Я уже сотни раз давал в приходе пример, но боюсь, что дам его еще раз – в надежде, что многие из вас его не слышали, некоторые – забыли, а те, кто помнит, могут пока вздремнуть.

В одной из книг Чарльза Уильямса (1) есть рассказ о женщине по имени Лестер. Эту молодую женщину убило при авиакатастрофе; самолет упал, все погибли, тела ее нет, а душа находится на месте гибели: на Вестминстерском мосту. Эта Лестер была до конца и совершенно эгоцентрична и эгоистична; она никогда ничего не замечала из того, что не касалось, не затрагивало ее лично, так что весь окружающий мир никогда для нее не существовал. И вот, она стоит на мосту, мимо проходят толпы людей, и она никого не видит. День сменяется ночью, проходит и ночь – всё что она видит, это дома и пятна в них, то яркие, то темные, и это ничего не означает для нее, потому что ну никак ее не касается. Пока вдруг мимо не проходит ее муж, и его она видит. Не потому что была так уж особенно привязана к нему; но хоть как-то связана с ним, она им обладала, она пользовалась всем, что он мог ей дать. Он был частью ее жизни, и поэтому она может его видеть, он существует. И с этого момента она начинает что-то открывать, начав с мужа и дальше к тому, что она еще знала. В какой-то момент она оказывается уже не на мосту, а на берегу Темзы, и смотрит на реку. Когда у нее было тело, она с ужасом отшатывалась от этой реки, потому что видела ее жирные воды, отяжелевшие отбросами, и ее реакция была: Боже мой! Какой ужас, если бы пришлось этой воды напиться! Как отвратительно было бы в эти воды погрузиться!.. Но теперь у нее нет тела, и у нее нет этой физической реакции на эти воды; она видит их такими, какие они есть: именно таковы должны быть воды реки, протекающей через большой город и уносящей всё, что город сбрасывает в реку на ее пути к морю. Она видит эти воды как таковые. И потому что она принимает их такими, она начинает сквозь слои густоты видеть дальнейшие слои меньшей густоты, большей прозрачности. Она видит этот поверхностный загрязненный слой, затем ниже – еще большую прозрачность, глубже – большую чистоту, дальше и дальше. Так что, переходя от одного слоя к следующему, она обнаруживает, что сердцевина реки состоит из воды, не из отбросов, грязи; там – вода! И вглядываясь еще глубже, она видит совершенно особенную воду; и в сердцевине этой воды, которая стала частью человеческой истории, так сказать, человеческой жизни, видит воду первозданную, сотворенную Богом воду, совершенно чистую, прозрачную; и в самой сердцевине этой воды сверкающий поток, – это та самая вода, которую Христос дал самарянке. Почему она это видит? Потому что в этот момент она совершенно отрешена от себя; у нее нет физического тела, которое мешало ей видеть эти воды, как они есть, а не такими, каковы они по отношению к ней.

Вот одна из причин, почему так часто истина, предстающая нам как таковая, абстрактно, не достигает до нас; притча же доходит до нас в той степени, в какой мы способны воспринять ее. Иногда притчу надо пояснить: апостолы ничего не поняли в притче о семени и сеятеле, а им надо было понять, необходимо было понять.

А порой – вы, вероятно, помните, как Христос обращался к толпе. Он шел, Его окружала толпа, и Он говорил с учениками, потом кто-то из толпы задавал вопрос, и Он отвечал; и что случалось? Представим себе небольшую толпу – вроде нас сейчас, и Христос говорит с учениками о вещах, которые на грани их понимания, но Он сеет семена, которые принесут плод после Его смерти и воскресения, когда ученики поймут всё, что стоит за словами. А затем вдруг кто-то, женщина, мужчина, выступает вперед и ставит вопрос, и Христос прерывает Свою беседу с учениками и отвечает на вопрос. А что делает толпа? Нам ничего об этом не говорится, но так легко себе представить, что в этой толпе есть мужчины, женщины, у которых этот вопрос еще не сформулировался достаточно ясно, чтобы поставить его, но уже где-то созревает, он уже принимает некие очертания, хотя человек еще неспособен выразить его словами; и вот кто-то задал вопрос: это же мой вопрос!.. И они слушают. Но есть и другие люди, у которых никогда не возникало подобного вопроса; они, вероятно, переглядывались и говорили: О чем это они говорят? Один глупец задал нелепый вопрос, а Этот тратит время на ответ! Что это с ними?..

