О том, что нужно удаляться от зрелищ, что посетители их вовлекаются в грех прелюбодеяния и что они бывают причиной несогласий и вражды, и об Аврааме

О том, что нужно удаляться от зрелищ. Златоуст, т.6, ч.2. О том, что нужно удаляться от зрелищ, что посетители их вовлекаются в грех прелюбодеяния и что они бывают причиной несогласий и вражды, и об Аврааме 1. Сегодня, я думаю, отсутствуют многие из тех, которые вчера оставили нас и устремились на беззаконные зрелища. Я хотел бы знать их точно, чтобы изгнать их из-под кровли храма, не для того, конечно, чтобы они навсегда остава­лись вне его, но чтобы по исправления возвратились сюда. Так и отцы нередко изгоняют своих провинившихся детей из сво­его дома и отлучают их от своей трапезы, не с тем, чтобы навсегда они лишались этого, но чтобы, сделавшись лучшими вследствие такого вразумления, они с подобающей честью и славой возвратились в отеческое наследие. Так поступают и пастухи: овец, покрытых коростой, они разлучают от здо­ровых, чтобы, когда болезнь пройдет, опять с безопасностью возвратить их к здоровым, но чтобы, пока они больны, бо­лезнь эта не перешла от них на все стадо. Поэтому-то и мы хотели бы знать тех. Впрочем, если мы не в состоянии раз­личить их чувственными очами, то слово наше во всяком случае опознает их и, оказав воздействие на их совесть, легко убедит их добровольно удалиться отсюда. Оно внушит им, что в храме пребывает только тот, чья душа достойна возвещаемого здесь учения, тогда как тот, кто принимает участие в этом собрании, оставаясь верен своим дурным привязанностям, хотя бы телом и присутствовал здесь, из­вергается и удаляется отсюда гораздо дальше находящихся под отлучением и потому не имеющих возможности приступить к святой трапезе. В самом деле, те, будучи согласно боже­ственным законам отлучены и оставаясь вне, имеют все-таки благую надежду, и действительно, если захотят исправиться в своих прегрешениях, то при содействии Церкви, от которой они отпали, могут с чистою совестью опять возвратиться. А те, которые осквернили самих себя и должны приступить к трапезе не прежде, чем очистят себя от нечистоты греха, но по своему безстыдству теперь же являются сюда, те нано­сят себе более тяжкую рану. Ведь не так тяжел сам грех, как то безстыдство, которое является после греха, и то, что человек не хочет повиноваться наставлениям пасты­рей. Но чем, скажут, так провинились они, чтобы их изго­нять из-под этой священной сени? Какой же еще нужен тебе грех, когда они, заявивши себя явными прелюбодеями, сряду же с безстыдством, как бешеные псы, приступают к священ­ной трапезе? А если хочешь знать самый способ, каким они впали в прелюбодеяние, я отвечу тебе не своими словами, по словами Того, кто грядет судить всю нашу жизнь. Всякий, го­ворит Он, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф.5:28). Случайно встретившаяся на площади женщина, в обыкновенной одежде, часто своим видом вводит в соблазн того, кто заглядится на нее. А тут люди (смотрят на женщин) не просто и не случайно, но с таким усердием, что и Церковью пренебре­гают и, удалившись туда, проводят там целые дни, не от­рывая своих глаз от созерцания этих безчестных женщин. Как же могут они сказать, что смотрели не "с вожделе­нием", когда и развращенные слова, и блудные песни, и сладкие голоса, и подведенные глаза, и притирания на щеках, и одежда, особо устроенная, и вид, полный очарования, и многие другие чары, — (все направлено там к одной цели) обольщению и увлечению зрителей? Как не быть вожделению там, где и душевное расслабление, и великая рассеянность, где и самое место располагает к невоздержанию, и все, что слышится прежде и после, где чарует самая музыкальная мелодия — сви­релей, флейта, и тому подобных инструментов, трогающая до глубины сердца, где души сидящих преклоняются к козням блудниц и делаются легко уловимыми, удаляясь от Христа? Ведь если нередко и здесь, где псалмы, и молитвы, и слушание божественных слов, и страх Божий, и благочестивое настрое­ние, подобно коварному разбойнику, тайно вкрадывается вожде­ление, то как они, сидя в театре и ничего здравого не слыша и не видя, но предаваясь постыдной рассеянности и со всех сторон подвергаясь нападениям — и чрез уши, и чрез глаза, как могут они остаться недоступными этой постыдной страсти? А если не могут, то как могут быть свободны от обвинения в любодеянии? Не будучи же свободны от упрека в любо­деянии, как могут они без покаяния переступать этот свя­щенный порог и становиться участниками этого священного собрания? Поэтому-то я увещеваю и умоляю их — прежде очи­стить себя покаянием и исповедью и всеми другими средствами от греховного настроения, создавшегося под влиянием зре­лищ, и только тогда уже приступать к слушанию слова Божия. Ведь ясно, что это у нас не случайная ошибка, как это всякий увидит и из представленных примеров. Если какой-нибудь слуга в ящик, где лежат дорогие и нарядные го­сподские одежды, положит свою рабскую одежду, всю в грязи и насекомых, то, скажи мне, снесешь ли ты с кротостью та­кую дерзость? Или, если кто-либо в золотой сосуд, обыкновенно и постоянно вмещающий благовония, влил бы грязную и во­нючую жидкость, не наказал ли бы ты такого неосторожного даже ударами? Что же —

В твоей душе еще звучит ее голос, живы ее вид, взгляд, движения и все при­манки блуда, — и дома ни на что не хочется смотреть. Да что го­ворить о жене и доме? На самую Церковь ты смотришь с не­удовольствием, а речи о целомудрии и скромности выслуши­ваешь с отвращением. В самом деле, ведь они являются для тебя уже не наставлением, а обвинением, и вдаваясь мало-помалу в отчаяние, ты, наконец, совсем отрываешься от этих общеполезных наставлений. Поэтому всех вас я умоляю — и самим избегать посещения дурных зрелищ и отвлекать от них тех, которые ими увлекаются. Все, что там совер­шается, не приносит пользы душе, но пагубу и наказание. Что за польза в этом преходящем удовольствии, когда из него рож­дается постоянное огорчение, когда, уязвляемый страстью и днем и ночью, ты ко всему чувствуешь раздражение и нетерпимость. В самом деле, вникни в себя, каков ты в тот день, когда бываешь в Церкви, и каков в тот, когда созерцаешь зрелища, сравни оба эти дня — и тогда ты не будешь нуждаться в наших наставлениях. Сравнение этих двух дней достаточно покажет тебе размеры и того добра, какое ты получаешь здесь, и того зла, какое получаешь там. Я говорил уже об этом вашей любви, но и впредь никогда не перестану говорить об этом. Больных такого рода недугом мы будем поддержи­вать, а здоровых подкрепим. Слово об этом тем и другим принесет пользу: одним — чтобы отстать, другим — чтобы не упасть. Но так как и в обличении подобных вещей нужно соблюдать меру, то, покончив на этом свои увещания, остаток беседы посвятим исполнению данного, вам прежде обещания, возвратившись опять к отцу нашему Аврааму. У художников есть такой обычай, что когда они хотят написать чье-нибудь точное изображение, то и день, и два, и три усаживают пред собою тех, с кого хотят писать, чтобы путем постоянного наблю­дения удачнее схватить черты подлинника. Так как и нам предстоит теперь живописать не отпечаток телесного образа, но красоту души и духовное благообразие, расцвет добродетелей праведника, его кротость, великодушие и все другие его добро­детели, то нужно больше посвятить этому времени, чтобы пу­тем постоянного изощрения слова достигнуть большей вер­ности в воспроизведении его образа. Ведь если телесные об­разы доставляют некоторое удовольствие зрителям, то тем более — изображения души; притом, тех нельзя видеть везде, но необходимо постоянно обращаться в определенное место, а эти, где бы ты ни захотел воспроизвести пред своим взором, ничто тебе не помешает. Запечатлев такой образ в глу­бине своего сердца, ты, где бы ни был, постоянно можешь со­зерцать его, и это созерцание принесет тебе великую пользу.

