасности. Но другие убежища были чуть ли не все открыты и разрушены врагами. Пал наконец и Вади Руми, который через свои тайники пропустил не одну тысячу христианских беглецов. Один христианин, захваченный антиоховцами, не в силах был выдержать мучений и страха смерти и преклонился перед "иконой звериной". При допросе о том, где он доселе укрывался, он назвал пещеры Вади Руми, и туда был немедленно отправлен отряд. Ивана и Марию спасли только удивительные предчувствия Лидии, которая, возвращаясь из Иерусалима, остановилась у них на эту ночь. Она вдруг затосковала, встревожилась и решительно заявила: "Идет беда, идут враги, нужно сейчас же бежать". Зная уже ее предчувствия, Иван с Марией и несколькими беглецами, жившими в пещерах, быстро собрались, взвалили на мулов кое-какую провизию и покинули хутор. Они направились в кочевье арабов, родственников Марии, и были всего в нескольких верстах от хутора, как туда уже нагрянула полиция. Иван из-за пригорка видел, как прискакал отряд и рассеялся по Вади Руми. Никого не найдя, полиция оставила на хуторе засаду. Ивану и Марии, так долго спасавшим других, теперь пришлось самим укрываться, и они предпочли остаться со своими кочевыми родичами. С этих пор, по их примеру, многие беглецы стали направляться в пустыню, живя иногда с арабами, иногда в собственных шатрах. Это было существование в самой тяжелой нужде, но зато свободное. Здесь под вольным куполом небес, покрывающим беспредельное пространство безлюдных скал и песков, изгнанники могли хоть беспрепятственно молиться Богу и громко петь псалмы, стихшие в Иерусалиме. В городе теперь уже нельзя было громко молиться. Немногочисленные христиане, остававшиеся в Иерусалиме и других городах, за невозможностью иметь свои собственные квартиры, ютились где день, где ночь у сострадательных людей, по большей части у евреев и ренегатов. Евреи синагоги Эзры, показывая усердие к Антиоху и псевдо-Метатрону, были безжалостны даже к своим соплеменникам церкви Боруха. Но евреи чистого Моисеева закона не только не доносили на своих христианских братьев, но и укрывали их. На этом очень настаивал Кол Изроель Хаберим, выхлопотавший отмену "херема", в надежде, что евреи-христиане, разочаровавшись во пришествии Христа, возвратятся под крыло своей родной общины. Так укрывались иногда и христиане иноплеменные. Евреи приютили даже епископа Августина, по особой рекомендации Иуды Галеви, который для этого нарочно приезжал, так как Кол Изроель Хаберим считал полезным поддерживать всех врагов Антиоха. В большинстве же случаев христиане-неевреи находили убежище у ренегатов, которых мучила совесть и которые этим хотели сколько-нибудь искупить свой грех. Но где бы ни укрывались верующие, им приходилось сидеть смирно и незаметно. Опасно было даже переходить из дома в дом, чтобы на улице не заметили отсутствия печати. Впрочем, этому горю скоро помогло изобретение Марка Хацкиеля. Он придумал гравировать на тонкой папиросной бумаге, слегка подклеенной, знаки, имеющие некоторое сходство с Антиоховой печатью, но совершенно отличные от нее по содержанию. Так они иногда давали комбинацию монограммы Христа, крестов и т.п. Для прохода по улице или даже при внезапном обыске, христианин быстро наклеивал себе эту бумажку, которая при не очень внимательном взгляде казалась казенной печатью. Эти бумажки годились к употреблению только один раз, и Марк их фабриковал десятками тысяч. Их охотно разбирали повстанческие банды, которым, для нападения на магазины и т.п. иногда нужно было придавать своим партизанам "легальный" вид. Принужденные укрываться, за милость, у чужих или ренегатов, христиане только редко могли получать от хозяев позволение собраться хоть по пять-шесть человек для совместной молитвы или дяя приобщения запасными дарами, которые священники разносили желающим. Но и эти маленькие собрания происходили по необходимости тихо. Молитвы и псалмы только читались. Пение стало невозможно. Более свободно молились, уходя за город, хотя тоже не без предосторожности. Скоро пришлось искать в пустыне также место для служения литургии, потому что антиоховцы, наконец, захватали и уничтожили церковь Августина в развалинах. Почему христиан постигло это несчастье? Выдал ли церковь какой-нибудь ренегат или подсмотрели сыщики - осталось невыясненным. Но только однажды богомольцы, пробирающиеся в церковь, заметили в развалинах спрятанные наряды полиции и поспешили предупредить духовенство и других христиан. Подождав часа два и видя, что никто не является в храм, полиция двинулась к нему сама, унесла образа и все церковные принадлежности и опустошила все, что попалось под руку. Так уничтожена была последняя иерусалимская церковь. Впрочем, число христиан в Иерусалиме и по всем вообще городам непрерывно уменьшалось. Всякий старался выбраться из таких невыносимых условий и уйти куда-нибудь, где было полегче. Тяжелее всех было тем, кто имел детей. В то время сбылись слова Спасителя: "Горе же беременным и питающим сосцами в те дни" [1]. Хотя, по мере распространения уверенности в конце света, между христианами все более укоренялась жизнь совершенно целомудренная, однако от прежних лет осталось много маленьких детей. Выводить такие семьи за город было особенно трудно, а между тем их участь была ужасна, так как детей христианских родителей приказано было отбирать в казенные воспитательные дома. Раздирательные сцены отчаяния происходили, когда родителей, не соглашавшихся кланяться статуе Антиоха, уводили на смертную казнь, а оторванных от матери детей гнали в воспитательный дом, где им прежде всего ставили клейма, потом начинали перед ними клеветать на Христа и обучать их вере в Антиоха и Люцифера. Спасение таких семейств сделалось главным занятием Лидии и Валентина, которые каждый день успевали