Верно, так и случилось с теми, кого слуги хозяина привели к его вратам: их приняли другие слуги – Ангелы Божии, омыли их, одели, с честью, жалостью, лаской ввели туда, где был приготовлен пир. И все с радостью, с благодарностью, с трепетным сердцем, в изумлении принимали эти заботы, эту неожиданную, незаслуженную ласку. А один, видно, кого тоже хотели омыть, одеть, отмахнулся от этой ласки и заботы и ответил: "Мне сказали, что здесь кормят, я есть хочу! Остальное мне не нужно: годами не мылся, всегда в лохмотьях ходил, – дайте мне попировать один раз в моей жизни!" И вошел он, как был; но хозяин велел его прогнать, – не потому что тот был в лохмотьях, а потому, что ему до любви, до жалости, до милосердия хозяина не было никакого дела. Хозяин был ему не нужен, ему нужен был накрытый стол...

И вот, вопрос ставится перед нами очень круто: мы постоянно прибегаем к Богу – но в каком духе? Мы тоже нищие, мы тоже слепые, хромые, мы тоже износились и одеждой и душой. И нас зовет Господь: Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я вас успокою... И мы приходим – но как? Не приходим ли мы часто, как этот человек в лохмотьях пришел и пробился к столу, потому что ему нужен пир, а не хозяин, нужна еда и питье, а не то Царство Любви, которое представляет собой этот Божественный пир? Не подходим ли мы слишком часто и к молитве, и к причастию именно так, ожидая себе от Бога пищи и питья: пусть Он дает, дает, дает... – а что мы сами сделали для того, чтобы сметь войти в Его хоромы, чтобы сметь быть там? Из притчи видно: от нас не требуется, чтобы мы были чем-нибудь богаты; а в Ветхом Завете есть место, где говорит Господь: Чадо, дай Мне твое сердце, – все остальное уже Мое... Да, все Его; но сердце человека, его любовь, его благодарность, его благоговение во власти самого человека, и никто, даже Бог, не в силах заставить человека любить, благоговеть, быть благодарным. Потому что любовь и все, что из нее рождается – это предельная свобода.

Как мы подходим к Богу? Разве мы не бежим к Нему каждый раз, когда нам холодно в стылом мире и голодно в обездоленности нашей? А дальше, потом – что? Не входим ли мы к Нему в лохмотьях сознательно? Нищие шли в ужасе, что в таком виде предстанут перед своим господином, царем; а мы, когда становимся на молитву, неужели просто стоим, как нищие у врат богатого, или стучимся бесстыдно в двери того, кто может дать, но кому в лицо мы не заглянем, а только будем смотреть, что его рука уронила в нашу руку?.. Как подходим мы ко святому Причащению: в сознании ли, что мы – действительно нищие до конца, и не то нам дорого, что нам будет дано, а дорого, что есть Кто-то, Кто нас так любит, что мы можем прийти, словно блудный сын, обнищав, все растратив, и встретить любящего Отца, родной дом?..

Нам надо об этом думать, потому что стать домочадцами не значит прийти туда, где кормят, где тепло, где мы под защитой; быть домочадцами значит влиться в семью и разделить с этой семьей все, чем она живет, – не хлеб и пищу, не тепло, а смысл жизни этой семьи. И когда мы молитвенно приходим к Богу, когда в причащении Святых Таин мы приходим к Нему, мы приходим к Единому в Троице славимому Богу, Который есть Бог любви, Бог крестной любви, Бог Воплощения, Бог, Который Сына Своего не пожалел ради тех, кто зло, бессовестно Ему изменил, кто не только был потерян, но ушел по своей воле и жил по своей воле.

Так ли мы идем к причащению? Приняв крещение, мы сами непосредственно (или за нас – действительно любящие нас люди, верящие в наше благородство) обязались быть живым присутствием Христа среди людей, Его милосердием, Его любовью, Его готовностью жить и умирать ради других и ради Бога, – а не только жить благодаря тому, что Христос умер на Кресте: Ему – смерть, нам – жизнь... Это не христианский девиз, это богохульство. А мы так часто живем, будто это наш девиз... Бог нас ни к чему не обязывает, в том смысле, что Он не ставит условий: Он нас любит без-условно, ценой Своей жизни и смерти и сошествия во ад. Но есть ли в нас хоть какая-то искра благородства, есть ли в нас хоть какой-то луч благодарности? Если в нас есть сколько-то благородства – неужели мы не можем отозваться всей жизнью на то, что Бог Собой представляет, и на то, что Бог для нас, людей, сделал и делает изо дня в день? Если в нас есть какая-то доля благодарности, способности быть благодарными – неужели мы не можем сознательно, сурово по отношению к себе строить жизнь, которая могла бы быть для нашего Бога радостью о том, что не напрасно жил и умирал Христос, что весть об этом потрясла наши души и мы жизнью это доказываем?