Впрочем, если угодно, возвратимся к предположенной беседе. 2. Всех пророков, возлюбленные, превосходил особенною близостью к Богу блаженный Моисей, за свое благочестие удо­стоенный дружеской беседы с Богом, так что говорил с Ним устами к устам и лицом к лицу, а не прикровенно. Он таинственно был научен созерцанию Бога явлением огня, горевшего, но не попалявшего; воля Божия нарекла его богом фараоновым и этим почетным наименованием выделила его из всех современных ему людей; он же поставлен был грозным исполнителем насланных тогда от Бога на Египет казней и явился тогда усерднейшим слугой божественной все­действующей силы. Этот-то блаженный, просвещенный светом Духа Святого и издали исследовавший древние дела Вседержи­теля, изложив прекрасный и удивительный рассказ о сотво­рении мира, перешел затем к истории древних людей, от­части добрых, отчасти злых. С одной стороны, он изобра­зил действительно блаженный конец первых, с другой, в противоположность им, несчастную судьбу вторых. И это он сделал с тою целью, чтобы мы, из истории миротворения на­учаясь догматам благочестия, а из жизни предков почерпая уроки любви к добродетели и отвращения к злу, легко могли проводить жизнь боголюбивую и блаженную. Итак, много подви­гов добродетели древних мужей описал здесь (блаженный Моисей), поставляя их наглядными образцами для подражания потомкам. Так, конечно, Авель научает нас прежде упо­требления изобильных даров, получаемых нами от Бога, на­чатки их воздавать Богу и не служить неразумной страсти чрева более, чем чести Божией. Тому, Кто был древнее вся­кого бытия, этот блаженный Авель приносил в жертву перво­родных агнцев, ничего последнего не употребляя в служение Первому, но прославляя Первовиновника начатками существую­щего. Вслед за ним блаженный Ной является для нас учи­телем праведности, среди всего развращенного мира один только неуклонно следуя по пути правды и добрых дел. Юно­шам великий урок целомудрия преподает блаженный Иосиф, в юном теле украшенный сединами непорочности и в поло­жении раба оказавшийся господином плотских удовольствий. Но в лице этих блаженных мужей мы видим — можно ска­зать — образцы только отдельных, частных добродетелей; в лице же праотца Авраама увековечена память мужа, в одном себе соединившего все добродетели и ставшего для всего мира образцом для подражания во всех отношениях. Потому-то, конечно, все праведные, все святые гордятся праведным Авраамом, как своим родоначальником, и родство с ним вменяют себе в особенную честь. Верные возбуждаются им к ревности по вере; страннолюбивых он руководит в страннолюбии, научая не словами, а самим делом, как должно поступать; подвижники благочестия снискивают себе венки, под­ражая его мужеству; все великодушные служат верными обра­зами этого первообраза. Соревнование с ним породило великое множество праведных; все христолюбцы произрасли от этого боголюбивого корня. И что я исчисляю каждый вид добродетели в отдельности? Одним словом, все те, чей свет светится людям, возжены от верного светильника праотца: столь ве­ликое множество добрых чад доставил ему его испытанный в благочестии характер! Неложно было сказано: Я сделаю тебя отцом множества народов (Быт.17:5). О, блаженная душа, столь великое множество подвигов сочетавшая воедино! Вот воистину плодоносная страна; вот всеплодное поле дел благо­честия; вот луг, обильно украшенный всякими цветами правды; вот венок, содержащий в себе драгоценную жемчужину веры! Повелел Бог: пойди из земли твоей, и ты не усомнился, но выступил в путь, не остановившись, пока повеление не было выполнено. К словам: пойди из земли твоей прибавил Господь: от родства твоего, и ты не поколебался любовь к племени принести в жертву Тому, Кто дал жизнь и самому племени. Было сказано: пойди из земли твоей, от родства твоего, и — что еще тяжелее — и из дома отца твоего (Быт.12:1), но ни­что из того, что повелел Бог, не показалось для тебя тя­желым. Ни почтение к отцу, ни любовь к матери, ни род­ственные привязанности не ослабили усердия твоей души. Ты не задумался над тем, как будет плакать над тобой преста­релая мать, как будет печалиться о тебе твой старик — отец. Ты не дерзнул быть человеколюбивее Давшего повеление. Ты воз­давал уважение отцу, но не в той степени, какая подобает только Отцу всех; ты любил мать, но еще более богочестие. Ты расстался с отеческим домом, пренебрег прародитель­ским наследием. Одно только богатство считал ты прилич­ным душе — богатство веры, это безсмертное стяжание, нетленное сокровище. О, какая звезда, превосходящая своим блеском денницу, воссияла в Палестине с востока, озарив тьму много­божия светлыми лучами истинного богопочитания! Как добрую сладость Бог бросил тебя в это горькое море хананеев. Как соль человеколюбия ты должен был осолять их порочную жизнь. В пучине человеконенавистничества иноплеменных ты явился тихим пристанищем странноприимства. 3. Как, о, блаженный, изображу я твой человеколюбивый шатер? Как останусь равнодушным к дубу, именуемому Мамврийским, который ты сделал своим участником в де­лах странноприимства? Твой шатер был общим пристани­щем для всех путников; для всех странников здесь воз­двигалась общая щедрая трапеза; для всей вселенной — безмезд­ная странноприимница. И эта страиноприимница находилась не в захолустье каком-нибудь, где не так настоятельна необ­ходимость отдыха, но, с одной стороны, в пустыне, а с дру­гой — среди дороги, где перекрещивались почти все сообщения Палестины. Целые дни проводил ты под дубом, являясь путникам благим вестником отдохновения. Явился тебе, о, чудный, Христос в сопровождении двух ангелов, и твое человеколюбие ввело тебя под один кров и с Богом, и с ангелами. О, блаженный шатер, вмещавший в себе Бога и ангелов! Явился тебе Христос в образе человека, предобра­жая тайну Своего божественного и спасительного воплощения. Однако и в рабьем зраке не утаилась от тебя слава твоего Посетителя. Ты обладал иными очами, которыми познается Владыка. Потому-то и узнал ты ходатая Божия, Сына, Кото­рый имел быть познан посреди двух живых существ. Уди­вляюсь, блаженный, твоему усердию и услужливости к посетите­лям: конечно, можно было отдать приказание слуге и вообще ограничиться просто распоряжениями, но ты, старец, сам по­бежал к тельцам, пылом усердия подбодряя свое дряхлое тело. Горячее участие в твоих распоряжениях приняла и твоя супруга, и так как желание угостить гостей не позволяло ждать, когда вскиснет тесто, то на столе воздвиглась целая гора пресных хлебов. Благоговение проникало все действия и вместе с ним страх, как будто сознавалось, что не люди угощаются, но совершается жертва самому Богу. И за то как прекрасен, о, блаженный, плод твоего гостеприимства, как прекрасна награда твоего боголюбия! Сверх всякой надежды узы разрешаются неплодной утробы, омертвевшие члены старца испол­няются силы к произведению желанного плода, и (праотец) принимает от Единородного Бога благовестие об единород­ном сыне. Я опять буду у тебя в это же время, говорит Господь, и