отправлять их за город, где беглецов ожидали наездники Сефарди для дальнейшего препровождения в Сирию. В Бетсалеме у Лидии образовалась целая колония с большим количеством детей. Яни Клефт дал ей слово, что ни один антиоховец не подойдет сюда и близко, пока в его отряде остается жив хоть один человек. И действительно, на сотню верст вокруг Бетсалема у Яни часто происходили жестокие схватки с правительственными отрядами, которые он систематически прогонял. Однажды Лидии случилось видеть в Иерусалиме, как у нескольких матерей отнимали детей для отправки в воспитательный дом. Она рассказала Яни Клефту о тех мучительных ощущениях, которые при этом пережила, и о том, какую тяжкую жизнь ведут в руках врагов дети, показывающие себя нередко истинными героями веры и духа. Тронутый Яни Клефт задумал отчаянную штуку. Он предложил Сефарди сделать совместный набег на Иерусалимский воспитательный дом и захватить оттуда всех христианских детей. Сефарди, человек такого же задорного мужества, согласился. Они кликнули по своим отрядам клич добровольцам на рискованное дело, высмотрели помещение воспитательного дома и его порядки и внезапно совершили блестящий coup de forse [2]. Во время гуляния детей в саду, к воротам подъехала сотня всадников в форме, слегка подделанной под казенную. Несколько офицеров отобрали всех христианских детей, всадники взяли их на круп и быстро умчались. Когда поднялась тревога и полицейские отряды кинулись в погоню, они были в нескольких местах города встречены пешими засадами партизан, которые, жестоко отбиваясь и задерживая полицию, медленно отступали за город. Там их ждал отряд всадников одвуконь. Они вскочили на лошадей, и все умчались за первым отрядом, увозившем детей. Это дело стоило партизанам 2 убитых и десятка два раненных, но за то они спасли сотню детей, которые и были помещены в колонию Лидии... С каждым днем труднее и безотраднее становилась жизнь христиан по всем странам и была бы совершенно невыносима, если бы не освещалась надеждой на близкий конец. Гонимые, из глубины своих тюрем, из тиши тайников, из разодранных шатров пустыни - чуть не прислушивались, не гремит ли, наконец, труба Архангела, не предвещает ли конца их мучениям и гибели мучителя при светлом явлении Спасителя? Но не зазвучала еще труба, и мучитель, хотя уже сочтены были его дни на небесах, на земле становился все более яростен и неумолим. Cм.: Мф. 24, 19; Мк. 13, 17; Лк. 21, 23 ^ Удар крупными силами - (фр.) ^

XXX

Владычество Антиоха, тяжкое для противников, не принесло счастья и благоденствия и тем, кому их обещало. Огромное большинство человечества встретило его с самыми преувеличенными ожиданиями всемогущества и всеблаженства и не получило ни того, ни другого. Люди отвергли Бога, отбросили его законы, жили так, как влекли их страсти, не знали над собой никакого нравственного принуждения, никакого "долга", и ни к чему не стремились, кроме "радостей жизни". Они почерпали эти радости жизни из всех источников, в которых хотели их черпать. То, что прежде называлось развратом, теперь допускалось безгранично. Формы чувственности, прежде почти неизвестные большинству, стали общим достоянием. Разврат мистический, телесное смешение человека с существами мира астрального и демонического, сделался явлением обычным. Но все эти крайности чувственности, видимо, расслабляли людей. Это можно было заметить и в боевых столкновениях, когда ничтожные отряды Яни Клефта и Сефарди разбивали вдесятеро более сильные части правительственных войск. Не давали эти радости жизни и счастья. Христиане, среди гонений, мук и казней, чувствовали себя более удовлетворенными и не соглашались променять свою тяжкую жизнь на радости жизни своих гонителей. Вместо всеблаженства люди испытывали лишь "Taedium Vitae" [1], жизнь становилась противна, и число самоубийств возрастало в огромной пропорции. Мечты о всемогуществе так же опровергались действительностью, как и мечты о всеблаженстве. Бедствия стихийные на каждом шагу обнаруживали, что не люди - вдадычествуют над законами природы, и в этом отношении царствование Антиоха представило едва ли не самую злополучную эпоху истории. Чем дальше, тем сильнее поражали людей бедствия, в которых они сами не могли не усматривать кары Божией, так как эти бедствия были даже необъяснимы с точки зрения нормальных законов природы. Так началась эпидемия жестоких и отвратительных язв, поражавших исключительно тех, которые носили на себе печать Антихриста и поклонялись его статуе. Воды источников, рек и даже морей подверглись какому-то превращению, сделались кровавыми, так что в них погибало все одушевленное. Необычайные явления произошли на солнце, которое стало жечь, как огонь, и тяжкий зной замучивал людей... Престол и царство Антиоха сделались мрачны. Граждане кусали себе языки от страдания [2]. Но замечательно, что сами, считая эти бедствия наказанием Божиим, они нисколько не раскаивались, а только хулили Бога за свои мучения. Таким образом, со стороны общего духа, общего настроения общественного мнения, Антиох мог быть покоен. Это последнее поколение человечества осталось непримиримо, решительно не хотело Бога, не искало его милости, а кары возбуждали в нем только раздражение. Люди хотели жить сами, по своей воле, зависеть только от себя. Карая их, хотя бы для их блага, Бог показывал себя их господином, но они не хотели, чтобы он был господином, а потому еще более раздражались. Это настроение было прочное, издавна установившееся. Антиох застал его с ранней юности и видел, что оно чем далее, тем более крепнет. Однако, не желая Бога, человечество не желало также и страдать. Оно требовало защиты от кар Божьих, и эту защиту должен был дать он, Антиох, как претендент на трон Небесный. А между тем у него не было средств защиты до тех