Есть отрывок в Евангелии, где говорится, как человек был должен крупную сумму денег царю; так как он не мог выплатить свой долг, велено было продать его в рабство вместе с семьей. Но он бросился на колени перед своим царем и умолил дать ему время, обещал все выплатить, и царь его простил. Но выходя от царя, этот человек встретил собственного должника, который был ему должен ничтожно малую сумму денег; он схватил его и стал требовать долг, стал требовать от суда, чтобы этот человек был принужден немедленно все ему выплатить. И когда об этом узнал царь, он велел своего должника бросить в темницу. О чем это нам говорит?

Перед лицом того, что для нас сделал Бог, Кто Он в нашей жизни, мы должны Ему все без остатка. От Него мы получили бытие, от Него мы получили жизнь. Им нам даровано знание Его Самого. На нашу измену, повторную и постоянную, Он отвечает Воплощением, жизнью, смертью Своего Сына; на постоянную нашу неверность Он отвечает Своей непоколебимой верностью. Все, что у нас в жизни есть – и тело, и душа, и ум, и сердце, и воздух, которым мы дышим, и пища, которую мы едим, друзья и родные – все от Него; мы обязаны Ему всем, мы Его должники до конца. Он долга от нас не требует, – Он ждет от нас ответной любви и творческой, именно творческой благодарности. Не просто благодарности сердца или памяти: "Спасибо Тебе, Господи!.." – а такой творческой благодарности, которая создавала бы для людей вокруг нас то чудо Царства Божия, Царства любви, взаимной заботливости, к которому все мы призваны. А вокруг нас люди, как тот должник, немного задолжавший своему знакомому, нам "должны" что-нибудь: забывают нас, обижают нас, унижают, – что только не делают. Но если бросить на весы все это – и то, что для нас представляет Бог, дивный, святой, вечный и готовый нас считать Своими дочерьми и сыновьями, Своими родными детьми, и все, что Бог нам в Своей неописуемой любви и щедрости дает, то по сравнению с этим все, чем мы можем быть обижены жизнью и людьми, делается таким малым! Нет сравнения между нашей "чуткостью", болью, которую мы чувствуем, унижением нашей гордости, и тем, что Бог есть и что Бог дает.

Бог ничего от нас не требует для спасения, кроме одного, – и это много раз выступает в Евангелии. Я вам дал один пример, есть другие; но я имею в виду два евангельских отрывка. Первый – Молитва Господня, "Отче наш". Все зависит от Бога: Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя; хлеб наш насущный даждь нам днесь;.. не введи нас во искушение; избави нас от лукаваго – всего этого мы просим: да будет... Но одного мы просим с очень для нас ответственным условием: Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим... И Христос об этом повторно говорит: какой мерой вы другим мерите, такой вам будет отмерено... Здесь мы берем наше спасение в собственные руки. И в Нагорной проповеди среди заповедей блаженства есть одно блаженство, которое зависит от нас: Блаженны миротворцы... Мы должны творить мир, – творить мир не из себя, но творить его из дара Божия. Все остальные блаженства как бы даны; это блаженство – в наших руках. Здесь как бы грань, которую нам надо пройти, чтобы быть Божиими.

И поэтому Евангелие – благая весть о том, что спасение пришло, что спасение не только при дверях, но С НАМИ БОГ, в нашей среде, мы Ему уже свои, как говорит апостол Павел; и не только в смысле "свойственники", но мы Ему родные. Христос называет нас "братьями", "сестрами" Своими; и в Нем, через Него, потому что мы Его братья и сестры, мы делаемся родными детьми Бога и Отца... Мы – свои Богу; как же на это не отозваться благодарностью – активной, живой, творческой, если нужно – жертвенной? И если мы не отзываемся, если все Евангелие, как говорится в каноне преп. Андрея Критского, бессильно против нашей косности, то что может нас разбудить? Если мы на это не можем отозваться благодарностью, то мы ни на что не способны отозваться иначе, чем мгновенным переживанием, минутным умилением – и все.