будет сын у Сарры (Быт.18:10). Как по достоинству восхвалю твою веру, о, блаженнейший? Ведь ты не усомнился в обетовании, не поколебался в уверенности, не подумал о мертвенности своего тела, будучи уже почти столетним, не остановился и пред безплодностью утробы Сарры, но предался всецело вере, зная, что Бог силен исполнить то, что Он обещает. А не связан узами природы, не подчинен ее законам Бог в том, что Он делает, будучи Творцом всей природы, но во всяком своем движении природа сообразуется с свободной волей Создавшего. И конечно, ты, о, блаженный, не обманулся в своих надеждах, но в назначенный срок стал назы­ваться отцом, в преклонном возрасте. И прежде всего ты видишь рожденное Саррой, и удивляешься, как истекают у престарелой источники молока сверх всякого ожидания, а спу­стя немного ты разговариваешь с ребенком, научая его назы­вать тебя отцом, приучая его к тому названию, которое прежде в обетовании усвоила тебе благодать. Как изображу я после­довавшие затем твои подвиги, удивительный? Как восхвалю высокую и прославленную твою веру? Всякую веру превосхо­дит твоя вера, твое святое послушание Богу превышает всякий слух. В самом деле, кто когда-нибудь поверит, что отец собственного сына без всякого колебания принес в жертву Богу? Может быть, только мы, не бывшие отцами, не испытав­шие на деле природной любви к детям! Но пусть само боже­ственное Писание подтвердит сказанное нами: ведь оно подобно вестнику громко провозглашает о боголюбивом расположении духа блаженного. И было, после сих происшествий Бог искушал Авраама (Быт.22:1). Искушал не для того, чтобы на опыте познать то, чего не знал, и не для того, чтобы праведник своими делами под­твердил свою преданность Богу. Нет, конечно, ничего неиз­вестного Богу и Его собственное созерцание служит для Него единственным и совершенно достаточным источником позна­ния о всех вещах. У него была та цель, чтобы люди на опыте узнали того, которого Он уже прежде знал, и могли иметь в его лице прекрасный образец для подражания. Посмотрим же, в чем состояло искушение. Авраам! - говорит Бог. Он сказал: вот я. Бог сказал: возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе (ст. 2). Какое испытание для веры праотца заключали в себе эти слова Божии! Достаточно, ведь, было сказать: возьми Исаака и принеси его во всесожже­ние, не называя его сыном и напоминанием о любви не уязвляя родительского сердца. Но так как при добром течении дел внезапный удар зла причиняет более тяжкую скорбь, то Го­сподь и говорит: возьми сына твоего, и прибавляет: единственного твоего, и опять: которого ты любишь, чтобы, этими ласковыми назва­ниями возбудив в детолюбивом старце надежду на добрые обетования и тотчас потребовав умерщвления возлюбленного, этим неожиданным требованием тем сильнее поразить роди­тельское сердце, не из ненависти к праведнику, но из жела­ния в полном блеске обнаружить пред миром его веру. Ко­нечно, прежде чем услышать слова: принеси его во всесожжение, судя по первым ласковым словам, праведник мог от даль­нейшей речи ожидать много хорошего. Без сомнения, услы­шав зов Божий и слова: Авраам! - праведник обра­довался этому зову и тотчас отозвался на голос, а в уме его естественно пронеслись такие мысли: неужели опять Бог удостаи­вает меня дивной беседы с Ним? Неужели опять хочет освятить меня Своими божественными речами? Или опять хо­чет переселить меня в лучшую страну? Или хочет погубить нечестивых хананеев, как прежде содомлян, и не желает оставить раба Своего в неведении об этом Своем решении? Или хочет обрадовать меня доброю вестью о рождении другого сына после Исаака, желая, чтобы два сына покоили мою ста­рость? Когда же он услышал: возьми, но прежде, чем было прибавлено: сына, он подумал, что Бог будет беседовать с ним о жертвах, требуя от него благодарности за дарование сына. А услышав: сына твоего, Авраам вспомнил об Из­маиле, думая, что теперь уже прекратилась ревность Сарры и что поэтому человеколюбивый Бог хочет возвратить его под отеческий кров. Когда же со всею ясностью услышал: единственного твоего, которого ты любишь, Исаака, — тотчас загорелось у него сердце и обрадовалась душа его, так как он поду­мал, что Бог даст ему повеление о свадьбе, заботясь о том, чтобы юноше была дана жена, и чтобы рождением детей обес­печено было продолжение рода. Но вот Бог зовет его с сы­ном в высокую землю. Для чего? Очевидно, для того, чтобы с высокого и открытого места показать Исааку, как наслед­нику, всю землю обетованную, или чтобы помазать его в патриархи, при моей жизни, или чтобы побеседовать с ним ли­цом к лицу и в живой беседе преподать ему законы бого­любивой жизни, соблюдением которых он будет угождать Создателю. 4. Итак, вот что и подобное этому ожидал услышать от Бога блаженный. А что же Бог? Принеси его, говорит, во всесожжение. Приказание ужасное и для всякого человека, не только что для отца, и притом чадолюбивого! Но — о, необычай­ная вера, о, боголюбивая душа! Еще не замолкли звуки боже­ственного повеления, а Авраам уже приступает к его испол­нению, с концом повеления сочетая начало своего путешествия. Кто из других отцов перенес бы такие слова и не повергся бы тотчас на землю без чувств и движения, а может быть и жизни не лишился бы, пораженный в своих родительских чувствах? Послушай, в самом деле, как безпощадно было это повеление. Не просто Бог требовал юношу на заклание, оставляя старцу находить утешение в его печали, сидя у гроба, вмещающего дорогие останки, но во всесожжение, т.е. на сожже­ние, на совершенное уничтожение, так что он не мог найти облегчения своему сердечному горю даже в оплакивании тела. Слова этого приказания сами по себе поразили бы всякого другого человека, — настолько оно было нестерпимо, — но этого мужа оно не поколебало в его преданности Богу, потому что всякое пове­ление Божие он считал полезным и добрым. Итак, с пол­ной готовностью он принимает повеление и с неизъяснимым удовольствием приступает к совершению жертвы, вероятно с подобными мыслями: "с этого времени я становлюсь бездет­ным, но чрез послушание делаюсь сыном Бога; я лишаюсь наследника, но наследую будущее; не буду видеть сына, но увижу Бога; сын не упокоит моей старости, но позаботится о ней Бог; неразумные будут осуждать меня, но Всемудрый одо­брит; я опечалю Сарру, но сделаю угодное Создателю; я имею великое утешение: смерть сына огорчает меня, но она же де­лает меня священником Вышняго, оставляет меня бездет­ным, но в то же время — отцом первомученика. Да и разве Исаак погибает? Тело его уничтожается огнем, он лишается плотских удовольствий, покидает жизнь, но переселяется к Господу". Такими размышлениями заглушив голос природы, Авраам устремляется к жертвоприношению, седлает осла, оттачивает нож, приготовляет дрова и огонь и ведет сына как агнца. Никому не сказал он ничего о божественном повелении, не поделился ни с друзьями, ни даже с женой своей, не из пренебрежения к ней, но потому, что боялся змея, чтобы тот под предлогом любви к сыну не смутил его усердия к