пор, пока не завоеваны Небеса. Даже и духовное объединение человечества около него доселе не вполне достигнуто. Его особенно тревожила позиция, занятая Коллегией Кардиналов. Болтовня Анджело показывала, что управление Универсальной церкви готово посягать и на его власть. Он не хотел верить, чтобы честолюбие Коллегии заходило так безмерно далеко, но не могло не быть известной правды, давшей повод разгуляться фантазии Анджело. Антиоха давно тревожила мысль, что раздраженные Небеса могут начать против него наступательные действия раньше, чем он будет готов к сопротивлению. Усиливающиеся бедствия, казалось ему, намекали на какие-то авангардные наступления, и он совещался по этому предмету с Люцифером. Он вообще за последнее время часто беспокоил своего высокопоставленного друга. В ночной тиши, осаждаемый своими тревожными мыслями, он начинал напрягать до крайних пределов свою волю, вызывал Люцифера и читал заклинания, которые должны были привлечь его. И призыв не оставался неуслышанным. Через несколько времени знакомая фигура начинала выявляться на престоле, в кабинете его. Вот наконец он сидит вполне явственно, и раздается знакомый голос: - Привет тебе, Антиох. Для чего ты звал меня? Антиох высказывал свои опасения относительно наступательных действий с Небес. Люцифер его успокаивал: "Ты хорошо приготовился. Человечество за тебя. Христиан не много, и ты их все более истребляешь". Антиох жаловался на Коллегию Кардиналов. Люцифер заступился за нее: - Если Кардиналы и не вполне лояльны в отношении тебя, - говорил он, - зато верно служат мне. А это все равно. Мы действуем совместно. Что полезно мне, то полезно и тебе. Антиох, однако, в глубине души, заподозривал в неискренности и этого своего союзника. Ему приходило в голову, что и он не очень-то сочувствует чрезмерному усилению его могущества. В одном отношении Люцифер был теперь безусловно с ним согласен: что пора начинать расширенные действия против Бога. "Мои легионы готовы, - заявлял он, - мы начнем нападение на Небеса, а вы должны поддержать нас отсюда". Он указывал, что по каким-то таинственным соотношениям земных и небесных сил - наиболее выгодное место для действия с земли на Небеса представляет гора Армагеддон в Палестине. Там и нужно собрать человеческое ополчение. Антиох совещался об этом и с Аполлонием, который проявлял много самоуверенности в отношении своих психических батарей. Их идея принадлежала всецело Антиоху, но практическая постановка лежала на Аполлонии. План борьбы с небесными силами основывался на том, что психические батареи составят нечто вроде кадров, к которым присоединятся сотни миллионов человеческих существ, своим духовным напряжением в миллионы раз усиливая действие кадров. Для того, чтобы эти батареи могли начать свою психическую бомбардировку, требуется конечно, определить место нахождения ангелов, против которых она должна быть направлена. Место нахождения некоторой части ангелов, именно тех, которые заведуют и силами вселенной, известно или может быть известно по каббалистическим вычислениям. Если бы, например, Антиох пожелал направить свою бомбардировку против тех ангелов, которые производят теперь нестерпимый солнечный зной, Аполлонии мог бы установить линию действия по каббалистическим таблицам. Но если для действия против людей и легионов Люцифера направится какой-либо отряд ангелов, то место их неизвестно заранее, и притом изменяется. Для того, чтобы его определить, нужны особые "духовные сенситавы", которые как бы видят т.е. ощущают, присутствие ангелов. К этим духовным сенситивам принадлежат все духовные существа, которые ощущают друг друга подобно тому, как материальные - видят, слышат, обоняют и осязают одно другого. Все ангелы, небесные или люциферовы, - суть духовные сенситивы. Из людей же этой способностью обладают только исключительные натуры с высоко развитым духом, "святые души", как их называл Аполлоний, потому что души "святые" именно таковы, хотя они могут быть и не у святых. Этих духовных сенситивов при батареях Аполлония самое недостаточное число, потому что души такого рода, по непонятным для него причинам, питают вообще отвращение к действиям против Бога. Однако они все-таки имеются. Их способности не могли быть опытно проверены в отношении небесных ангелов, но, по соглашению с Люцифером, ангелы последнего несколько раз приближались к психическим батареям, и духовные сенситивы их открывали очень удачно. Лично Аполлоний не принадлежал к числу таких натур, но Антиох принадлежал в высокой степени. Он никогда не имел соприкосновения с ангелами Бога, но присутствие и приближение Люцифера и его духов ощущал очень хорошо. Во всяком случае, по недостаточности таких лиц в армии Антиоха, ей требовалась помощь Люцифера, который и обещал присоединить к батареям необходимое количество своих духов. В общей сложности, по мнению Аполлония, средства действия были развиты очень недурно. Антиох был менее оптимистичен. По его убеждению, главную силу в борьбе против Бога - составляет сам Человекобог, сосредоточивающий около себя все духовное напряжения человечества. Психические батареи - орудие лишь подсобное. А объединение всего человечества около одной личности - все еще не достигнуто, и Антиох начинал опасаться, что Люцифер вовсе не прочь от того, чтобы человечество объединилось около него самого, а не около Антиоха. Но что он мог сделать против этого? Он только надеялся, что люди более склонны смыкаться около человека, и что, следовательно, течение событий окажется в пользу его, а не Люцифера, если только не подведут кардиналы... "От этих людей, - думал он, - возможно ожидать, что они продадут вселенское человекобожие за чечевичную похлебку земных подачек Люцифера!" "Тоска (скука) жизни" - (лат.) ^ См.: Откровение 16, 10 ^

XXXI

