21. Слово 21 о начальстве, власти и славе.

О начальстве, власти и славе. 1. Рассказывают, что блаженный Константин, когда однажды была разбита его статуя, и многие подстрекали его отмстить и наказать оскорбителей, говоря, что они изранили камнями все его лицо, пощупав своей рукой лицо и слегка улыбнувшись, сказал: "я нигде не вижу на лице следов ударов, напротив, и голова цела, и все лицо невредимо", и таким образом посрамив и пристыдив их, заставил отказаться от такого пагубного совета. Если же благодаря этим словам он у людей получил такую славу, то какие же блага получит он от человеколюбца Бога? Истинно тот царь, кто властвует над гневом, над завистью и удовольствием, и все подчиняет законам Божиим, и, сохраняя ум свободным, не дозволяет утверждаться в душе власти удовольствий; такого человека я охотно желал бы видеть владыкой земли и моря, городов, народов и войск. В самом деле, кто поставил разум начальником над страстями души, тот легко стал бы начальствовать над людьми согласно законам Божиим, так что был бы для подчиненных наподобие отца, обходясь с гражданами со всякой кротостью.

Сила и власть побуждают делать многое неугодное Богу; и нужна очень мужественная душа, чтобы по-надлежащему воспользоваться данной честью, славой и властью. Тот, кто лишен высокого достоинства, и невольно любомудрствует; тот же, кто пользуется им, испытывает нечто подобное тому, как если бы кто-нибудь, живя вместе с благовидной и красивой девицей, положил себе за правило никогда не смотреть на нее нескромным оком. Таково свойство власти. Вот почему даже невольно она побуждает многих к нанесению обид, воспламеняет гнев, снимает узду с языка, открывает дверь устам, обуревая душу как бы ветром, и погружая ладью в самую глубину зол. Величие чести для людей, не старающихся жить достойно этой чести, служит к увеличению наказания. Известность и успех среди народа, чем более славным делают человека, тем более представляют опасностей и забот, потому что такой человек не может даже остановиться и вздохнуть, имея столь жестокого и тяжкого господина. Да что я говорю: остановиться и вздохнуть? Хотя бы такой человек имел тысячи добрых дел, он с трудом входит в царствие небесное, потому что ничто так обычно не надмевает людей, как слава толпы. Переносить безчестие - великое и благородное дело; но для обладания славою требуется мужественная и весьма великая душа, чтобы пользующийся славой не возгордился. Если хочешь получить славу, отвергай славу; если же будешь гнаться за славой, потеряешь славу. Эта слава - тень настоящей славы. Видя нарисованный хлеб, никто не схватится за изображение, как бы ни был томим голодом. Итак, те, кто говорят, что они получили все в настоящем, совершенно всего лишают себя в будущем. Так и Адам вследствие надежды на большую честь лишился и той, которую имел. И многие, желая большего, часто губят и то, что у них есть, и надеясь обладать всеми здешними благами, лишаются и части их. Чем выше и блестящее бывает успех в делах человеческих, тем большее готовит он падение; и так бывает не только с подчиненными, но и с самими царями; и частный дом не бывает исполнен столькими бедствиями, скольких зол полон царский дворец. Потому ли, скажи мне, завидуешь ты ближнему, что видишь, как он пользуется почетом и большою славой? А не помышляешь ты о том, как они скоротечны, и сколько зла рождается отсюда? Но что еще того тяжелее, это то, что происходящие от них бедствия остаются вечно, между тем как удовольствие не успеет еще и явиться, как уже исчезает.

Тот, кто покоряется властям, не властям покоряется, а повинуется Богу, установившему их; и кто не повинуется им, тот противится Богу. "Нет власти", - говорится, - "не от Бога" (Рим. 13:1). То, что существуют власти, и одни начальствуют, другие находятся в подчинении, а не идет все без порядку и разбору, и народы не мечутся как безпорядочные волны, - есть дело мудрости Божией. Потому Бог строго и карает за пренебрежение к ним. Если ты не станешь повиноваться им, Он подвергнет тебя не какому-нибудь ничтожному наказанию, а весьма тяжкому; и ничто не избавит тебя, если ты станешь прекословить, но и у людей ты потерпишь тягчайшее наказание, и Бога прогневишь чрезмерно. Подобно тому как, если ты отставишь кормчего от корабля, ты потопишь корабль, или если отнимешь вождя у войска, предашь воинов в руки врагам, так точно если ты уничтожишь начальников в городах, мы будем проводить жизнь безпорядочнее зверей неразумных. Что связи бруcьев в домах, то и начальники в государствах. Когда начальник безупречен во всем, тогда он может как угодно и наказывать, и миловать всех подчиненных, потому что не наказать виновных и помиловать тех, кто совершил не заслуживающее никакого снисхождение преступление, свойственно разве лишь одному - другому человеку, и в особенности когда оскорблению подвергается царь. Легко подчинить себе граждан страхом; но сделать всех своими приверженцами и заставить искренно быть расположенными к власти - дело трудное; и сколько бы иной не потратил денег, сколько бы ни поднял войск, что бы ни сделал и другое, он не легко может привлечь к себе расположение такого множества людей. Ничто так не показывает с хорошей стороны начальника, как попечение о подчиненных. И отцом ведь делает не