исполнению воли Божией. Как велика его вера! Как несравненна его мудрость! Предвидел патриарх, сколько зла случится, если станет известным божественное повеление, сколько будет плача, рыданий, сколько слез. Потому-то Он и молчал, молчанием заглушая великий пламень, снедавший его душу. В самом деле, подумай, что сделала бы Сарра, услы­шав о том, что готовится ее сыну? Не заключила ли бы она тотчас же Исаака в свои объятия, желая, если бы только это было возможно, опять скрыть его в своей утробе и причитая: "погибнешь, дорогое дитя, нам грозит жертвоприношение". Скорее, я думаю, она рассталась бы со своей душой, чем от­дала бы сына; тогда пришлось бы выбирать одно из двух: или отказаться от жертвоприношения, или вместе с сыном принести и мать в жертву. И самому Аврааму разве не наговорила бы она таких слов: "одумайся, отец, одумайся, истолкователь воли человеколюбивого Бога! Божественный голос не может возвестить ничего, клонящегося ко вреду человека; это злой демон позавидовал твоему счастью в сыне и хочет лишить тебя этой милости Божией, под видом благочестия вовлекая тебя в грех детоубийства. Ты забыл о дивном Мелхиседеке, священнике Бога Вышняго. Поучись у него приносить жертвы, узнай, какими жертвами благоугождается Бог, — хотя давно уже, еще когда ты возвращался из погони за пятью царями, он дал тебе урок священства. Что принес он тогда? Хлебы и вино, святое приношение, чистую и безкровную жертву: не тельца даже, не овцу, а тем более — не ребенка. И он совсем не ду­мал, что можно доставить удовольствие Богу кровью. Разве ест Бог мясо волов и пьет кровь козлов? Принеси Богу жертву хвалы и исполни пред Всевышним обеты твои (Пс.49:13,14). Если же действительно Бог — тот, кто тебе явился, то вникни, о, муж, в намерение явившегося. Бог испытывает твою при­вязанность к сыну, Он хочет узнать, насколько действительно ты расположен к нему: любишь ли ты сына, питаешь ли к нему отеческие чувства, силен ли в тебе голос природы, не предпочтешь ли ты сам умереть вместо сына? Он хочет вместе с тем явить в твоем лице для хананеев прекрасный пример любви к детям, т.е., желает, конечно, чтобы ты не повиновался, но отказался от заклания сына, чтобы ты рвал свои седины, проливал горькие слезы, и тем обнаруживал всю силу своей любви к сыну. Я боюсь, что за одно только намерение совершить детоубийство ты подвергнешься наказанию от Бога. Муж, послушай меня, — не будь безумен (Екклез.7:17): Бог одобрит это твое непослушание. А если Бог дей­ствительно хочет, чтобы принесен был в жертву Исаак, восплачь горько, умоляй, припадай, подкрепи свои мольбы по­токами слез. Ведь Тот, Кто требует жертвы, благ и гораздо более человеколюбив, чем отец: Он отменит решение, отменит приговор. Даже потопа Он не послал бы, если бы те беззаконные омыли слезами свои грехи. Уцелел бы и Содом, если бы сердечным сокрушением содомляне умилости­вили Судию. Итак, если Он милует грешников, то тем более помилует тебя — праведника. Ты спас некогда Лота от ниспосланного с неба огня, помолившись Судие; спаси теперь и своего сына от умилостивительного огня, умолив Бога. За содомлян, людей нечестивых, которым по всей справедли­вости давно уже и следовало погибнуть, ты просил, а за своего невинного сына не хочешь просить? Окажи опять дерзновение, скажи: Судия всей земли поступит ли неправосудно (Быт.18:25)? Ты не погубишь праведника вместе с нечести­вым. Вспомни свою прежнюю любовь к детям, которую ты питал, не имея еще сына. Ведь еще раньше, чем родился Исаак, Бог дал тебе эти блестящие обетования: обладание землей сладости, великое богатство в деньгах и имуществе, потомство столь многочисленное, что оно было сравнено с пред­метами, которые по своей природе неисчисленны, каковы песок морской, и звезды небесные. Однако, когда столь великие блага были обещаны тебе, ты считал слова обетования за насмешку и смело взывал, оплакивая свое безчадие такими словами; Владыка Господи! что Ты дашь мне? я остаюсь бездетным (Быт.15:2). Сказав эти слова, ты получил сына. Будь отцом, скажи их и теперь, чтобы спасти своего сына. Скажи опять: "Владыко, что Ты дашь мне, отнимая наследника моего?" Увы, должно быть, ты чадолюбив и был только тогда, когда не был отцом!" Если бы Сарра прибегла к таким речам, что пришлось бы тогда делать Аврааму? Очевидно, оставивши исполнение божественного повеления, он должен бы был вступить в раз­говоры о богочестии и убеждать Сарру в том, что Бог, если возьмет этого сына, то даст ей другого, лучшего. Но как удалось бы ему убедить в этом женщину, да еще обезумевшую от страсти? Допустим, однако, он достиг бы своей цели: ведь она была женщина богобоязненная и не даром была со­жительницей праведнейшего мужа! Уступив убеждениям и согласившись отпустить сына своего на заклание, она может быть старалась бы сдержать себя по сознанию, что так угодно Богу, но по слабости природы она не в силах бы, конечно, была удержаться, даже против воли, от слез. Сколько слуг было бы тогда огорчено по любви к юноше, сколько нашлось бы служанок, соболезнующих госпоже, сколько хананеев, знакомых и соседей, было бы повержено в удивление всеми этими событиями! Отсюда возник бы великий шум, и стоны, и плачь, и слезы, как при проводах мертвеца. С громким воплем с плачем сказала бы тогда мать: "обними меня, дитя, в последний раз! Я надеялась, что ты меня проводишь во гроб и твои слезы орошат мою могилу; но уж если воля Со­здателя разбила мои надежды, и я оплакиваю того, кто должен бы меня оплакивать, то прошу тебя об одном только: восходя на жертвенный огонь, помолись Богу за меня, чтобы мне расстаться с жизнью прежде, чем возвратится совершитель жертвы. Я не в состоянии буду увидеть руку отца, обагренную кровью сына"! Такие слова могла бы сказать мать. Кто мог бы снести те укоры, которые посыпались бы тогда из уст хана­неев, сбежавшихся на это зрелище? Один сказал бы: "о, в какой прекрасный брачный чертог ведет своего сына отец!" Другой сказал бы: "из какого же, однако, стада у него жер­твенное животное?" Иной: "хорошо же умножает Бог его по­томство как звезды небесные!" Еще иной: "сколько стариков оплакивают несчастного ребенка, а этот безчувственный ста­рик над собственным сыном не прольет слезы". Это — ха­нанеи. А из слуг кто-нибудь, расплакавшись, сказал бы: "о, несчастный ребенок, и родился ты поздно, и погибаешь безвре­менно! И рождение твое было необычайно, и конец ужасен! Ты — единственный из людей — был порожден безплодной утробой, единственный из всех — слышишь плач над своей могилой! О, какая удивительная жизнь пресекается!" Так они рассуждали бы каждый поодиночке; все же вместе, возвра­тившись домой, в один голос сказали бы: "иди же, наконец, старец, но подумай только об одном: этого-то сына ты при­несешь в жертву, а другого от Сарры уж не дождешься!" Все это предусмотрел Авраам, все это предвидел блаженный и потому глубоко скрыл в себе повеление, поступив так, как если бы слышал неизреченные глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати. О, тайная сокровищница