Так вот, что-то подобное происходит с нами, когда мы читаем Евангелие; такие случаи встречаются и в житиях святых. Иногда в житии мы видим, как святого окружают люди, и святой совершает непонятный поступок. Я сейчас думаю о святом Амвросии Оптинском. Он беседовал с группой просвещенных людей, которые ставили ему вопросы о духовной жизни; и вдруг он оставил их, бросился в толпу, вытащил из толпы убого одетую старую крестьянку, посадил ее рядом с собой на пенек и стал обсуждать с ней, как следует кормить индюшек. Когда он кончил, она поблагодарила и отошла, и те духовные люди сказали: "В чем дело? Мы не понимаем тебя! Ты беседовал с нами о духовных предметах, и всё оставил, чтобы говорить с ней об индюшках, о том, как их кормить...". И он ответил: "Да, потому что духовная беседа для вас – роскошь, а для нее эти индюшки – вопрос жизни и смерти. Ее нанял пасти индюшек богатый крестьянин, индюшки у нее мрут, и хозяин сказал, что если мор не прекратится, он ее прогонит. А для нее это означает остаться без крова и умереть с голода. Так что для нее совет о том, как кормить индюшек, важнее, чем для вас знать, как святые лицезрели Бога".

Так что видите, данный случай по той же линии: есть кто-то, для кого вопрос реален, и к этому человеку притча обращена на самых разных уровнях; на самом очевидном, на котором представлен образ, но также на самом глубоком уровне, какой только доступен ему. И потом в какой-то момент понимание кончается, образ исчерпал свое содержание; человек должен сначала созреть и измениться, чтобы он смог сделать следующий шаг и открыть для себя новый уровень – подобно Лестер, которая открыла, обнаружила, быть может, пять, шесть, десять слоев, пока не дошла до сверкающего потока воды живой, воды жизни вечной.

Вот, пожалуй, всё, что я могу сказать вам о притчах. Не знаю, пригодится ли вам что-либо из сказанного; и если у вас есть вопросы, я могу попробовать ответить на них.

(Вопрос) "Имеющий уши да слышит...": как Вы думаете, Христос в каком-то смысле не хотел, чтобы люди понимали?..

Нет, я думаю, Он хотел, чтобы они понимали то, к пониманию чего уже созрели. Одна из проблем, с которой мы сталкиваемся в жизни, возникает из-за того, что мы сталкиваемся с вещами, которые превосходят нас, а нам кажется, что мы их понимаем, потому что головой – да, понимаем. Но они остаются совершенно бесплодными в нас, и из-за того, что мы думаем, будто поняли их, мы никогда не переходим в реальность из мира фантазии. Христос предлагал Свое учение и Свои притчи так, чтобы каждый человек мог понять их на уровне собственной зрелости. Он не предлагал интеллектуальных построений, которые могут быть поняты только умственно и отложены в уме, в памяти как интересный материал.

Я помню, очень давно один из моих воспитанников спросил меня в летнем лагере, что ему читать о духовной жизни. И я ответил: "Читай Добротолюбие!". В каком-то смысле это был самоочевидный ответ, это очень практично, в нем всё есть. Я упомянул об этом при одном старом священнике, отце Сергии Четверикове, и он мне сказал: "Никогда не говори так!". – Я удивился: "Что вы имеете в виду? Я посоветовал читать самую лучшую книгу, какая только есть!". – И он ответил: "Да! У него возникнет иллюзия, будто умом он всё понял; в лучшем случае он станет, словно обезьяна, подражать примерам, которые вычитает там. Он станет прошколенной обезьяной, он никогда не поймет самую суть вещей, но то, что он прочитает о них не вовремя, станет помехой, не даст ему прочесть и понять эти вещи, когда он достаточно созреет для них".

Я думаю, имеющий уши слышать да слышит подразумевает вот это. Христос не старается навязать умственное понимание; Он дает образ, и вы воспринимаете из него столько, сколько способны воспринять. И потому что вы восприняли его всем своим нутром, всем своим опытом жизни, всей чуткостью своего сердца, всей своей способностью понимать и себя, и всех и вся, вы сможете применить его. Я так понимаю эти слова; может быть, я ошибаюсь, я не утверждаю, что прав, но вот как я это чувствую. Потому что если сказать некоторые вещи слишком рано, это ничего не даст.

(Вопрос о десяти девах со светильниками)