Святой Серафим Саровский говорил, что разница между погибающим грешником и спасающимся праведником только в одном: в решимости, то есть в том, чтобы поставить перед собой задачу и решить не отступать от той правды, которую мы избрали. Как бы нас ни соблазняла жизнь, какие бы ни предлагала нам вызовы, мы в состоянии сказать "Нет!" тому, что недостойно и нас самих и Бога. Войти в этот день с такой готовностью нелегко: это требует внимания к себе, это требует постоянного наблюдения над собой, то есть бдительности. Требуется не быть озабоченным о себе, а — следить за движениями сердца, за мыслями, за движением воли и отрубать решительно то, чего не должно быть.

Но этого недостаточно. Своими силами мы не можем совершить полностью ничего из того, что достойно и нас самих и Бога. Нас самих — потому что мы все созданы по образу Божию, призваны к Его подобию, мы все призваны быть живыми иконами Спасителя Христа; и больше того. Икона — предмет неодушевленный, а мы крещением стали живыми членами, частицами Тела Христа. Как говорил отец Сергей Булгаков, мы — продолжение через всю историю воплощенного присутствия Самого Христа, мы делаемся Его Телом, мы делаемся местом вселения Святого Духа. Поэтому только силой Божией мы можем осуществить то, к чему призваны. Спаситель нам говорит: Без Меня вы не можете творить ничего, вы как малые ветки, которые растут на дереве. Оторвавшиеся от дерева ветки, отрубленные, отпавшие, высохшие, плода уже не могут принести. Только питаясь тем животворным соком, который бежит по стволу и по большим ветвям, мы, малые ветки, может быть, даже листочки этого таинственного дерева, можем жить и приносить плод.

На это, конечно, можно возразить: "Что мы можем делать? Мы так немощны, мы так бессильны..." Мы должны опять-таки вспомнить, как апостол Павел молился Христу, прося о Его силе для выполнения той задачи, которую Бог на него возложил, и услышал голос Христа: довольно тебе Моей благодати, сила Моя в немощи совершается.. В какой немощи? Конечно, не в трусливости нашей, не в косности, не в лени, не в нашей готовности изменить самому высокому ради того, чтобы удовлетворить самое низкое в нас. Немощь, о которой он говорит, иная: это сознание своего бессилия — и полной уверенности, что если предоставить себя полностью Богу, то Он и в нас может совершить то, что Он совершил в святых. И апостол Павел, познав, что эта немощь заключается в том, чтобы быть совершенно гибким в руке Божией, совершенно прозрачным Его свету, совершенно отданным Его воле, ликующе после этого говорит: И потому я буду хвалиться (т.е. радоваться) только о своей немощи, чтобы все была сила Божия... И в другом месте своих посланий он говорит: Все мне возможно в укрепляющей меня силе Господа нашего Иисуса Христа...

Мы не можем, конечно, сравнивать себя с апостолом Павлом ни по величию, ни по силе, но мы можем быть подражателями его. Он сам нам говорит: подражайте мне, как я подражаю Христу... Это не значит: "будьте мне подобными, как я стремлюсь быть подобным Христу"; это не значит, будто он гордится и говорит, что уже уподобился Ему; но что он устремлен всем своим существом следовать за Христом, стать подобным Ему, и он нам говорит: как я раскаялся в том, что был чужд Христу, и вы раскайтесь в этом, перестаньте быть чуждыми Ему... Павел был гонителем, а мы безразличны; Павел был активным противником христиан, но ради Бога; а мы косны и безразличны из-за себя, своей лени, нашей косности. Встретив Христа, Павел ни на одно мгновение не усомнился Ему отдать жизнь, и он нам говорит: поступите, как я.