заповедей Гос­подних, о, тайник неизреченных, тайник священных слов Божиих! Эти тайны прославили тебя по всей вселенной. Итак, в молчании отправляется отец в путь вместе с Исааком, взяв с собой только двух слуг; да и те оставались в не­ведении относительно способа совершения жертвы. Три дня про­должалось путешествие. И эта продолжительность пути может служит для тебя показателем твердости души праотца. В самом деле, если бы место жертвоприношения находилось по­близости, тогда горячность веры легко имела бы перевес над чувством любви. Но тут, совершая дальний путь и все время имея пред глазами сына, предающегося обычным детским играм и простирающего объятия, постоянно обращаясь мыслью к тому, что предстоит сделать, Авраам, как золото в огне, подвергался величайшим испытаниям, и тем с большим блеском показал свое усердие и послушание. О, сколько раз за этот трехдневный промежуток представлял себе в уме отец заклание своего сына! Сколько останков его на память о нем положил в свою дорожную суму! Каждый раз, как вспоминал он о жертвоприношении, его сердце поражалось жестокими ударами. То он забывал об этом деле как бы совершившемся, то опять огорчался, всякий раз как его на­дежды на забвение рассеивались. Наконец блаженный издали усматривает место жертвоприношения, указанное ему невырази­мым голосом, и тогда отец, оставив своих слуг с ослом, берет с собою только сына: дальнейший путь они совершают один на один, уже не как отец с сыном, но как священник с жертвой. Патриарх возлагает на Исаака дрова для жертвоприношения, а сам несет нож и огонь. Он обреме­няет его ношей, чтобы, вспотев от утомления и очистившись этим естественным омовением, отрок сделался более прият­ным для Бога приношением. Говоря об этом, я при виде образа вспоминаю и самую истину. Видя, как Исаак несет дрова для своего собственного жертвоприношения, я прославляю Христа, для спасения людей подъемшего Свой крест. Я вижу здесь предваряющую тень всего совершенного Христом дела нашего спасения. Христос как овца, веден был Он на заклание (Ис.53:7); его образ — Исаак, ведомый на жертву. Пред лицом смерти Исаак не выступает из послушания родителю; и в этом он был образом Христа, который смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной (Флп.2:8). В одно и то же время Исаак был и отроком, и жертвенным животным; равным образом и Христос — Сын Божий и Агнец, вземлющий грех мира. Исаака не пощадил отец, но и Бот не пощадил Христа: Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас (Римл.8:32). Чрез три дня после жертвы, мать увидела Исаака живым; чрез три дня и Церковь видит Спасителя нетленным. Но это мы говорим к слову. Между тем Авраам достиг места священнодействия, и в его душе была в полном ходу борьба, в которою вступили природа и воля, и в которой увенчивалось решение, принятое вопреки природе, и преданность Богу торжествовала над любовью к сыну. Пришел отец с сыном, один священник с одним жертвен­ным животным. А между тем все оказалось на лицо: и сын с отцом, и совершитель для приношения, и жертва для свя­щеннодействия. 5. Удивляюсь я и разуму юноши, как почтительно обра­щается он к отцу и говорит: отец мой, вот огонь и дрова, где же агнец для всесожжения (Быт.22:7)? Он не смеется над забывчивостью отца, — ведь он видел хананеев, сделавшихся рабами из-за на­смешки Хама, — но спрашивает: где? под видом вопроса на­поминая забытое. Отец мой, говорит он, от огонь и дрова, где же агнец? Какими словами можно изобразить величие духа этого мужа? Слова отрока не повергли его в слезы, он не разразился пла­чем по поводу юности его возраста, не подозревающий предстоящего ему заклания, но остался совершенно твердым и не­поколебимым, подавляя в себе отеческие чувства. Итак, с твердостью отвечает ему: Бог усмотрит Себе агнца (ст. 8). Он не открывает юноше воли Божией о нем, чтобы по своей юности он не расплакался о самом себе и чрез то жертва не осквернилась бы слезами. Как, братие, я расскажу вам без слез то, что затем последовало? Рассказывая об этом событии, я чувствую себя так, как будто нахожусь на месте отца. И я думаю, только самому Аврааму и было бы под силу без слез рассказать об этом событии, сохранив при рас­сказе ту же твердость духа, какую он проявил на деле. Ведь то именно в этом муже и удивительно и достойно почтения, что он совершил с твердостью то, чего мы даже и на сло­вах передать не в состоянии без замешательства. Но, хотя, конечно, и отдаленного сравнения с ним мы не выдержим, должно попытаться, покоривши свои чувства закону боголюбия, войти в общение с праотцом в его жертве, хотя бы только на словах. Итак, разжегши на жертвеннике пылающий огонь, отец согласно с обычаями священства приготовляет к жертве сына, возлюбленного, единородного, и, поставив его как бы для поклонения на колена, обхватывает его сзади со спины и кладет навзничь; затем, сам встав сзади его на колена и привлекая его к себе за волосы, он поднимает правую руку и решается направить оружие сверху вниз. О, сила боголюбия! О, непобедимое мужество души! Связал сына на заклание, и не расторглись узы природы? Меч в руках, и не онемела десница! У кого хватило бы силы быть свидетелем совершавшегося? Кто не отшатнулся бы? Кто не убежал бы, оказавшись сострадательнее отца? Потому-то мудрый патриарх и не взял с собою рабов, но приказал им ожидать вдали, чтобы они не воспрепятствовали исполнению боголюбивого наме­рения, не будучи в силах допустить заклание своего господина. Что могли подумать о своем господине рабы, если бы они при­сутствовали и увидели, что он ни с того, ни с сего устрем­ляется на заклание своего возлюбленного сына? Что стали бы говорить они между собой? "О какое ужасное и неслыханное несчастие! Должно быть господин наш сошел с ума и не узнает своего возлюбленного сына, но воображает, что прино­сит в жертву тельца или овцу. Пойдем же скорее к нему: тут некогда медлить, удержим меч, остановим руку, чтобы удар не предупредил увещания. Конечно, подходить небез­опасно: не щадя дорогого сына, пощадит ли он рабов? Однако, нужно решится. Если умрем, то умрем с честью, потому что погибнем за молодого господина. Крикнем что-нибудь дерзкое, обратим на себя его бешенство, может быть он и образумится? Достоин господин чести, но когда он в здра­вом уме, достоин уважения, но не тогда, когда дело идет о смерти. Оскорбленный в припадке безумия, он будет нам благодарен, когда образумится, и вознаградит как благоде­телей, как спасителей юноши". С такими словами они быстро подбежали бы и, прежде всего, вырвали бы у него из рук меч и Исаака избавили бы от смерти, а затем стали бы уговаривать такими словами, с какими обращаются к неразумным младенцам. Подвергаясь опасности обратить ярость господина на себя самих, они сказали бы что-нибудь в таком роде: "остановись, господин, одумайся, у тебя в руках сын, воз­любленный, рожденный от неплодной, поздний дар Божий, плод страннолюбия, телец за тельца. Он дал тебе воз­можность отпраздновать единственный день рождения, за него именно принес ты