от той личной человеческой близости, которая

составляет радость и полноту брака, как бы в

предвкушении того времени, когда Бог победит,

когда победит все, что есть лучшего в человеке.

Да, монах от этого отказывается, но он не

отказывается от любви: во-первых, от любви к Богу,

во-вторых, от любви к человеку. Монахом может

стать только такой человек, который осознал и

воспринял достаточно глубоко трагизм мира; для

которого страдание мира настолько значительно,

что он готов о себе позабыть совершенно для того,

чтобы помнить о мире, находящемся в страдании, в

оторванности от Бога, в борении; и для того, чтобы

помнить о Самом Боге, распятом по любви к миру. И

поэтому уход в монашество далеко не означает

бегства из мира. Мне вспоминается послушник

Валаамского монастыря, о котором рассказывал мой

духовник. Он пятьдесят лет пробыл в монастыре, но

так и не согласился на постриг. Он прошел целую

жизнь подвига, но считал себя неготовым к

монашеству. Мой духовный отец, тогда еще мирянин,

искавший свой путь, спросил его: “Что же такое

монашество, кто такой монах, что ты не можешь

стать им, хотя ведешь монастырскую жизнь?” И тот

ответил: “Монах- это человек, который всем

сердцем скорбит и плачет над горем мира, и к этому

я еще не пришел” [5].

Как видите, и в монашестве, и в браке

корень всего- в любви, притом личной, живой,

конкретной любви к миру, в котором мы живем, в

сознании его трагичности, а вместе с тем (и это

сказывается, может быть, более ярко, более зримо в

браке)- в радости о том, что в этом

трагическом мире есть любовь, есть единство, есть

дружба, есть такие человеческие отношения,

которые делают его не адом, а возможным раем.

И здесь большую роль и в монашестве, и в

браке играет надежда, понятая не просто как

мечта, но как акт ликующей веры, уверенности.

Священное Писание нам говорит, что надежда-

это уже предвкушение будущего, как вера- уже

уверенность в невидимом. Надежда- не мечта о