только одно рождение, но и любовь после рождения. Если же там, где природа, требуется любовь, то гораздо более (требуется она) там, где доброе расположение. Поистине, власть священства больше власти царской, и постольку больше, поскольку царю вверены тела, а священнику - души. Один разрешает долги денежные, другой - долги грехов; первый действует принуждением, второй - увещанием: первый владеет оружием чувственным, второй - духовным; первый ведет войну с варварами, второй - с демонами. Вот почему и в ветхом завете священники помазывали царей, и теперь Бог подклоняет главу их под руки священника, научая нас, что последний владеет большей властью, нежели царь, так как "меньший благословляется большим" (Евр. 7:7). Некогда Озия царь вошел в храм Господень, желая воскурить фимиам; вслед за ним вошел и Азария иерей, чтобы изгнать его отсюда не как царя, а как беглого и неблагодарного раба; устремился за ним со всею смелостью, как отважный пес бросившись на нечистого зверя, чтобы выгнать его из дома Господня. Не посмотрел он на все величие власти, не слышал Соломона, говорящего: "гнев царя - как рев льва" (Притч. 19:12), а обратив взор к истинному Царю небесному и укрепившись страхом Его, напал на тирана. Впрочем войдем, если угодно, и мы, чтобы видеть, что он говорит царю. "Не тебе", - говорит, - "Озия, кадить Господу" (2 Пар. 26:18). Не назвал его царем, так как он сам себя лишил уже этого достоинства, так как тот, кто делает грех, есть раб, хотя бы имел на главе своей тысячи венцов, тот же, кто творит правду, хотя бы был самым последним из людей, и самого царя царственнее. И слушай, что я скажу. Нужно было некогда поставить иудеям царя, так как прежде бывший оказался недостоин царства. И вот посылается Самуил к Иессею и говорит: меня послал Бог, чтобы одного из сыновей твоих поставить в цари. Услышав о царе, Иессей приводит первого сына, считая его способным получить это достоинство. Уведи его, - говорит Самуил, не избрал его Бог. - Приводит второго; и не этот. Приводит третьего; и не этот. Приводит четвертого, пятого, шестого; и это не те. Кончился лик детей, а искомого не обреталось. Есть у тебя, - говорит ему Самуил, - еще сын? Устыдился отец. Есть, - говорит, - еще один, малый, не стоящий внимания, пастух. Что же? Ты хочешь поставить царя и меньшего считаешь лучшим лучшего? Человек человека уничижает, а Бог венчает: "Я [смотрю не так], как смотрит человек; ибо человек смотрит на лице, а Господь смотрит на сердце" (1 Цар. 16:7). Разве мы ищем телесного дородства? Благородства души желаем мы. Но почему же Бог не сказал определенно: пойди, и помажь Мне в цари Давида, но: одного из сыновей Иессеевых? Чтобы Давид не потерпел того же, что случилось с Иосифом. Подобно тому как братья последнего, узнав, что он предназначался в цари, умыслили против него зло, так точно должно было опасаться, чтобы и братья Давида не сделали того же. Таким образом, неизвестность стала для Давида матерью безопасности. Итак, приходит Давид, помазуется елеем, и уходит облеченный царскою властью, будучи защищаем не бронею, не щитом и копьем, а благоволением Божиим, могущественнейшим всего. И вот, побуждаемый войною, пошел он посмотреть сражение, и нашел иноплеменника, который вызывал на единоборство, и никто не осмеливался выйти и сразиться с ним. Тогда стал он и говорит: "ибо кто этот необрезанный Филистимлянин, что так поносит воинство Бога живаго" (1 Цар. 17:26)? И говорят ему: откуда у тебя такое высокомерие? Нет, - отвечает он, - не высокомерием, а верою, не броней, а благочестием вооружен я; я смотрю не на рост его, а на скудость ума, гляжу не на то, что велик корабль, а на то, что у него нет кормчего. Что же братья? Опять злоба, опять зависть. "На кого оставил немногих овец"? Мы знаем "высокомерие твое и дурное сердце твое, ты пришел посмотреть на сражение" (1 Цар. 17:28). Он же, подрезая нарыв, отошел от них, и перейдя в другое место битвы, говорит: что будет человеку, который снимет с него голову? Те приводят его к царю. Видя пред собою упавшего духом царя, объятого страхом и трепетом, Давид говорит ему: зачем опечалилось лице господина моего? И таким образом благовременно объявляет о рабской своей преданности. Кто этот? Иль я не пойду и не сниму с него голову? Что же царь? Как, - говорит, - можешь ты сразиться с ним, когда ты еще малый отрок, а он воин от юности своей? Не верит царь; Давид вынуждается рассказать о своих подвигах. Я, - говорит, - был малым отроком, пасшим овец отца своего, "и когда, бывало, приходил лев или медведь и уносил овцу из стада" моего, "то я гнался за ним и отнимал из пасти его; и поражал льва и медведицу, и с этим Филистимлянином необрезанным будет то же, что с ними, потому что так поносит воинство Бога живаго. И сказал Саул Давиду: иди, и да будет Господь с тобою"  (1 Цар. 17:34-37). Царь дал ему свое оружие, но тот не мог носить его. Почему? Бог не попустил этого, чтобы доля победного подвига не отнесена была к оружию, чтобы царь не сказал: мое оружие победило. Итак, Давид бросает оружие и облекается верой; мечет камень; и пал иноплеменник. Не силой тела, а силой духа стяжал он победу. Затем он подбежал, взял его меч и отсек ему голову. И исполнилось слово писания: "нечестивый уловлен делами рук своих" (Пс. 9:17).