На улицах Рима с некоторого времени стали обращать внимание на седовласого старика величавой наружности, который иногда подходил к группам прохожих и говорил: - Разве не слышите вы небесного голоса: выйди из нее, народ мой, чтобы не участвовать вам в грехах ее и не подвергнуться язвам ее? - Какой-нибудь полоумный христианин, - замечал иной прохожий, видя, что у старика нет печати антихристовой. Впрочем, его не трогали, и даже полицейские не обращали на него внимания. Это был старец Иоанн. Римские христиане знали его, и он им ясно говорил, что пора уходить из города, который осужден на гибель. Он говорил так настойчиво, что они и стали понемногу выбираться из Рима. В это время в окрестностях города действовали повстанческие банды, руководимые Гуго де Клермоном, за которыми тщательно гонялись отряды Коллегии Кардиналов. Римская область числилась вассальным владением короля Карла, правителя Романской федерации, т.е. Франции, Испании и Италии, но фактически пользовался полной автономией в руках Коллегии Кардиналов. Для поддержания своих светских претензий она, под названием полицейской стражи, завела у себя целую армию. Но это мало смущало партизанов. Гуго де Клермон поставил себе главной задачей освобождение христиан из городских тюрем, которые были ими переполнены. На свои текущие операции он смотрел только как на подготовительные и постоянно посылал в Рим разведчиков, которые изучали городские тюрьмы и подступы к ним. Разведчики раз навсегда получили приказ немедленно пускать в ход оружие при малейшей попытке полиции их задерживать. После нескольких таких случаев у полиции весьма ослабла охота разыскивать по городу партизанов. Нигде обращение с христианами в тюрьмах не было так жестоко, как в Риме. Их подвергали разнообразным мучениям, вынуждая отказаться от Христа и поклониться статуе Люцифера, а около статуи приносились целые гекатомбы мучеников за веру. Никто не знал счета погибшим, но, сколько бы их не убивали, в римские тюрьмы беспрерывно подвозили новые толпы жертв. Так называемое "духовенство" Универсальной церкви, то есть колдуны и чародеи разных сортов, подвергали христиан мучительной смерти также для гадания по их внутренностям или для добывания разных желез и соков тела, потребных для изготовления волшебных фильтров. Разведчикам де Клермона с крыш тюрем иногда приходилось видеть во дворах самые гнусные сцены таких мучений... Один из разведчиков встретил на улице старца Иоанна, которого знал, как множество других христиан. Подошедши, он спросил о значении его слов. Старец ответил: "Уже осветилась земля светом Ангела, имеющего великую власть. Пал Вавилон, великая блудница, ибо грехи ее дошли до неба" [1]. - Ты должно быть из партязанов, - спросил он, - всматриваясь. - Да, святой отец. - Так скажи Клермону: Писано - воздайте ей так, как она воздала вам, и вдвое воздайте по делам ее.. [2]. Слова эти не были вполне ясны де Клермону. Каких-нибудь внешних признаков грозы не было. Великая блудница жила спокойно и могла говорить по-прежнему: "Сижу царицею, я не вдова и не увижу горести" [3]. А между тем над головой ее уже нависли громы и молнии. Дело вышло таким образом. Антиох пригласил всех десятерых правителей Союза на совещание о предстоящем походе против Небес и о сосредоточении общих союзных ополчений в Армагеддоне. Совещания шли деятельно и правители рассылали приказ за приказом о мобилизации психических батарей и подсобных к ним войск, но столь же постоянно получали от своих министров жалобы на задержки их действий со стороны представителей Коллегии Кардиналов. Эти представители не хотели ничего исполнять без подтверждения распоряжений из Рима. В Риме же требовали предварительных объяснений, почему нужно именно данное количество войск, почему для них выбраны именно данные маршруты, почему назначены именно данные военачальники и т.д., а получив сведения - нередко присылают свои возражения и контрприказы. Коллегия присваивала себе положение какого-то Верховного Военного Совета. Уже и раньше полные раздражения против нее, правители союзных держав теперь доходили до белого каления и повторяли, что, не усмиривши предварительно кардиналов, невозможно ничего начинать. Король Карл, правивший Романской федерацией, отправил в Коллегию Кардиналов грозную ноту, заявляя, что если она не прекратит своей узурпации, то он немедленно займет Рим своими войсками. Тогда кардинал Моисей Галеви, по тайному внушению Кол Изроель Хаберим, провел в Коллегии мысль, что теперь, когда весь Союз занят своим фантастическим походом, самое время - дать светской власти незабываемый урок, и по его предложению кардиналы захватили проживавшего в Риме принца Филиппа, сына короля Карла, и принесли его в жертву перед статуей Люцифера. Извещая об этом отца, Коллегия объяснила, что, считая необходимою, в столь важный момент, торжественную умилостивительную жертву, она бросила жребий, который и пал на принца Филиппа... В это же время сам Антиох получил донесение от Лармения относительно настроений и действий Коллегии. Напуганный гневом Антиоха Лармений с полным усердием вошел в роль шпиона и умел ловко вкрасться в доверие кардиналов. Он жаловался, что с Председателем Союза стало совершенно невозможно жить, и говорил, что если Антиох не будет наконец низвергнут, то он погубит всех сколько-нибудь умных и самостоятельных людей. Он негодовал на всеобщее малодушие перед тираном, и кардиналы, везде разыскивающие врагов Антиоха, поддались на удочку провокатора. В откровенных разговорах с ними Лармений узнал и замыслы, и деяния их против Антиоха и поспешил прислать обо всем подробный доклад. Извещение короля Карла о страшной участи его сына и донесение Лармения пришли в один и тот же день и привели весь Конгресс правителей в остолбенение. Как, Коллегия дошла уже до