Вышнему жертвы спасения, его воспи­тал с надеждою иметь в нем опору старости, он был утехою твоей жизни, его ты страстно желал не смерти предать, но оставить после себя наследником и нашим господином: это-то самого ты держишь теперь в своих руках. Вот лицо отрока, господин: разве не узнаешь ты в нем своего образа? Ведь ты сам был некогда таков, когда был юношей. Исаак, скажи и ты что-нибудь своему отцу: может быть, хотя по го­лосу признает он свое чадо. Это тот, о, господин, — не жертва, нет, — но тот, за которого множество жертв, множество мо­литв возносится к Богу, чтобы достиг он возмужалости и нашел себе такую спутницу жизни, какова его мать — по добродетели, конечно, а не по неплодству. Ты и сам ведь желал поскорее видеть его детей, чтобы и на них радоваться так, как радовался на Исаака у материнской груди. Но каким ужасным несчастьям ты подвергаешь его сегодня! Вместо венков — узы, вместо жены — меч! Да у тебя приготовлен и огонь, который никогда не употребляется при браке, а служит для погребения. Присутствует здесь юноша, но не в брачном уборе, а связанный для возложения на жертвенник, не в брач­ных одеждах, но в одеянии обреченного на смерть. Нет здесь распорядителя брака, соединяющего тех, которые разде­лены происхождением, но есть отец, ножом рассекающий узы природы. Даже и у хананеев не решаются отцы поступать так с своими детьми. Такие ли до сих пор приносил ты жертвы Богу Вышнему? Такое ли благодарение воздавал за спасение сына? Не овнов ли и козлов ты предавал рассечению, нера­зумных животных, для умилостивления Владыки разумных и неразумных. А теперь кто приводится на заклание? О, нестер­пимое зло! Жертва одного рода с совершителем жертвы, при­ношение и приноситель связаны между собою узами родства: жрец родил жертву, а не выбрал ее из своих стад. Не угодны Богу такие жертвы: будучи человеколюбивым, Он не желает, конечно, человеческих жертв. Как теперь нам на­зывать тебя, о, господин? Священником ли, потому что ты приносишь жертву, или детоубийцей, потому что убиваешь сына? Поистине чудовищно это жертвоприношение, и нет слов для его описания! Все приносят жертвы для того, чтобы испросить спасение, а ты для жертвы губишь своего сына. И как назвать то, что ты совершаешь? Убийством или жертвой? Проклятием или умилостивлением? Сожжением или всесожжением? Это так противоестественно, так беззаконно, что даже и названия нельзя подобрать совершаемому тобою приношению. О, что мы надеялись видеть, и что видим теперь! Мы думали, что он будет помогать тебе и участвовать в священнодействии, а оказывается, — о нестерпимая беда! — не стоит он с тобою, удер­живая животное, но сам лежит связанный, готовый взойти на жертвенник; не издает звуков как овца, но лежит без­гласный, не отверзая уст, смирнее овцы, и только смотрит на ту руку, которую часто с сыновней любовью осыпал поце­луями, да может быть и теперь, видя ее заносящею нож, же­лает ее поцеловать. Много у тебя овец, господин, целые стада быков: из них выбери жертву, как того требует обы­чай, а не возноси того, чего нельзя ни приносить в жертву, ни есть. Предай всесожжению все свои стада, если хочешь, сразу, мы не будем прекословить: такая жертва не будет незакон­ной; а то, что теперь ты совершаешь, скорее война, а не жертва, преступление, а не приношение. Здесь молитва сопровождается тем самым, об отвращении чего на войне обыкновенно мо­лятся, и во время жертвоприношения совершается то, об избав­лении от чего обычно приносятся жертвы. А твой нынешний поступок пагубнее и самой войны. Быть может, и враг смягчился бы и оказал пощаду при виде красоты юноши, при виде его возраста, Как будешь ты теперь жить в стране ха­нанеев, превзойдя своей жестокостью диких зверей? Все дети хананеев восстанут против тебя, говоря: умертвим дето­убийцу, чтобы наши отцы не вздумали последовать его дурному примеру. Искорени же и тот дуб, под тенью которого ты принимал странников, предай его сожжению подобно сыну. Те­перь, конечно, никто уже из путников не решится прибли­зиться к тебе, для всех будет подозрителен тот, кто был так жесток с своим сыном. Как-то встретит теперь тебя несчастная Сарра, наша госпожа, а твоя супруга и его мать, ожидающая возвращения сына, освятившегося участием в жертвоприношении? Как ты думаешь, что испытает она, уви­дев тебя одного без сына? Не упадет ли на землю в глу­боком горе? Не подвергнется ли опасности самая жизнь ее? Не потеряешь ли ты вместе с сыном и супругу? Итак, от­куда-то тогда будешь ты ждать себе другого Исаака, когда са­мая почва окаменеет под дыханием смерти? Уж лучше бы совсем не разрешалось неплодство Сарры, чтобы тебе не на­зываться ни отцом, ни детоубийцей! Сколько времени пройдет прежде, чем покроется забвением твое сегодняшнее дело! Столько веков миновало, а позор братоубийства не рассеялся, и Каин, надругавшийся над природой, до сих пор внушает отвращение. И хотя все происшедшее от него поколение истреб­лено потопом, однако память братоубийства не смыло даже это множество вод. А ведь детоубийца гораздо преступнее брато­убийцы, и настолько, насколько отец ближе брата. Итак, за­чем, господин, на свою богоугодную и дивную жизнь навле­каешь безсмертный позор, которого не могут изгладить ни века, ни воды? Послушайся же нас, освободи сына от уз, брось нож, потушим огонь, раскидаем сам жертвенник: пусть не остается на земле ни малейшего следа задуманного тобою дела. Если же тебя не трогают все наши увещания и ты остаешься при своем намерении послужить злому божеству, то об одном просим тебя: убей прежде нас, и мы с удовольствием примем смерть. Да, лучше нам погибнуть здесь, чем называться рабами детоубийцы". При подобных речах и действиях рабов как мог бы праотец исполнить волю Бо­жию? Как мог пред всем миром просиять его великий подвиг боголюбия? Как воздвигся бы столь великий памятник веры? Как иначе научился бы мир на деле тому, что страх Божий нужно предпочитать любви к детям? Поэтому-то один приступает праотец к жертвоприношению, один принося единородного, как образ Единородного, единому Богу. Из мо­их слов, возлюбленные, вы могли уразуметь любовь правед­ника к Богу; уразумейте же из дальнейшего и неизреченное человеколюбие Божие, уразумейте, как те, которые для Бога презирают земное, и в добродетелях преуспевают, и вре­менных благ не лишаются. Итак, Исаак лежал связанный, подставляя обнаженную шею ударам отцовской руки, и рука жреца уже была занесена для удара, как вдруг раздается с неба голос милости, как будто рука удерживает руку и вне­запное повеление останавливает готовность жреца. Не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего (Быт.22:12). Я при­нимаю усердие, не нужно самого дела. Я не хотел убиения тво­его сына, Я хотел только пред всем миром засвидетель­ствовать твою веру. И так как теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня (12 ст.), но, сколько от тебя зависело, ты погубил Исаака, оставив Сарру бездетной и утратив на­дежду именоваться отцом, то вот отныне за любовь твою ко Мне Я дарую тебе сына здоровым, невредимым и долголет­ним. Видя твое душевное расположение, Я считаю дело это со­вершившимся. А сверх того, Я вознагражу тебя, Мой раб, всеми возможными благами и возвышу тебя почтенным именем, так как всякий праведник будет называть тебя своим от­цом. Твой поступок породит тебе многих праведных сы­нов, ты будешь именоваться отцом всех верующих в Меня; в виде особенной награды, Я произведу тебе детей из кам­ней. Ты не пожалел одного сына и теперь будешь иметь их безчисленное множество, потому что Я сделал тебя отцом мно­гих народов. Вот что сделал Бог. Мы же все, возлюблен­ные, последуя в любви к Богу примеру праотца нашего Ав­раама, вере в Бога не будем предпочитать никаких времен­ных благ, ни отечества, ни племени, ни богатства, ни славы, ни любимого ребенка, хотя бы он был даже единственным, — чтобы, сделавшись по вере чадами праотца Авраама, нам упокоиться в недрах его вместе с Исааком, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

