По мнению Иоанна Златоуста, этими словами Иисус предсказывал Апостолам, что, по Воскресении Своем, будет есть с ними и пить вино, чтобы доказать им Свое действительное Воскресение. По мнению епископа Михаила — это таинственная речь в речи о таинстве.

Установление Таинства Евхаристии

Да, эта речь неразрывно связана со следующей, установившей таинство Причащения Тела и Крови Христовой. Ветхозаветная пасха служила воспоминанием освобождения евреев от рабства египетского. Отныне же в том Царстве Божием, которое основал Христос, верные сыны этого Царства будут вспоминать иное освобождение, будут вспоминать Христа, указавшего путь к освобождению от греха, путь к блаженству в вечной жизни. Христос идет на крест и отдает Свое тело и Свою кровь за грехи всего человечества; и вот, это распятое на кресте Тело Его и эта пролитая Кровь Его должны служить последователям Его вечным напоминанием принесенной Им жертвы, должны служить постоянным единением их со Христом. Для установления такого воспоминания о Нем и единения с Ним Он взял хлеб, благословил его, разломил на части и, раздавая Апостолам, сказал:

примите, ядите: сие есть Тело Мое (Мф. 26, 26), которое за вас предается (Лк. 22, 19). Потом, взяв чашу с вином, разбавленным, по обычаю, водой, произнес слова благодарения Богу и, подавая ее Апостолам, сказал:

пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов (Мф. 26, 27—28).

Сие творите в Мое воспоминание (Лк. 22, 19). И пили из этой чаши все.

Апостолы не смутились, когда Христос под видом хлеба и вина предложил им Тело и Кровь Свою. Они, конечно, вспомнили сказанное Им раньше о хлебе жизни. Тогда они не поняли своего Учителя, и многие из учеников даже перестали ходить за Ним; теперь же, не спрашивая никаких пояснений, они, очевидно, с глубокой верой приняли предложенное и не задавались вопросами о том, как это хлеб и вино, сохраняя свой вид и вкус, могут превратиться в Тело и Кровь Христову? Христос сказал:

сие есть Тело Мое и

сие есть Кровь Моя, — и этого было для них достаточно, чтобы поверить в истинность непостижимого умом таинства.

Это таинство, называемое по-гречески