Да слышат те, которые с излишним любопытством исследуют блаженную сущность Божества и утверждают, что непостижимая эта природа постижима, чтобы знать, что человеку невозможно видеть без опасности даже и существо ангела. Святой пророк Даниил, друг Божий, имевший великое дерзновение пред Богом, постился три седмицы дней, желанного хлеба не ел, мясо и вино не входило в уста его, и мастями не умащал себя; и когда душа его, став благодаря посту более легкою и духовною, сделалась более способною к восприятию такого видения, тогда он увидел ангела, и сказал: "от этого видения внутренности мои повернулись во мне", "и дыхание замерло во мне", "во мне не осталось крепости, и вид лица моего чрезвычайно изменился, не стало во мне бодрости" (Дан. 10:16-17, 8). Так как он был благообразным юношей, а страх присутствия ангела сделал его похожим на умирающего, разлив по лицу страшную бледность, уничтожив румянец юности и совершенно истребив здоровый цвет лица, то он и говорит: "не стало во мне бодрости". Итак, ангел поднял его, и он встал с трепетом; но когда ангел начал говорить с ним, он опять пал на землю. И как пораженные страхом, после того как выйдут из оцепенения, придут в себя и очнутся, когда еще мы держим их и спрыскиваем лицо их холодной водою, часто умирают на самых наших руках, так и пророк испытал нечто подобное. Пораженная страхом душа его, не вынося зрелища присутствия сораба, и не в состоянии будучи сносить этот свет, находилась в смятении, спеша освободиться, как бы от каких цепей, от уз плоти; но тот удержал ее.

Насколько различается слепой от зрячего, настолько же и мы от них. Поэтому, когда ты слышишь пророка, который говорит: "видел я Господа" (Ис. 6:1), то разумей не то, что он видел самую сущность, а некоторое снисхождение, и при том более прикровенным образом, нежели горние силы. Это ясно видно и из примера апостолов. "Взошел", - говорится, - "на гору" Иисус, "и преобразился пред ними" (Лук. 9:28; Мф. 17:2). Что значит "преобразился"? Несколько приоткрыл божество и показал им обитающего в Нем Бога. "И просияло лице Его, как солнце", и "одежды же Его сделались белыми, как свет". Евангелист хотел показать Его сияние, и говорит: "преобразился". Как "преобразился"? Весьма сильно. Но как же, скажи мне? "Как солнце". "Как солнце", говоришь? Да! Почему же? Потому что я не знаю другого столь светлого и ясного светила. Он был светел и бел как снег; не знаю другого, более белого, вещества. А что Он не так сиял, это видно из дальнейшего. "Ученики пали" на землю (ст. 6). Если бы Он сиял как солнце, ученики не пали бы на землю, потому что солнце они видели ежедневно и не падали; но так как Он сиял светлее солнца и ярче света, то, не вынося такого сияния, они и пали ниц. Но что мне делать? Я человек и с людьми говорю; глиняным владею языком. Прощения прошу у Владыки, так как не по дерзости пользуюсь такими словами, а по скудости и слабости нашего языка. Будь милостив, Владыка, так как произношу эти слова не от гордости, а не имею других, и при том не останавливаюсь на низменности слов, а воспаряю ввысь на крыльях мысли. Для того мы и это сказали, равно как сообщали историю и относительно блаженного Даниила, и долго говорили о том, как он цепенел, трепетал, и был в положении ничем не лучше умирающих, когда душа стремилась освободиться от уз плоти, чтобы вы, признающие Бога постижимым, с полною очевидностью знали, что невозможно вынести не только видение Бога, но даже и ангела. Как кроткий ручной голубь, живущий в клетке, когда чувствует какой-нибудь страх, в испуге летит к верху и ищет какого-нибудь выхода через дверцы, желая освободиться от страха, так точно и душа этого блаженного спешила тогда выйти из тела и рвалась вон. И она вышла бы и улетела и совершенно покинула бы тело, если бы ангел не поспешил тотчас же освободить ее от страха и возвратить опять в свое обиталище. Если же этот праведник, имевший такое дерзновение, не вынес видения ангела, то что же будет с теми, которые, так далеко уступая ему, излишне любопытствуют не об ангеле даже, а о самом Владыке ангелов? Он укротил ярость львов, а мы не можем преодолеть и лисиц; он сокрушил самого дракона, а мы и простых змей боимся. И если столь великий и доблестный муж, увидев явившегося ему ангела, впал в тяжкое умопомрачение, - то какое извинение будут иметь те, кто пытается проникнуть в саму блаженную природу Божества? Вот почему и Павел в изумлении говорил: "О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы (точный перевод – неиспытанны – прим. ред.) судьбы Его и неисследимы пути Его!") (Рим. 11:33). Не сказал: непостижимы, а: неиспытанны. Если же их нельзя испытать, то тем более невозможно постичь. "И неисследимы пути Его". Пути Его неисследимы, а сам Он, скажи мне, постижим? Что ты говоришь? Судьбы Его неисповедимы, пути Его неисследимы, блага, которые уготовал Он любящим Его, на сердце человеку не всходили, величие Его безпредельно, разуму Его нет числа, все непостижимо, и только сам Он постижим? Не чрезмерное ли это безумие? И кто не восплачет о вас в виду такого сумасшествия и крайнего безумия? Постараемся же, возлюбленные, по мере сил отвергнуть его от себя, представляя всегда пред очами нашими Павла, восклицающего в изумлении: "Как неиспытанны судьбы Его и неисследимы пути Его!" Ему слава во веки. Аминь.