А дальше нас будет вести Бог, та сила Божия, которая в немощи совершается. И вот начиная этот день, мы должны войти в глубокое общение с Богом, вмолчаться в наши собственные глубины в Его присутствии. Мы молчать не умеем. Мы не умеем молчать ни когда мы друг с другом говорим, ни даже когда мы одни. Вы, наверное, все замечали, как мы ведем постоянный диалог с самим собой, как мы постоянно сами с собой разговариваем. Нам надо от этого отучаться. И отучаться мы можем во-первых, тем, чтобы научиться слушать другого человека, когда он с нами говорит. Вам может показаться странным такое предложение, однако подумайте: как часто, как постоянно бывает, что человек с нами говорит, мы следим за его речью, но одновременно в нас идет комментарий на эту речь, мы готовим ответ на то, что он говорит, мы не слушаем его, мы слушаем его на фоне собственных мыслей. Надо научится внутренне молчать и слушать. Слушать не только слова, — слова мы можем слушать и так, как я только что описывал, ведя постоянный комментарий, готовя себя к ответу. Мы должны научиться слушать по-иному. За словами есть звук голоса, за звуком голоса есть целая человеческая судьба. Ведь как часто бывает: нам человек говорит одно (я не хочу сказать: лжет нам, а говорит нам ровно столько, сколько, он думает, мы способны принять и понести на себе), а на самом деле за тем малым, что он нам говорит — целое море боли, горя, нужды, надежды на нашу отзывчивость. Как прекрасно сказано: "Мало слов, а горя реченька, горя реченька бездонная". И как часто за словами мы не слышим (чаще всего — намеренно) крика души, потому что услышать этот крик значит душой отозваться, значит взять на себя риск принять горе, нужду этого человека в свое сердце и уже никогда от этого горя не оторваться, никогда не избежать, никогда не убежать от него. Это значит связаться навсегда и жизненно, потому что этот крик требует от нас активного внимания или, если жизнь нас разведет с этим человеком, требует молитвенно никогда не забыть этого крика, который мы один раз услышали от этого человека. Если вам нужен пример, я могу дать пример.

Как часто бывает, что мы посещаем больного, и нам страшно понести его крест, взять на плечи его судьбу, связаться с ним так, что уже не уйти от него — я не говорю: в пространстве, из этой комнаты выйти, а — не оторваться. Мы спрашиваем человека: "Ну, как ты себя чувствуешь сегодня?" И человек, видя в наших глазах надежду, что он нас не свяжет, отвечает: "Да ничего, знаешь, кажется, даже лучше, ночь была спокойная"... И мы не хотим слышать того, что в его голосе, а слышим только слова, потому что только их мы хотим слышать, и говорим: "Ах, как я рад!" И мы спаслись от нужды сострадать, принять человека в сердце навсегда.

Так бывает с каждой встречей. И вот если мы научимся слушать слова без комментариев, за словами прислушиваться к голосу, вглядываться во взор, в глаза этого человека, воспринимать его, насколько мы способны, всецело, то сколько-нибудь научимся тому внутреннему молчанию, которое постепенно нас может привести к слушанию собственных наших глубин.

Есть и другой способ научиться слушать: это внимательное чтение Евангелия, также проводимое так, как я говорил только что о человеческой речи. Мы читаем Евангелие с надеждой найти в нем то, чего нам хочется: утешение, укрепление, право жить и поступать так, как мы поступаем и живем. Либо мы читаем его со страхом, как бы не услышать чего-нибудь, что нарушит наш покой, что перед нами поставит неумолимое требование: раз ты это услышал, раз ты это понял — ты дальше не можешь жить, мыслить, чувствовать, желать так, как раньше... Мы читаем Евангелие с надеждой на то, что услышим желаемое, и с осторожностью — как бы не услышать того, чего мы не хотим слышать. Нам надо научиться слушать евангельское слово, слушать Христа, Который говорит с нами лично, с намерением услышать Его голос, что бы Он нам ни говорил, и, услышав, не спешить забыть, а, наоборот, себе отметить, зарубкой отметить то, что мы услышали, потому что в этот момент Христос Спаситель лично к нам обращался, лично с нами говорил. Неужели, если бы Христос телесно встал теперь перед нами и обратился к каждому из нас с одним только словом, которое относится к Его жизни, которое, как Христос говорил, будто меч разделяет свет и тьму, — неужели мы сказали бы: "Отойди, Господи! Отойди, не хочу слышать..." Конечно, нет; у нас не хватило бы безбожия, не хватило бы бесчувственности на это, бессовестности. И однако, не сознавая того, мы делаем это постоянно, когда читаем Священное Писание, когда слышим его в храме.

Мы не постоянно читаем Евангелие, мы читаем очень многое другое, но опять-таки, читаем без той открытости, без той внутренней молчаливости, которая нам дала бы возможность приобщиться к тому, что данный писатель нам говорит. Мы читаем с внутренним комментарием, мы читаем критически: это мы воспринимаем, это мы критикуем, это нам кажется ненужным... Но редко-редко мы читаем даже великих писателей с открытостью (я не говорю: ничтожных писателей, но и они имеют, что сказать, как каждый из нас в нашем ничтожестве может чудом другому человеку сказать то или другое на пользу). Мы должны научиться вчитываться в то, что читаем, не для развлечения, а для приобщенности к тому опыту жизни, или мечтам, или фантазиям, которые этот писатель вложил в книгу или статью. И опять-таки, это мы можем сделать, учась молчать внутренне; но делая это, мы можем научиться молчать.