наглого умерщвления королевских сыновей и до тайных замыслов на жизнь самого Человекобога? Негодованию всех не было пределов. Все единогласно повторяли также, что нельзя начинать похода, оставляя у себя за спиной такого страшного внутреннего врага. Без всяких прений Конгресс единодушно постановил уничтожить Коллегию Кардиналов, предать суду ее членов, и совершенно упразднить и саму Универсальную церковь. Антиох был провозглашен диктатором всех десяти держав Союза для похода к Армагеддону и для принятия немедленных мер против Коллегии Кардиналов. Полагая, что никто энергичнее Карла не расправится с убийцами его несчастного сына, Антиох поручил ему командование Римской экспедицией, приказал всем правителям неотлагательно отправить в распоряжение короля по 5 000 лучших своих войск и доставить ему все военные припасы, какие он потребует. Эта небольшая армия, в 50 000 человек, казалась более чем достаточной для занятия Рима, так как никто не предполагал, чтобы Коллегия Кардиналов отважилась на вооруженное сопротивление всемирному Союзу держав. С такими решениями правители занялись спешной мобилизацией военных сил для отправки их к Армагеддону. Король же Карл, пылая гневом, немедленно отбыл в Рим, где в течение десяти дней должна была сосредоточиться вся его пятидесятитысячная армия. Для того, чтобы захватить Коллегию врасплох, решено было уведомить ее о постановлении Конгресса лишь по прибытии Карла в Остию. До тех же пор они должны были сохраняться в глубокой тайне. Таково было положение дел, когда старец Иоанн пророчил гибель Вавилонской блудницы. Собственно говоря, никто в то время не замышлял еще гибели города Рима. Лишь духовное прозрение открывало старцу то, что крылось в неведомых людям судьбах Божиих. Через несколько дней после встречи с партизаном, он нежданно явился в лагерь да Клермона, стоявший в Римской кампании. - Ну, сынок, - сказал он Гуго, - воля Божия решила участь Вавилона. Ты со своим отрядом оглянуться не успеешь, как запылает седьмихолмный Рим. Если хочешь что-нибудь сделать, так поторопись. - Отец святой, я ведь еще плохо подготовлен, и народа у меня всего тысяч пять, и тюрьмы далеко не обследованы... Так неужели эти несчастные братья наши, которых еще не успели перебить поклонники Сатаны, должны будут погибнуть от кары Божией? - От кары Божией погибает только тот, кому назначено. Ты делай свое дело, не робей, не медли, тогда никто и не погибнет. Собирай свой отряд, вместе помолимся, да и за дело. Де Клермон, конечно, не мог моментально собрать отряд, разбросанный в разных местах. Но он принял меры по быстрому сбору, а старец тем временем остался в лагере. Уже в тот же день стянулось много партизанов. Возвратившиеся из Рима рассказывали о чрезвычайном военном движении в городе, куда со всех сторон сходятся папские войска. Жители в беспокойстве ожидают какого-то междоусобия. Они, впрочем, всецело на стороне Коллегии кардиналов и готовятся помогать ей. Население Рима вообще сочувствовало стремлениям ее сделаться высшей властью Союза. Это льстило самолюбию римлян и обещало им множество выгод, проистекающих всегда от столичного положения города. Масса добровольцев записывалась в папские войска. Должно заметить, что несмотря на тайну совещаний Конгресса, его решения были сообщены подкупленными чиновниками в Коллегию кардиналов раньше, чем это сделал король Карл. Коллегия, чувствуя, что суд над нею легко может окончиться смертными казнями, а также учитывая трудности положения Союзного Правительства и незначительность экспедиционного корпуса, решилась оказать отчаянное сопротивление. Когда Карл с первыми десантами прибыл в Остию, он был встречен жестоким огнем. Зажигательные и раздробительные орудия того времени значительно отличались от современных, и были несравненно более могущественны. Но Карл, энергичный от природы и доведенный до бешенства такой ужасной гибелью сына, не остановился ни перед какими потерями, и в тот же день высадил свои десанты. Первым делом его было объявление Коллегии кардиналов низложенной и требование покорности Римского населения. В то же время он затребовал как из собственных владений, так и из всех союзных держав самой спешной доставки возможно большего количества зажигательных и стенобитных снарядов и орудий. С первых же часов стало ясно, что его задачей будет не простой арест кардиналов, а усмирение целого громадного города, обладающего огромными средствами защиты. В Риме уже было сосредоточено двести тысяч человек войска, и это количество быстро возрастало. Пятидесятитысячный экспедиционный корпус был бы раздавлен при попытке занять город, а между тем действовать нужно было немедленно, так как король Карл получил от Коллегии кардиналов дерзкий отказ подчиниться решениям Конгресса, а городское управление Рима ответило, что его законное правительство – Коллегия Кардиналов, которой оно только и подчиняется. Оставляя до времен бесплодные попытки занять город, король Карл поспешно стягивал отовсюду зажигательные и стенобитные снаряды и располагал их в удобных местах с тем, чтобы сразу нанести сокрушительный удар. Наблюдая действия обеих враждующих сторон и огромные транспорты снарядов, с утра до ночи высаживающиеся в Остии, де Клермон теперь и сам уже видел, что над вечным городом нависла феноменальная гроза. Своим военным чутьем он угадывал план Карла и понял, что нужно очень торопиться. По его соображениям, наиболее разумно будет произвести сразу нападение на все тюрьмы, с началом бомбардировки, которая должна произвести в городе общий беспорядок. Он разделил своих партизанов на небольшие группы, по числу тюрем, и начал вводить их в Рим. Старец Иоанн служил для каждого отряда молебствие, окропляя партизанов святой водой, и отпускал на подвиг со своим благословением. Торжественны