22. Слово 22 о терпении и великодушии.

О терпении и великодушии. Если угодно, предложим вам, возлюбленные, в качестве увещания к терпению доблестные подвиги праведного Иова.

В самом деле, тот, кто родился от бедных родителей и получил воспитание в бедном доме, легко может вынести бремя бедности, как человек уже приученный и привыкший к этому; но кто изобилует громадными средствами и владеет большим богатством, и потом неожиданно впадает в бедность, тому нелегко потерпеть такую перемену. Равным образом и при потере детей, хотя бы кто лишился и всех их, но не в одно время, находит утешение в своем горе по умершим в остающихся; и когда скорбь о раньше умерших утихнет, если и приключится спустя некоторое время смерть других детей, горе не чувствуется уже с такою остротою: оно падает не на свежую рану, а на затянувшуюся уже и залеченную; а это значительно уменьшает боль. Между тем у этого праведника вся семья была истреблена на его глазах в одно мгновение, и при том самым жестоким образом, во время пира, в доме, открытом для странников: дом стал для них гробом. Кто также может изобразить тот необычайный и не поддающийся описанию голод, и добровольный и невольный? Право, я не знаю, как его и назвать. Добровольным? Но ему хотелось вкушать лежавшую пред ним пищу. Невольным? Но пища была пред ним и никто не препятствовал ему, а между тем он воздерживался от предложенной трапезы и, видя пред собою яства, не прикасался к ним. Зловоние, исходившее из ран, покрывавших тело, уничтожало желание и самую пищу делало отвратительной. Смрад бо зрю, - говорит, - брашна моя ("До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою") (Иов. 6:7). Томящий голод заставлял браться за пищу, но чрезмерное зловоние, исходившее от тела, побеждало силу голода. Как изображу я его страдания, источники червей, потоки гноя, поношения друзей, презрительное обхождение слуг? Слуги мои, говорит, не пощадили лица моего от заплеваний, и те, которых я не считал достойными псов стад моих, ныне смеются надо мною, и дают мне наставление люди отверженные. Не тяжко ли, по-видимому, все это? И подлинно, тяжко и невыносимо. И, тем не менее, когда человеколюбец Бог благоволил открыть ему причину этих браней, когда сказал именно, что все это попущено было для того, чтобы он оказался праведником, то он так воспрянул духом, как будто бы совсем и не потерпел тех бедствий. Как борцу на состязании приходится терпеть и пот, и пыль, и сильный жар, и усталость, и утомление, так точно и праведнику здесь нужно терпеть многое, и все мужественно переносить, если он желает получить блистательные венцы в жизни будущей. Если мы с похвалой говорим о теле, которое может без труда выносить холод и зной, голод и нужду, путешествия и другие тяготы, то гораздо более должны ублажать душу, которая может твердо и мужественно выносить все напасти и бедствия, и всегда сохранять непорабощенным свой ум. Как душа, пребывающая в праздности и безопасности, легко пленяется страстями, так, наоборот, упражняющаяся постоянно в подвигах благочестия не имеет даже и времени когда-нибудь подумать об этом, потому что забота о подвигах отвлекает ее от всего этого. Не только тот, кто делает добрые дела, но и тот, кто терпит зло, получает великие награды; и доказательство тому представляет Иов, прославившийся более своими страданиями, нежели добрыми делами. В самом деле, он был не так славен в то время, когда владел богатством, отверзал свой дом для бедных, и раздавал имение, как в то время, когда услышал, что дом его обрушился, и не возроптал; не так был славен, когда от волны овец своих одевал нагих, как славен и достохвален в то время, когда, услышав, что пал огонь и истребил все, возблагодарил Бога. Тогда он был человеколюбцем, теперь стал мудролюбцем; тогда сострадал бедным, теперь благодарит Господа. И не сказал он в душе своей: что же это такое? стада, от которых питались тысячи бедных, истреблены; не сказал: если недостоин был я пользоваться таким достатком, то ради хоть неимущих надлежало пощадить. Ничего такого ни сказал он, ни подумал, но знал, что Бог все устрояет на пользу. И чтобы ты знал, что он нанес более сильный удар диаволу напоследок, когда, будучи лишен всего, возблагодарил, нежели в то время, когда, владея богатством, оказывал сострадание, выслушай следующее. Когда он владел богатством, диавол имел хоть какой-нибудь предлог сказать: "разве даром богобоязнен Иов" (Иов. 1:9)? Но когда диавол все отнял у него, всего лишил, а он сохранил то же самое почтение к Богу, тогда заградились наконец безстыдные его уста и более не могли уже ничего сказать, потому что праведник оказался еще славнее, чем прежде. Действительно, лишившись всего, мужественно и с благодарностью переносить лишение гораздо более славное дело, нежели творить милостыню, живя в богатстве. Благодарить Бога, когда все идет успешно, - в этом нет ничего достойного удивления; но когда поднимается буря, и ладья находится в опасности перевернуться, тогда это служит великим доказательством терпения и благородства духа.