На слова Авраама, гласящие: положи руку твою под стегно мое (Быт.24:2); и о различных мучениках

На слова Авраама. Златоуст, т.6, ч.2. На слова Авраама, гласящие: положи руку твою под стегно мое (Быт.24:2); и о различных мучениках (В беседе идет речь собственно о еретиках) 1. Вместе с вами, христолюбивые, я удивлялся тому, как новые дела евангельской благодати предвозвещаются ветхим заветом; вместе с вами я просвещал свой ум исследова­нием апостольской гармонии, звучащей в пророческих голо­сах. Признаю полученную от того пользу, чтобы воспользо­ваться и наградой. Удивительные и таинственные дела раскры­ваются в ветхом завете: Авраам требует клятвы над стег­ном, и действительно, клятва совершается над стегном, а Творец неба и земли является свидетелем ее. В самом деле, положи, говорит (праотец), руку твою под стегно мое и поклянись мне Богом, сотворившим небо и землю (Быт.24:7). Здесь возникает вопрос. Если семенем называется Тот, Кто имел процвести от чресл Иакова, согласно словам: не отойдет скипетр от Иуды и законодатель от чресл его (Быт.49:10), то какое же отношение имеет к Спасителю настоящая клятва? Так как Исаак уже был рожден, значит, и семя уже вышло, и когда произносилась клятва, тогда не могло уже быть и речи о семени Авраама. Авраам, действительно, имел в себе спасительное семя, о чем говорит Павел: Аврааму даны были обетования и семени его; приводя эти слова и объясняя их, он говорит в послании к Галатам: не сказано: и потомкам, как бы о многих, но как об одном: и семени твоему, которое есть Христос (Галат.3:16). Ясно, что семя Авраамово есть Христос по плоти, и поэтому было вполне справедливо клясться семенем. Недоумение только в том, что клятва была произнесена уже тогда, когда спасительный цвет из стегна вышел. Недоумение это разрешается тем, что если однажды эта самая часть тела послужила посредником и если в ней именно обитало некогда божественное семя, то можно было и потом клясться ею как храмом. А кто клянется храмом, тот клянется живущим в нем. Кто подтверждает это слово? Сам Спаси­тель наш говорит фарисеям: горе вам, вожди слепые, которые говорите: если кто поклянется храмом, то ничего, а если кто поклянется золотом храма, то повинен. И тотчас продолжает: безумные и слепые! что больше: золото, или храм, освящающий золото? Сего ради глаголю вам: и клянущийся храмом клянется им и Живущим в нем (Мф.23:16,17,21). В самом деле, не так ли и царский дворец? После того как он вме­щал в себе царя однажды, дважды или трижды, то хотя бы потом царь и не обитал в нем, однако самое место, раз на­всегда остается освященным вследствие того, что некогда пре­бывал там царь; так и тело патриарха вследствие того, что послужило однажды орудием грядущего искупления, стало хра­мом обетованных благодеяний. Значит, клятва не была не­справедливой, ее истинность засвидетельствована. Итак, закли­нает (Авраам своего раба) семенем и объясняет при этом, что это за семя: положи руку твою под стегно мое и клянись мне Господом, Богом неба и Богом земли. То есть, Спаситель наш есть Бог неба и земли. Подобное выражение употреблено и у пророка Захарии. Когда святому были различные видения и явления, то между ними в частности было и следующее: вижу, вот светильник весь из золота, и чашечка для елея наверху его, и семь лампад на нем, и по семи трубочек у лампад, которые наверху его; и две маслины на нем, одна с правой стороны чашечки, другая с левой стороны ее. И отвечал я и сказал Ангелу, говорившему со мною: что это, господин мой? (Захар.4:2-4)? Так как видение было такого рода, что требовало истолкования, и смысл явления заключался не в нем самом, но в чем-то другом подразумеваемом, то пророк и спрашивает: что это, господин мой? Если бы этот вопрос от­носился к самому явлению, то он был бы неоснователен. Разве не знаешь, что такое светильник и что такое маслина? Пророк и спрашивает не о том, что он видел, но о том, что созерцал. Что это, господин мой? На это ангел отвечает ему во­просом: ты не знаешь, что это? И сказал я: не знаю, господин мой (ст. 5). Он искренно сознается в своем неведении и получает на­ставление в истине. Он — брат того евнуха, которого Филипп спрашивал: разумеешь ли, что читаешь? А тот чистосердечно отвечает: как могу разуметь, если кто не наставит меня (Деян.8:30,31)? Что это, господин мой? И (пророк) отвечает: не знаю, господин мой. Что же означают эти две масличные ветви — с правой и с левой стороны светильника? Вот что они означают, говорит он, объясняя масличные ветви, а вместе с маслинами объясняя и то, что означает светильник. Будь вниматель­нее. Светильник стоит, а пред ним — ветви масличные; ангел же в своем объяснении представляет ветви предстоя­щими не светильнику, а Богу, значит светильник есть образ Бога, или вернее, Спасителя нашего и Его спасительного воплощения. Ты не знаешь, что это? Я отвечал: не знаю, господин мой. И сказал он: это два помазанные елеем, предстоящие Господу всей земли (Зах.4:13,14), — не светильнику, как было в видении, а Господу всей земли. Семисвещным изображается светильник для озна­чения спасительного воплощения Господня, потому что действи­тельно светильником была владычняя плоть, просвещенная седмичисленными дарами Святого Духа. И произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень. Какой? Многоразличный по сво­им действиям и обильный по природе. Почиет на нем Дух Господень. Здесь разумеется существо, самый Дух Святый, а далее гово­рит (пророк) о дарах Его: дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия (Ис.11:1,2). Вот эти-то семь даров Святого Духа, почивших на божественной плоти Владыки, и были в про­образе намечены семью светильниками. 