И иной пример, который может быть вам более понятен, чем мне, хотя он мне понятен косвенно: музыка. Мы можем смотреть на партитуру, но если мы не музыканты, мы ничего не видим, кроме листа бумаги и знаков, которые нам непостижимы. Мы можем читать ноты, но только читать, не связывая в настоящую мелодию; мы можем развиться и глазами читать знаки, а внутренним нашим слухом слышать мелодию. Если мы слушаем эту же партитуру на концерте, мы можем уйти в звуки, звуки могут нас унести куда-то, и через эти звуки мы можем приобщиться к миру иному. Но за этими звуками стоит композитор с его опытом не музыки, а жизни, самого себя, с опытом красоты и безобразия, с опытом радости и горя, с опытом надежды и отчаяния, с опытом всей глубины человеческой жизни, и своей и чужой. А за этим еще лежит весь простор жизни, из которой этот композитор уловил только некоторые звуки, целое море, то море звуков, о котором Лермонтов писал; и за этим — тайны жизни.

Вот так мы можем восходить, если только оторвемся от видимого, чтобы через молчание дать проявиться невидимому. В своем роде святитель Феофан Затворник об этом писал, что, если мы глядим в ручей, в котором вода полна мути, мы видим только муть, а дна ручейка не можем увидеть; но если этот ручей несет прозрачные, чистые воды, то через их прозрачность мы можем видеть дно ручья, каждый камушек, все, что в нем лежит. И вот задача жизни в том, чтобы перестать мутить в себе поверхностные слои, чтобы можно было вглядеться в глубины собственной души, те глубины, о которых говорит апостол Павел, говорят подвижники, духовные наставники...

* * *

Продолжая то, что я говорил в конце первой беседы, я хочу вам дать пример, который я уже давал несколько раз, но не все его слышали, и он все-таки имеет свое значение.

Вскоре после моего рукоположения я был послан в старческий дом для совершения службы. После службы ко мне подошла очень ветхая старушка (и когда я говорю, что она была очень ветхая, это вполне справедливое определение: ей было тогда сто два года) и обратилась ко мне с вопросом: "Отец Антоний, я хотела бы научиться молиться, что мне для этого сделать?" Я на нее посмотрел с удивлением и говорю: "Обратитесь к кому-нибудь, кто об этом знает!" Она ответила мне на это: "Я уже спрашивала тех, кто знает, но никогда не получила толкового ответа, так я подумала, что раз вы, вероятно, ничего не знаете, может быть нечаянно что-нибудь полезное скажете". Ну, это меня, конечно, укрепило, и я ей сказал: "В чем же дело?" — "Вот, — говорит она, — я молюсь все время и никогда не могу ощутить Божия присутствия..." И тогда я действительно поступил так, как она ожидала, то есть "ляпнул" первое, что мне пришло в голову: "Как вы можете ожидать, что Бог сможет слово вставить, если вы все время говорите?" — "А что мне делать?" Я говорю: "Вот что. Вы утром, когда встанете, уберите свою комнату, приготовьтесь, спрячьте в какой-нибудь укромный уголок то, что составляет беспорядок в каждой комнате, зажгите свою лампадку, сядьте уютно в кресле и н е молитесь. Вы, я знаю, умеете вязать, так вы перед лицом Божиим вяжите себе спокойно и молчите. Смотрите на фотографии своих родных, смотрите в окно, ничего другого не делайте"... Через неделю я снова там служил, и старушка (я уже с дрожью ожидал ее прихода) пришла и говорит: "Знаете, получается!" Я был в совершенном изумлении, потому что я надеялся сверх всякой надежды, но ожидать ничего не ожидал. — "А что же получается?" — "Вы знаете, я села вязать, и сначала я только слышала звук моих спиц. Потом этот звук стал монотонным ритмом, я его слушала и слушала, и постепенно благодаря тихому звуку моих спиц я вдруг почувствовала, как тихо вокруг меня. Я стала прислушиваться к этой тишине, и вдруг мне стало ясно, что в сердцевине этой тишины чье-то присутствие. И я поняла, что Бог тут. А дальше (говорит она) я и не молилась, а просто сидела в Божием присутствии".