Если многих, живущих в счастии и не потерпевших ничего худого, часто уговаривают жены, то подумай, как мужественна была душа, отразившая ее с таким оружием. Когда говорившей была жена, и говорила жалобные слова, и помощниками своими имела и время, и язвы, и раны, и тысячи обуревавших помыслов, то кто не признает по всей справедливости душу, которая ничего не потерпела от такой бури, твердейшею всякого адаманта? Смело могу сказать вам, что этот блаженный был если не больше, то и не меньше самих апостолов. Для последних служило утешением то, что они терпели бедствия ради Христа; а тот лишен был и этого утешения; и что еще важнее, все это он претерпел, будучи воспитан в большой роскоши, принадлежа не к числу рыбарей, мытарей, людей низкого сословия, а как человек, пользовавшийся большим почетом. И что представляется самым тяжким в рассуждении апостолов, и то он потерпел, подвергаясь именно поношениям и ненависти не со стороны врагов, а со стороны друзей, слуг и облагодетельствованных им. А что это так, давайте сравним добродетели и страдания, чтобы вам ясно знать, что не только за добродетели, но и за страдание уготованы награды, и награды весьма великие, не меньшие, чем и за добродетели. И если угодно, представим в качестве примера того же самого великого подвижника терпения - Иова, просиявшего как добродетелями, так и страданиями, и сравним, когда он был славнее, тогда ли, когда он отверзал свой дом для всех приходящих, или тогда, когда по поводу разрушения его не произнес ни одного горького слова, а воздал хвалу Богу? Когда он светлее сиял, скажи мне, тогда ли, когда приносил жертвы за детей и побуждал их к согласию между собою, или когда они засыпаны были землею и кончили жизнь свою несчастнейшим образом, а он перенес это несчастье с великим любомудрием? Когда он более блистал, тогда ли, когда от волны овец его согревались плечи нагих, или когда он, услышав, что пал огонь с неба и пожрал стада вместе с пастухами, не смутился и не впал в уныние, а спокойно перенес несчастие? Когда он был более велик, тогда ли, когда здравием тела пользовался для защиты обидимых, сокрушая зубы нечестивых и вырывая из самых зубов их добычу, или тогда, когда это самое тело, оружие обидимых, видел пожираемым червями и, сидя на гноище, сам скоблил его черепком? Обливаю, говорит, грудие земли, гной стружа ("Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится") (Иов.7:5). Хотя все то были добродетели, а это страдания, однако последние сделали его более славным, чем первые. Когда у него были только добродетели, то диавол, хотя и с крайним безстыдством и наглостью, но все же попрекал его, говоря: "разве даром богобоязнен Иов" (Иов. 1: 9)? Когда же случились эти несчастия, то со стыдом обратился в бегство, не смея уже бросить и тени какого-либо безстыдного попрека. Поэтому, когда ты увидишь, что какой-нибудь праведный муж отличается великими добродетелями и терпит безчисленные бедствия, не удивляйся: наоборот, нужно было бы удивляться, если бы диавол, получая множество ударов, стал молчать и спокойно переносить раны. Нечему удивляться, если змея, подвергаясь постоянным уколам, приходит в ярость и бросается на того, кто ее колет. И воину, возвращающемуся с победы и битвы, неизбежно приходится быть в крови, а часто даже иметь и раны. Итак, когда ты увидишь человека, который творит милостыню и совершает тысячи других добрых дел, и таким образом сокрушает силу диавола, и подвергается затем искушениям и опасностям, не смущайся этим: потому он и подвергается искушениям, что слишком сильный удар наносит диаволу. Но как же, скажешь, Бог попускает это? Для того, чтобы праведник еще более прославился, чтобы диавол получил еще сильнее удар. Великое, конечно, дело и при благоприятных обстоятельствах творить милостыню и преданно служить добродетели; но гораздо более еще великое дело, терпя бедствия, самоотверженно и с полнейшим усердием подвизаться за добродетель. Как грешники, не потерпевшее никакого бедствия здесь, подвергаются большему наказанию там, так и праведники, потерпевшие много бедствий здесь, получат большую награду там. И подобно тому как из двух грешников, если один подвергается здесь наказанию, а другой нет, блаженнее подвергшийся наказанию, чем неподвергшийся, - так точно и из двух праведников, если один терпит больше скорбей, а другой меньше, блаженнее тот, который терпит больше. Те же, которые не переносят вразумления Божия с благодарностью, а предаются ропоту, кроме того, что не получают от того никакой пользы, еще и подвергают себя крайним бедствиям. Но ты живешь в бедности, в голоде, и безконечных опасностях? Так научись от нищих благодарить Владыку: Эти всю жизнь свою проводят в прошении милостыни, и не хулят (Бога), не негодуют, не ропщут, а с благодарением несут свой жребий. В самом деле, что такого потерпел ты, подобно нищему? Лишился глаза? А он обоих. Подвергся продолжительной болезни? А он даже неисцельной. Потерял детей? А он даже и собственное свое здоровье. Потерпел большой убыток? Однако еще не дошел до того, чтобы нуждаться в помощи других. Но этого недостаточно? Вспомни об Иове, этом несокрушимом столпе терпения. Кто может сравниться с ним в бедности, когда он был беднее даже ютящихся около общественных бань и спящих на печной золе, словом, беднее всех людей? Эти хоть рваную одежду имеют, а он сидел нагой, и единственную одежду, которую