были эти богослужения среди безграничной шири зеленых полей Кампаньи. Партизаны, идя на смерть за братьев, молились так усердно, как, может быть, никогда в жизни. В молитве участвовали почти всегда и группы христиан, убежавших из Рима. Некоторые из беглецов, помоложе и покрепче, покидали своих сотоварищей и присоединялись к отрядам партизанов. Старец Иоанн одушевлял и успокаивал всех: "Не бойтесь, дети. Бог поможет вам спасти мучеников-узников. Немногим из вас суждена славная кончина. Возвратитесь благополучно, освободив узников и воздав жрецам сатанинским по их делам. Смело идите на дело ваше". Де Клермон со своей стороны объяснял каждому отряду план операции, которую ему предстояло выполнить, и всем внушал, что бросаться на тюрьмы нужно не раньше начала бомбардировки и действовать быстро, чтобы уйти из города раньше, чем она разовьется в полную силу. Многие партизаны понаклеили себе фальшивые марковские значки, но и без них не трудно было укрываться в скоплениях народа, возбужденно снующего по улицам, и в настоящую минуту совсем не думающего о христианах. Но не долго им пришлось прятаться. Уже на третий день, перед восходом солнца, король Карл загремел своими перунами. Их действие было с первого же момента ужасно. Де Клермон не мог предвидеть, что король хочет не просто напугать население, а навести на него ужас, так чтобы оно впредь не осмеливалось и шевельнуться против него. Громадные снаряды, в огромном количестве, сыпались на город, разбивая стены, зажигая все, что способно было гореть. Де Клермон испугался, как бы его партизаны не были наполовину перебиты, и разослал по всем отрядам приказ действовать как можно быстрее. Но они и так не теряли времени. В то время, когда жители в стороны разбегались с улиц, воображая укрыться в домах своих, партизаны врывались в тюрьмы, выламывали ворота и двери, выпускали узников и выпроваживали их на улицу с советом убегать поскорее за город. Всех сопротивляющихся стражей – избивали без всякой пощады. Та же участь постигала тюремное управление и так называемое "духовенство" Вавилонской блудницы, множество которого ютилось по тюремным квартирам. Вид орудий пытки, попадавшихся там и сям, и тела замученных, уже окончивших жизнь, приводили партизанов в такое ожесточение, что они, рискуя погибнуть в развалинах, всюду разыскивали "антихристовых слуг", убивая всех, кого удавалось захватить... Сам Клермон находился при отряде, бросившемся на башню св. Ангела. Страшное и величественное зрелище открывалось тут с высоты. Король Карл засыпал вечный Рим снарядами, как будто расплавленным градом извержения вулкана. Но не одни снаряды разрушали город. Сильные подземные удары землетрясения довершили ужас положения. Дома обрушивались и загорались еще сильнее. Густые клубы дыма окутывали город. Сама башня св. Ангела обрушивалась в десятках мест, так что партизаны с трудом успели вывести узников. Вдали виднелись толпы народа, бегущие за город. Проходя Ватиканом, де Клермон видел те же картины разрушения. Дворцы пылали, рассыпались и превращались в груды развалин. И надо всем этим неумолчно ревел адский грохот огненных снарядов... На пути отряду попалось несколько экипажей с бегущими кардиналами, их свитой, их чиновниками: всех их партизаны перебили без разбора. На улицах и во дворах валялось множество и других трупов. Величественное здание бывшего собора св. Петра превратилось в руину. Знаменитого купола уже не было и следа, и сквозь бреши стен можно было различить изуродованные статуи Люцифера и Антиоха. Но статуя перед собором, около которой пролилось столько крови человеческих жертв, все еще высилась во весь рост. Де Клермон кликнул партизанов, и Люцифер тяжело рухнул под их ударами... Однако пора была и убираться из этого ада. "Братья, – крикнул он отряду, – уходите кто как может за город. Собираться – в лагере, в Кампанье. Я пойду один". И он повернул к Тибру. Несмотря на неблагоразумие этого, де Клермон не мог устоять против желания посмотреть центральные части города. Страшная судьба Рима наполняла его неизъяснимым чувством. Это была как бы миниатюра конца мира. Гуго шел медленно, невольно вглядываясь в черно-красное небо и зарево пожара, какого не видал сам Нерон. Проходя близ Квиринала, он заметил на улице растрепанную девушку, бегавшую без смысла взад и вперед. Она казалась сумасшедшей. Клермон с трудом узнал в ней красавицу Фрину. - Что Вы здесь делаете? Где Ваш отец? - крикнул ей он. Она смотрела безумными глазами. - Где Ваш отец? - повторил он подходя. - Ах, вынесите его.... Он весь разломан, голова в крови, мозга разбросаны... Вон, вон - его куски... И Анджело там, сторожит его... Она потащила де Клермона в сторону. Разорванный на куски каким-то снарядом, здесь валялся труп Лармения, совершенно неузнаваемый. Рядом с ним раскинулся труп молоденького пажа, с длинными кудрями в пыли и крови. - Идите за мной, - сказал де Клермон Фрине. Она замахала руками. - А отца кто уведет? Его нужно собрать и увесть, а то его здесь убьют! Де Клермон схватил было ее за руку, но она вырвалась, присела на корточки около Лармения, и прикладывала один к другому куски его тела: - Анджело, помогай же, - кричала она. День склонялся к вечеру, когда де Клермон выходил из города. Гром бомбардировки стих, но Рим весь шипел и гудел шумом своей гибели. Он горел, как гигантский костер, раскинувшийся на десятки верст. Де Клермон не в состоянии был оторваться от этого зрелища, которому отказывались верить глаза. Еще на восходе солнца этого рокового дня ничего подобного нельзя было вообразить. Он остановился на пригорке, и неподалеку увидел на камне старца Иоанна, вдохновенным взором смотревшего на разливающееся перед ним море огня. - Благословите, батюшка, - сказал Гуго. - Бог благословит воина Христова. Истинны и праведны