встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою (Лк. 15, 18). Встал и пошел к отцу своему. А отец, как только увидел приближающегося к нему в рубище сына, тотчас же понял все, сжалился над несчастным, не стал дожидаться, пока он дойдет до него и с почтением попросит прощения, сам побежал навстречу ему, обнял его, пал ему на шею и целовал его, а потом велел одеть его в лучшую одежду и заколоть откормленного теленка:

станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться (Лк. 15, 23—24). Старший же сын его, возвратясь с поля и узнав причину отцовского веселья, обиделся, рассердился и не пошел к отцу и брату, а когда отец вышел позвать его, то он с упреком сказал:

я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка (Лк. 15, 29—30). Негодование старшего сына было так велико, что он не захотел назвать виновника веселья братом своим, а презрительно сказал:

этот сын твой. Чувство любви к брату, даже к падшему и потому нуждающемуся в поддержке, было чуждо ему; любил он только себя и готов был судьбу своего брата принести в жертву своему себялюбию; такого сына, который расточил свое состояние с блудницами, надо было, по его мнению, прогнать, а не принимать с распростертыми объятиями; пусть гибнет! Сам же виноват! Нечего жалеть его!

Так нередко рассуждаем и так поступаем и мы, грешные, когда согрешивший против нас брат в раскаянии просит у нас прощения. Мы считаем как бы особым долгом своим сначала поставить ему на вид все его грехи, нередко даже преувеличить значение их, поглумиться над ним, растравить все его сердечные раны и лишь по окончании такой нравственной пытки простить его. Поступая так, мы оправдываем себя тем, что проделываем все это для пользы согрешившего брата, что этим доводим его до раскаяния, сознания своего греха. Но так ли это? Ведь тот, кто просит прощения, кто говорит —

я согрешил против неба и пред тобою, — тот уже сознал свой грех, покаялся и, следовательно, не нуждается в доведении его до раскаяния.

Не так поступает Милосердый Бог. Грешнику достаточно опомниться, прийти в себя, оглянуться на свое прошлое, осудить себя, в раскаянии, хотя бы и вынужденном, вспомнить о милосердии Божием, сказать —