имел от природы, одеяние плоти, и ту диавол повредил страшным гноем. Нищие хоть находятся под кровлей преддверий в банях, хоть укрываются под соломой, а он проводил ночи под открытым небом, не имея утешения даже в самой легкой крыше; и что еще: важнее, - те по крайней мере сознают за собой многочисленные злодеяния (а сознание того, что справедливо терпишь наказание, составляет немалое утешение в несчастии), а он лишен был и этого утешения, как человек, который показал жизнь, полную добродетелей, а терпел то, что свойственно самым последним злодеям. При том, те с первых лет жизни приучаются к своему несчастию, тогда как он подвергся неожиданной бедности, внезапно лишившись богатства. Видишь, что он дошел до самой крайней бедности, хуже которой нельзя уже и найти? В самом деле, что же может быть беднее нагого, не имеющего даже и кровли и не пользующегося даже самой землей? - он ведь сидел не на земле, а на гноище. Итак, когда ты окажешься в бедности, вспомни о случившемся с этим праведником, и ты тотчас же воспрянешь и бросишь всякую мысль об унынии. Если же хочешь слышать и о брани, которую вела с чрезмерною жестокостью сама природа против этого доблестного мужа, внимай тому, что я скажу. Десятерых детей потерял он, десятерых детей внезапно, в самом цвете лет, десятерых детей, обнаруживших великую добродетель, и даже не по общему закону природы, а от насильственной и жалости достойной смерти. Кто может изобразить такое несчастие? Какой железный человек, какой адамант вытерпит столько бедствий? Никто, никто поистине.

Несчастие заключалось не только в преждевременной их смерти, но и в том, что все они находились в расцвете сил, были добродетельны и дружелюбны, что погибли все вместе, сыновья и дочери, что погибли не по общему закону природы, что случилось это после потери всего имущества, наконец, в том, что он потерпел это, не сознавая ни за собой, ни за ними ничего худого. Каждого из этих несчастий и самого по себе уже достаточно, чтобы смутить душу; когда же они стекаются все вместе, то представь, какова высота волн, до какой степени сильна буря и непогода. Удивительно все это, если и просто лишь слышишь; если же ты исследуешь это тщательно, тогда еще более увидишь чудо.

Бедствие, когда его предвидят задолго, хотя бы было и крайне тяжким, вследствие ожидания может сделаться довольно легким; но когда оно случается внезапно и вопреки надежде, то, хотя бы по существу было и легким, оно становится невыносимым вследствие того, что случается внезапно и вопреки ожиданию. Когда же бедствие и само по себе тяжко, и усиливается еще оттого, что случается вопреки ожиданию, то подумай, как оно становится невыносимо и выше всякого описания. Он даже и на ложе не видал их при последнем издыхании, а всех нашел погребенными под развалинами дома.

Но этим ли только ограничивались его бедствия? А оставление и измена друзей, а насмешки и злословие, а поругание и издевательство, а общее презрение, - выносимо ли все это и поддается ли утешению? Это и слышать невыносимо, а не то что терпеть на самом деле. Не так, ведь, сами по себе несчастия обычно терзают нашу душу, как глумящиеся над нами в несчастиях. Но посмотри теперь и здесь на кротость и богобоязненность этой доблестной и адамантовой души. Несмотря на то, что себя самого, исполнившего всякую добродетель, он видел в крайних бедствиях, а людей нечестивых и развращенных - благоденствующими, он не сказал ничего такого, что, вероятно, сказали бы более слабые люди: для того ли я воспитывал и со всем тщанием наставлял детей, для того ли отверзал свой дом приходящим, чтобы после стольких забот и хлопот о нуждающихся, о нагих, о сиротах, получить такую награду? Напротив, вместо того произнес слова, превосходнейшие всякой жертвы: "Господь дал, Господь и взял" (Иов. 1:21). Если же он разодрал одежду и остриг голову, то не дивись: он был отец, и отец нежнолюбящий, и должен был показать как свойственное природе сострадание, так и любомудрие души; если бы он и этого не сделал, то иной мог бы счесть такое любомудрие следствием безчувственности. Так-то и ты, когда потеряешь свои деньги, и не будешь роптать, а мужественно перенесешь и возблагодаришь Бога, говоря словами Иова: "Господь дал, Господь и взял", то обратишь этим потерю в пользу для себя. Как, скажешь ты, "Господь дал, Господь и взял"? Вор украл; как же я могу сказать: "Господь и взял"? Не удивляйся; ведь и Иов относительно того, что диавол похитил у него, сказал: "Господь и взял"; почему же относительно того, что вор украл, тебе не сказать: "Господь и взял"? Не говори: я не обязан этим себе; не моей воли это было дело, разбойник взял без моего ведома и желания; за что же мне будет награда? И с Иовом ведь случилось это без его ведома и желания. И что же? Однако он, не дававши тогда милостыни, нисколько не уступает подававшим. Если же тебя будут уговаривать сходить к какому-нибудь прорицателю, а ты, зная, что это запрещено, по страху Божию предпочтешь скорее не получить своих денег, чем ослушаться Бога, то получишь такую же награду, как и раздавший их бедным, за то, что, потеряв их, благодарил Бога, и, хотя мог сходить к прорицателям, решил лучше не получить их, чем получить таким образом. В самом деле, подобно тому как тот издержал их на бедных по страху Божию, так точно и ты, когда их похитили воры, не получил обратно по страху Божию. Вор лишил тебя денег? Не