суды его. Он осудил великую любодеицу, которая растлила землю любодейством своим. Он взыскал кровь рабов своих от руки ее. Горе, горе тебе, великий город Вавилон, одетый в виссон и порфиру, и багряницу, украшенный золотом и камнями драгоценными, ибо в один день погибло такое богатство. В один день пришли на нее казни, смерть и плач, и голод, и сожжена она огнем. Не слышно будет в тебе голоса играющих на гуслях и поющих, и свет светильника не появится в тебе, ибо волшебством твоим введены в заблуждение все народы, и в тебе найдена кровь пророков и святых [4]. - А ты, воин Христов, знай, что уже седьмой Ангел вылил чашу гнева Божия [5], и до конца совершились судьбы. Истреблена Любодеица, и чистая Невеста приготовила себя. Наступает брак Агнца и он уже идет с небесным ополчением. Уводи своих воинов, готовьтесь к радостной встрече. Иду и я к нему. В то время, когда де Клермон подходил к своему отряду, армия короля Карла со всех сторон вступала в пылающий Рим, где ей нельзя было уже найти и пристанища. Он отдал приказ хватать кардиналов и всех их чиновников, а также лиц римского муниципалитета, и всех на месте предавать смертной казни. Однако, когда его гнев несколько насытился, Карл сам спрашивал себя, не слишком ли далеко зашел он в истребительной каре? Таково же было мнение союзных правителей. К чему было, говорили они, разрушать так беспощадно прекрасный и богатый город, не имевший себе равного? Только Антиоху было не до этой критики. Перед ним стоял вопрос - быть или не быть - его походу к Армагеддону. Сверх того, в самой гибели Рима дело не обошлось без участия стихийных сил, в котором Антиох усматривал наступательные действия Небес против себя. Удары землетрясения, способствовавшие разрушению вечного города, были лишь отголоском более страшных вулканических явлений, имевших, по-видимому, даже космический характер и, быть может, находившихся в связи с тем развитием солнечного жара, от которого так страдали люди последнее время. Действительно, беспримерное в истории землетрясение внезапно встряхнуло всю землю. Целый ряд городов разрушился, а с неба пал необычайный град, наделавший множество бед. Антиоха утешало только одно: что никакие кары свыше не пробуждали в людях раскаяния и вызывали в них только хулы на Бога. И неукротимый враг Божий продолжал посылать рать за ратью к Армагеддону, к последнему концу и завершительному акту мировой истории. См.: Откровение 18, 2 ^ См.: Откровение 18, 6 ^ См.: Откровение 18, 7 ^ См.: Откровение 18, 21-22 ^ См.: Откровение 16, 17 ^

XXXII

Еще стояла на своем месте Земля, хотя и потрясаемая до оснований, еще шли обычным порядком ее многогрешные дела, но если бы кто-нибудь захотел узнать нечто о том, в чем видимое и осязаемое уже перемешивалось с невидимым и неосязаемым, - тот должен был поспешить, вместе с Эстер, в старое убежище Лидии, силой Божией сохраняемое невредимо от всех бедствий последних времен. Эстер ехала туда, посланная мужем, который остался в Иерусалиме помогать патриарху Боруху в проповеди между евреями. Лидия же, вместе с Валентином, жила в Бетсалеме, имея на своем попечении детей, сирот мучеников. Сам старец Иоанн благословил их на это последнее служение в земной жизни. Они так и жили окруженные детьми, которые не уставали слушать рассказы Лидии о Христе, о наступающей гибели Антихриста, о конце мира и Новом Иерусалиме, где они увидят воскресших родителей, умерщвленных за Христа. Здесь, на скалистых высотах, окружающих Бетсалем, жило целое население, мужчины, женщины, дети, напоминавшее древнюю христианскую общину. Они ожидали Христа и проводили время в молитвах. Все они собрались сюда из разных стран мира, волнуемого бедствиями, испытали эти бедствия, многие потерпели и муки за Христа. Время от времени к ним приходили и новые собратья с вестями о новых мучительствах Антихриста. Но здесь, в Бетсалеме, не было никакого мучительства и бедствий, сюда не достигала рука врагов Божиих, и здесь за последнее время перестали даже думать о событиях внешнего мира, всецело погружаясь в ожидание Христа. Бедна и скудна была жизнь отшельников. Им доставляли кое-какую пищу, кое-что они добывали сами, собирая дикие ягоды, выкапывая корни пустынных растений. Но они мало думали о пище. Жили они под открытым небом, укрываясь на ночь где-нибудь в расселинах скалы или в норах, а то и нигде не укрываясь. И днем, и ночью повсюду были видны группы молящихся, которые особенно любили собираться для этого на вершинах диких скал. Между ними было много людей, достигших высокой духовной прозорливости, которым уже была открыта жизнь небесная, и часто, среди молящихся, кто-нибудь начинал вдохновенно говорить о том, как на небесах открывается и закрывается скиния Божия, как выходят Ангелы, изливая на землю фиам гнева... Стихало тогда пение псалмов, и все окружающие погружались в благоговейное восприятие этих созерцаний. Все чаще и чаще группы мужчин, женщин и детей усаживались на камнях высочайших утесов и молчаливо всматривались в синеющую даль Армагеддона, которого вершины и долины, хотя отстоящие на два-три десятка верст, отчетливо виднелись в прозрачном воздухе горных высот. В этой местности, обыкновенно безлюдной, стали с каждым днем сильнее проявляться признаки оживления. Там и сям показывались то отряды войск, то рабочие, насыпавшие какие-то подобия бастионов. Отряды то появлялись, то уходили, но в общем быстро умножались. Несколько раз они направлялись к скалам Бетсалема и, подойдя уже близко, поворачивали назад. - Не допускает их сюда сила Божия, - заметил Валентин, обращаясь к Эстер. Они все вместе, окруженные толпой детей, сидели на вершине горы. Эстер передала свежие новости о том, что делается в мире. Лидия слушала радостно. Ее душа были поглощена рассветом вечного будущего. Валентин