Как было бы страшно, если бы в конце нашей жизни мы оказались такими, как тот нищий, который вошел в царские палаты есть и пить, которому никакого дела не было ни до окружавших его нищих, ни до слуг, все ему предлагавших, ни до самого хозяина, который просто по любви ему предложил стать домочадцем из бродяги... Апостол Павел говорит, что мы странники на земле. Он не говорит "бродяги". Странники – да, потому что наша родина на небе, то есть не где-то за тучами, а там, где Бог, в Царстве любви жертвенной, творческой, крестной, радостной. А на земле, да – мы странники; но не только. Опять-таки, как Апостол говорит, мы посланы Богом на землю проложить путь этому Царству Божию; мы посланы на землю уготовать путь Господень в каждом сердце, в каждом уме, в каждой воле, в каждой обстановке, среди всех событий, и чем они страшнее, тем больше нужно наше присутствие, если мы верны своему призванию.

И вот, поставлю еще раз тот же самый вопрос: а мы? А я? А каждый из нас?.. Неужели мы относимся к Богу только как к источнику всех благ? Конечно, это так, конечно, Он источник всех благ. Но неужели Он для нас только неистощаемый источник благ, к Которому можно обращаться, пока жизнь держится в нас, и не подумав поблагодарить Его? А когда мы спрашиваем, как благодарить, Христос ясно, определенно отвечает: что вы сделали одному из этих малых, которые вас окружают, вы сделали Мне... Ответ простой, цельный, без трещины, его не разложишь, его не обойдешь. Христос не напрасно сказал: Я пришел принести меч, – меч, который разделяет свет от тьмы, правду от неправды, любовь от нелюбви, меч, чистый, как сталь. И Евангелие Божие действительно как меч; это не книга утешений, это книга творческой радости или осуждения. И все мы стоим перед этим: что для меня представляет эта благая евангельская весть? Как я на нее отзываюсь? – не в словах, не в чувстве, не в мыслях, а всей жизнью, и не только поступками, но целокупностью моей личности?..

И об этом нам надо спешить думать, так же как надо спешить творить добро. Спешить думать, потому что через несколько дней – Рождество Христово; мы можем принести в дар Христу новое понимание, новую готовность, положить "начало благое", о котором говорится в вечерних молитвах, вот теперь. И надо спешить делать добро, потому что одно мгновение – и уже поздно. Не поздно быть под Божиим крылом, но поздно Ему показать, что не напрасно жил и умирал Христос... В восемь часов вечера сын оставил больную, но бодрую, спокойную мать живой; когда вернулся, она лежала уже холодная. Вот что может случиться, вот что случилось с рабой Божией Елизаветой, которая сейчас лежит в гробу тут, в храме, рядом с нами. Простились на какое-то количество часов – и на земле никогда не встретятся: стало поздно. И поэтому когда прав. Иоанн Кронштадтский, повторяя слова апостола Павла, нам говорит: Спешите, спешите творить добро! – не надо оставаться глухими. Одно мгновение – и по отношению к этому человеку уже никто не сможет сказать доброе слово, совершить добрый поступок: поздно!.. Те из вас, кто знает и любит Достоевского, наверное, помнят в "Братьях Карамазовых" его короткую, с полторы странички, главу "Рассуждения об аде" (2). Для него ад в слове "поздно": ты уже в вечности, времени больше нет, и стало поздно, и навсегда...

Задумаемся над этим в течение следующего получаса, а затем помолимся вместе, и я, как сумею, произнесу нашу общую исповедь перед Богом в контексте того, что я сейчас говорил. А каждый из нас, во время исповеди ли, в то ли время, когда мы будем теперь молчаливо сидеть перед собственной совестью, перед собственной жизнью, перед собственной смертью – задумаемся крепко, глубоко; и придет время, когда мы переменимся. Но это надо делать изо дня в день, это надо делать с постоянством, это надо делать мужественно, бесстрашно, жестоко по отношению к себе. И только когда мы доведем до самых глубин нашей души этот ужас и эту надежду, которые переплетаются в одно горение перед Богом, мы сможем переменить нашу жизнь так, как ее меняли издревле и сейчас меняют люди Божии, – святые.

Беседы на Рождественском говении