лишай ты сам себя спасения, потому что, скорбя о бедствиях, которые ты потерпел от других, ты сам подвергаешь себя еще большим бедствиям. Тот поверг тебя, может быть, в бедность, а ты злодейски причиняешь себе смертельное зло; тот лишил тебя внешних благ, которые с течением времени и помимо твоего желания уйдут, а ты лишаешь себя вечного богатства. Огорчил тебя диавол, лишив денег? Огорчи и ты его, воздав благодарение Богу, а не доставляй радости. Если ты пойдешь к прорицателям, то доставишь ему радость; если возблагодаришь Бога, то нанесешь ему смертельный удар. И смотри, что бывает. Сходив к прорицателям, ты все равно не найдешь своих денег, потому что не в их власти знать это; если же они как-нибудь и скажут удачно, то ты и душу свою погубишь, и будешь осмеян своими братьями, и опять потеряешь их несчастным образом. Если демон видит, что ты не выносишь потери денег, и из-за них отрекаешься от Бога своего, то опять даст их тебе, чтобы иметь повод опять обольстить тебя и отвлечь от Бога. Подобно тому, как мы стараемся сделать врагам то же, чем огорчаемся сами, а когда видим, что они не огорчаются, перестаем это делать, не находя уже возможности опечалить их, так точно и диавол, если увидит, что ты смеешься и смотришь с презрением на его умысел, бросит такой путь и больше уже не приблизится к тебе. Итак, терпеливо снося потерю денег, ты можешь получить точно такую же награду, как если бы и добровольно бросил их. И мы справедливо удивляемся больше тому, кто с благодарностью переносит испытания, нежели тому, кто добровольно отдает деньги. Почему именно? Потому, что этот последний находит себе поддержку в похвалах и в своей совести, имеет благие надежды, и отрекается от денег после того уже, как наперед мужественно перенес лишение их, тогда как первый лишается их, будучи еще привязан к ним. Между тем не все равно, наперед ли решившись отречься от денег, раздать их, или лишиться их, питая еще любовь к ним; не все равно, опять, в течение ли долгого времени научиться презирать деньги, или перенести неожиданно случившуюся потерю. Тот, кто приготовлен уже к бедствиям, может легко перенести их, когда они наступят; но кто предался безпечности и оставил всякую мысль о заботах, тот, если с ним опять случится что-нибудь подобное прежнему, вдвойне смущается и становится удобоуловим - и вследствие неожиданности, и вследствие того, что у него исчезла всякая ревность и подготовленность к бедствиям. Между тем в рассуждении скорбей является не только немаловажным, а даже самым невыносимым то обстоятельство, когда человек, решив уже, что он освободился от скорбей и дошел до самого конца их, и потому отложив всякую заботу и попечение, опять находит новый источник бедствий. Почему диавол не погубил вместе с детьми Иова и его жену? Потому, что знал, что она окажет весьма большое содействие его козням против последнего. Если чрез жену, думал он, я изгнал Адама из рая, то тем более смогу довести до падения Иова на гноище. И смотри на злодейство: это свое изобретение он приводит в действие не тогда, когда гибли волы, ослы и верблюды, не тогда, когда был разрушен дом и дети погибли под его развалинами, - до сих пор он молчит и выжидает, наблюдая за подвижником, - но когда забил источник червей, стала отпадать гниющая кожа, и разлагающееся тело начало выделять полный страшного зловония гной, когда рука диавола истязала его мучительнее раскаленных сковород и всякого пламени, хуже всякого зверя грызла со всех сторон и пожирала его тело, когда в таком несчастии прошло много времени, и вследствие этого, как он видел, праведник жаждет освобождения и желает себе смерти, не имея возможности перевести и дыхание (если бы я мог, говорит он, наложить на себя руки, или попросить другого, чтобы он сделал мне это), - тогда он приводит ее и говорит: доколе терпиши глаголя: се, пожду время еще мало, чая надежды спасения моего "И сказала ему жена его: ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога и умри". (Иов. 2:9)? Утешая и ободряя ее несбыточными надеждами, когда она докучала ему, он постоянно говорил ей: подожди еще немного, и скоро будет всему конец. Поэтому она с упреком и говорит ему: ужели и теперь ты скажешь тоже самое? Ведь много уже времени прошло, а конца этому и не видится. Потребися же от земли память, твоя, сынове твои и дщери твои, моего чрева болезни и труды, имиже вотще трудихся с болезньми, и аз скитающиися и служаще, место от места, и дом от дому преходящи (Иов. 2:9). Я не только нищенствую, но и скитаюсь, и испытываю новое и необычайное рабство, всюду бродя и нося с собой знаки несчастья, и всем выставляя напоказ свои бедствия, и, что всего прискорбнее, ожидающи солнца, когда зайдет, да почию от трудов моих и угнетающих меня болезней, яже мя ныне обдержат. Но рцы глагол некий ко Господу, и умри. Что же этот блаженный и твердейший адаманта муж? Строго взглянув на нее, - о, целомудренная и безстрастная душа! - он раньше слов, уже взглядом отразил коварные ее замыслы. Та думала вызвать потоки слез, а он, став сильнее льва и исполнившись гнева и негодования, говорит ей: "ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать" (Иов. 2:10)? В самом деле, за что дал их нам Бог, за что воздавая награду? Ни за что; единственно только по благости и человеколюбию. "Наг", - говорит, - "я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь" (Иов. 1:21).