расспрашивал. А там, в мире преходящего, подводились последние итоги. Антиоховцы свирепствовали. Христиан хватали и казнили. Покончили земную жизнь епископы Августин и Викентий... Оба пали на постах своих. Викентий был схвачен на собрании своей паствы, которой внушал крепко стоять за веру. Августин разносил пищу больным христианам; сыщики подсмотрели это и, заподозрив в нем христианина, захватили, даже не подозревая важности своей добычи. Он, конечно, отказался идти к статуе, сам объявил, кто он такой, и был тут же убит. Викентия препроводили в тюрьму и там казнили. Но Папа и Патриарх здравствовали. Они решили оставаться при своей пастве в Иерусалиме и там ожидать пришествия Господа. Борух и Марк без устали вели проповедь. Юсуф, по кончине Августина, уехал к отцу и матери, и вел проповедь среди арабов. Измаил Эфенди и Сеитов приняли христианство. Вообще магометане крестятся в большом числе. По их вероучению, на Страшном Суде - судить будет Иисус Христос, и множество арабов, татар и турок торопятся явиться перед ним христианами. - Значит Страшного Суда начинают бояться больше, чем Антиоха, - заметил Валентин. - Тоже - признак времени. Ну а что же партизаны? Партизаны по большей части стягиваются к Армагеддону, чтобы там сразиться с Антихристом. Но им нельзя совершенно покинуть христиан без помощи. А между тем и их поглощает мысль о Страшном Суде. Прежде все это представлялось как будто все еще отдаленно, а теперь всех охватывает предчувствие последнего конца, в сравнении с которым земная борьба кажется мелочной. - И знаешь, Лидия, - прибавила Эстер с нервной дрожью, - мне самой ужасно страшно. Как подумаешь: загорится весь мир, небеса сольются. А впереди течет огненная река, и сядет Судия, который знает каждое движение твоего сердца... Умереть со страха можно... - Милая моя, - сказала Лидия, обнимая ее, - разве ты не веришь в милость нашего Спасителя? - Верю, верю, а все-таки сердце замирает. Уже и теперь какие страхи пришлось пережить. В Иерусалиме земля раскололась на три часта, по городу почти нет сообщения. И по другим городам, говорят, землетрясение наделало таких же ужасов. Я не знала, как вырваться. Снизу земля разверзается, сверху бьет град... А у вас тут как будто не заметно разрушений. - Ах, Эстер, здесь жизнь совсем особенная. Она почти не земная. Но мне трудно выразить тебе... Лидия смолкла, словно ища ответа во внутреннем созерцании. - Да, - сказал Валентин, - тут жизнь именно почти уже не земная. Точно видишь необыкновенный сон. Побудете здесь - сами заметите. Так и кажется, что тут законы мира материального уже уступают место законам духовным. Прежде не было ничего подобного. Обратите внимание, вон взбирается на скалы старик: как легко он движется, как будто не чувствует тяжести, словно всплывает вверх. Видели Вы уже игры детей? Это что-то грациозно воздушное, как будто ангелы летают. Да они и видят ангелов. Раз как-то я услыхал их крики: "Ангел, ангел пришел", и дети закружились в быстром хороводе. Я всеми силами всматривался, и даже заметил, - не глазами, а каким-то внутренним ощущением - как будто светлое пятно, около которого кружились дети. Спрашиваю: "С кем вы играете?" - "Ангел пришел, вон он". "Какой же он?" - спрашиваю. - "Да как всегда бывают ангелы, смотрите". Но я ничего не видал, а дети чувствуют. Они рассказывают, какие чудные райские песни поют им ангелы... Лидия тоже видит это и слышит. Она любит слушать ангельские песни. - Лидия, - прервала Эстер, - неужто ты слышишь? - Да, я часто слушаю... - И хорошо? - Век бы слушала. Я пробовала подпевать, но не выходит ничего. Воздух не передает этих звуков: они особенные. - А ангелы какие? - Милая, как я тебе скажу? Они не в телесном виде. Вот сама как-нибудь увидишь - будешь знать. Не спрашивай: я не умею рассказать. - Здесь, Эстер, многие видят небесные события и рассказывают о них, - продолжал Валентин, - так что иногда мы заранее знаем, что будет. Однажды я был с детьми на скале, а рядом сидели два старика. Вдруг они оживились. "Вот открылся храм скинии. Ангелы выходят..." Оба упали на колени и стали молиться. Я ничего не видал, но дети обрадовались, всплеснули ручонками: "Ах, какой чудный храм. а ангелы светлые, одеяние блистает..." Начали считать и насчитали семь ангелов. Кричат: "А в руках у них золотые чаши, как хорошо".. Лидия была.тут же и говорит: "Только не радуйтесь, дети: в этих чашах язвы гнева Божия. Многие от них пострадают..." После этого, Эстер, как раз и начались бедствия Антиохова царства. Но здесь их совсем не чувствовали. Когда солнце начало так нестерпимо прожигать землю, - я был по делу у Клефта и чуть не погиб от адской жары. Весь отряд спрятался в пещеры, но и в них мучился, как в преисподней. Но когда я возвратился в Бетсалем - здесь застал чудный прохладный воздух. То же самое при землетрясении... Многие тут говорили, что седьмой Ангел вылил свою чашу и что из небесного храма раздался голос: "Совершилось!". Лидия в ужасе шептала: "Какие страшные громы, какая ослепительная молния". Я же ничего не видел и не слышал. Но в этот миг началось ужасающее землетрясение. И что же? Все здесь, и я, видели, как шатались горы Армагеддонские, как провалилось несколько вершин. А здесь все было спокойно, не шевельнулся ни один камень... Вот как живет этот клочок земли, как будто выведенный изо всех условий существования остальной части планеты... Впрочем, может быть, есть и другие такие же богохранимые места, не знаю... Эстер слушала, притихши и оробевши. Скоро ей пришлось и самой увидеть эти чудеса, скоро и она стала заслушиваться ангельского пения. А со стороны Армагеддона все росли и росли бесчисленные рои ополчений Антихриста. Упорствовал Сатана, упорствовал осатаневший человек. А на небесах уже все было измерено и взвешено.

XXXIII