В самом деле, те светят телесным очам, а эти просвещают наши душевные очи. Кто слышал, кто видел такие удивительные состязания в борьбе? В обычных боях бойцы, когда рассекут голову противникам, являются победителями и получают венцы; а этот, когда поразил тело праведника, оказался побежденным и отступил. Что случилось, диаволе? Почему ты отступаешь? Не исполнилось ли все, чего ты желал? Не уничтожил ли ты стада овец и волов, табуны лошадей и мулов? Не погубил ли всех детей, и не поразил ли все тело? Почему же ты отступил? Потому, говорит, что хотя и все исполнилось, чего я желал, но чего я больше всего желал, и ради чего все это сделал, того не достигнуто: он не изрек хулы на Бога. Для того, ведь, говорит, я все это и делал, чтобы достичь этого; а раз этого не достигнуто, мне нет уже никакой пользы от лишения имущества, погибели детей, и поражения тела; вышло даже совершенно обратное тому, чего я хотел: я только сделал врага еще славнее, сделал противника еще достохвальнее. Узнал ты теперь, сколько пользы получилось от страданий? Прекрасно, конечно, и полно здоровья было тело праведника; но оно стало гораздо досточтимее, после того как было иссечено этими язвами. Так и шерстяные ткани, хотя и до окраски хороши, но когда делаются пурпурными, приобретают необыкновенную красоту и великолепие. Если бы диавол не обнажил его, то никогда бы не узнал прекрасного состояния тела этого победителя; если бы не пронизал его тело ранами, то не просияли бы изнутри его лучи; если бы не посадил его на гноище, мы не узнали бы его богатства. Поистине, не так славен царь, сидящий на троне, как славен и знаменит был тогда этот праведник, сидя на гноище; после царского престола - смерть, а после этого гноища - царство небесное. Не для того диавол лишил его имущества, чтобы сделать бедным, а для того, чтобы заставить его извергнуть какую-нибудь хулу на Бога; равным образом, не для того поразил тело, чтобы подвергнуть его недугу, а для того, чтобы поколебать добродетель души. И несмотря на все злоухищрения, пущенные в ход диаволом, несмотря на то, что он сделал праведника из богатого бедным, - а это всем нам кажется самым ужасным бедствием, - и из многодетного бездетным, несмотря на то, что истерзал все тело его хуже палачей в судилищах (действительно не так крючки последних рвут бока попадающимся в их руки, как уста червей терзали его тело), не только изгнал его из города и дома, и прогнал бы в другой город, не сделал для него гноище и городом и домом, - несмотря на все это, не только не причинил ему никакого вреда своими кознями, а даже сделал его еще славнее. Так и ты, если кто-нибудь отнимет у тебя деньги, а ты мужественно перенесешь потерю, получишь ту же самую награду, что и расточившие свое имущество на бедных. Как при старании с нашей стороны мы и от обижающих нас получаем пользу, так, наоборот, при безпечности и от благодетельствующих нам не становимся лучше. Если Иов, потерпев столько бедствий, не получил никакого вреда, и при том потерпев не от человека, а от злейшего всех злых людей демона, то будет ли иметь оправдание кто-либо из тех, которые говорят: такой-то обидел меня и причинил вред? В самом деле, если исполненный столь великой злобы диавол, пустив в дело все свои орудия, выпустив все стрелы, и излив на дом и тело этого праведника в преизобильной мере все бедствия, какие только существуют среди людей, не причинил ему никакого вреда, а даже еще принес пользу, то как же кто-нибудь может обвинять тех или других людей, точно он потерпел вред от них, а не от себя самого? Ты удивляешься трем отрокам? Дивлюсь и я, что они попрали пещь и воспротивились тирану, говоря: "мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся" (Дан. 3:18). Но для них величайшим утешением было то, что они ясно сознавали, что все страдание терпят ради Бога. Между тем этот праведник не знал, что его страдания были подвигами борьбы и состязания; иначе, если бы он знал это, он совершенно даже и не почувствовал бы случившегося с ним. В самом деле, когда он услышал: "Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя" (Иов. 40:3)? - подумай, как он тотчас же от одного лишь слова воспрянул духом, как уничижил себя, как вменил ни во что все понесенные страдания, говоря: что еще сужусь я, будучи вразумляем и обличаем Господом, когда слышу такие слова, - я, который есть ничто? Будем же каждый подражать благочестию этого святого, зная, сколько благ произрастает от терпения. Как бы на зрелище всей вселенной стоит этот блаженный и доблестный муж, и приключившимися с ним страданиями всех убеждает мужественно переносить все, что бы ни случилось, и не падать духом ни пред какими обрушивающимися на нас бедствиями. Нет, поистине нет ни одного человеческого страдания, для которого нельзя было бы извлечь отсюда утешения; какие только ни рассеяны по всей вселенной страдания, все они в совокупности обрушились на одно тело этого праведника.