2. Почему же семь светильников? Для того, чтобы обозна­чить силу проявлений Св. Духа. Немного далее пророк Захария говорит: те семь, — это очи Господа, которые объемлют взором всю землю (Зах.4:10). Видишь, как истина сама себя раскрывает, не нуждаясь в человеческих мудрованиях? Но сами предстоящие Господу всей земли (ст. 14). Захария называет Спасителя Госпо­дом всей земли в виду Его спасительного воплощения. Петр, глава апостолов, в беседе с Корнилием говорит: мы знаем как Бог Духом Святым и силою помазал Иисуса из Назарета (Деян.10:37,38). И опять он же: Он послал сынам Израилевым слово, и: Он послал сынам Израилевым слово, благовествуя мир чрез Иисуса Христа; Сей есть Господь всех (ст. 36). Пророк называет Господом земли, проповедник еван­гелия — Петр — Господом всех: Сей есть Господь всех, всем — и небесным, и земным, и преисподним, и видимым, и не­видимым: Сей есть Господь всех. В один голос с апо­столом взывает и Иоанн, говоря: приходящий свыше и есть выше всех (Ин.3:31). Здесь необходимо поставить вопрос прямо и отразить суемудрие еретиков. С дурным намерением ухватив­шись за приведенное выше апостольское слово и поняв его не благочестиво, но превратно и нечестиво, дети еретиков думают, что в награду за крестные страдания приобрел Спаситель достоин­ства быть выше всех, и что за эти страдания, за понесение креста Бог превознес Его. Они следуют апостольскому голосу, не уразумев его силы, остановились на словах апостола, не возвысив­шись до его созерцания. Вот как они рассуждают: смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени (Фил.2:8,9), — вследствие страданий, в награду за страдание даровал Ему возвышение. Правильно говоришь ты, еретик: и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени, дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних (ст. 9,10). Видишь, го­ворит, после креста Он превознесен? Видишь, говорит, после страданий Он удостоился возвышения как награды? Итак, если после креста он возвышен, как вы говорите, то почему Иоанн Креститель прежде страданий и прежде креста говорил: Идущий за мною сильнее меня, а не "становится" только? Потому же, по­чему и Иисус в беседе с иудеями говорил: истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь (Ин.8:58), — потому, что Он есть всегда, и был, и будет, и конца не имеет. Впрочем, братие, нам нужно исполнить лежащий на нас долг и под предлогом отступлений не отказываться от своих обещаний. Пусть проповедуется слава Христова и вы­сота Отца; пусть проповедуется Дух Святый; пусть возвы­шается Единородный; пусть прославляется Отец. Пусть ни­кто не считает превращением достоинства, если мы вспоми­наем сначала Духа Святого, затем Сына, и потом уже Отца; или сначала Сына, а потом Отца. (В Боге) нет порядка (лиц), не потому, что Он беспорядочен, но потому, что стоит выше всякого порядка. Как Бог не есть (тот или другой) образ, не потому, что Он безобразен, но потому, что неизобра­зим, и как Бог не имеет формы не потому, что бесформен, но потому, что бестелесен, так точно божественная природа не знает порядка, не потому, что беспорядочна, но потому, что превосходит всякий порядок. Я называю Отца первым, не как первого по порядку, но как первого для нашей жизни, так как Он Родитель Единородного, так как Он корень святого плода, так как Он Свет вечный, порождающий Свет. Конечно, брат мой, если бы кто из окружающих нас попытался сегодня в церкви, среди православного собрания, среди народа, исполненного всякого правого учения, поставить Сына впереди Отца, Он был бы осмеян самими православными. В самом деле, если бы кто дерзнул сказать в церкви: "Христос вас благословит и Отец", разве не сочли бы его непоследовательным за то, что он не указал сначала корня и тогда уже присоединил плод? Разве, если бы кто сказал, что Сын вас спасет и Отец, это не было бы понято как смешение и нарушение порядка? Но это так было бы сочтено несведущими судьями; по суду же истины и апостольскому по­бедоносному решению безразлично и Сына вспоминать прежде Отца и Духа. Послушай, что Павел, великий проповедник, пишет фессалоникийцам: Сам же Господь наш Иисус Христос и Бог и Отец наш (2Фес.2:16) да освятит вас (1Фес.5:23). Сначала Сын, — и это говорит душа, исполненная святого света. Так как нет подчинения в святой природе, но что бы ни поставил первым, равночестность соблюдается, и второе не унижается, и третье не оскорбляется, то апостол и произносит имена безразлично, зная, что природа неразделима и царство неразлучимо. Спросим же Павла, на каком основании он так богословствует, так славословит и ставит Сына впереди Отца, не по порядку, не по силе, но на словах. Почему сначала он вспомнил Сына, а потом Отца. Пусть говорит Павел в свое оправдание и в назидание Церкви. "Я ничего не говорю от себя, Христос чрез меня изрекает свои догматы: вы ищете доказательства на то, Христос ли говорит во мне (2Кор.13:3). Хри­стос говорит чрез меня, не требуй оправдания владычнего гла­са, не придирайся. Но ты не можешь представить себе, чтобы Христос мог так говорить чрез меня? Послушай же, как Он сам собственными устами говорит о Себе. Ведь если бы имена Святой Троицы подлежали порядку и названное первым было бы первым и по силе, второе — являлось бы вторым в силу подчинения, а третье — было бы третьим как более слабое, то Спаситель — сама Истина, конечно, не нарушил бы в Своем слове истины. Как же, в таком случае, Спаситель вспоминает сначала о Себе, а потом уже об Отце? Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим (Ин.14:23). Так как Отец в обычном порядке предшествует Сыну, говорят дети еретиков, и на этом осно­вании хотят представить Сына по отношению к Отцу в поло­жении наместника царского, то нужно спросить их: осмелится ли наместник подобным образом выразиться о царе: я и царь приказываем"? 3. От того, что бывает среди нас, перенесись мыслью к тому, что выше нас. Может ли создание поставить себя выше Создателя? Сотворенное существо, как вы говорите, дерзнуло ли бы сказать, сопричисляя себя к Тому, Кто несравнимо выше его: придем к нему и обитель у него сотворим? Потому-то, с одной стороны, Он показал различие имен: Я и Отец, а с другой равночестность действия. Так и в другой раз, когда апостол Филипп говорит: Господи! покажи нам Отца, и довольно для нас (Ин.14:8), Спаситель отвечает: столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп (ст. 9). Ответ идет в разрез с вопросом. Ведь не о Тебе я спрашивал? Я сказал: покажи нам Отца, а Он говорит: столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп. Если неподобен (Сын Отцу), то, как в неподобном обнаруживается Отец? Как в малом усматривается великий? Как чрез более слабого (познается) высший по достоинству? Как чрез служителя Творец? Столько времени Я с вами. Не сказал: с вами есть Отец, но: Я. Значит, когда я присутствую, то и Отец. Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп. Хорошо сказано: и ты не знаешь Меня. Тот говорит: покажи, а Спаситель отвечает: и ты не знаешь Меня, желая показать, что Бог постигается не виде­нием, а разумением. Не веришь, что Я в Отце? Опять: Я, и тогда уже Отец. Я в Отце и Отец во Мне (ст. 10). Как же ты говоришь, покажи нам Отца, вместо того, чтобы сказать: как же ты ожидал увидеть другого? Я в Отце и Отец во Мне. Сын познается в Отце, и Отец в Сыне. Как же ты говоришь, покажи нам, как бы желая видеть другого — помимо Меня — Отца? Я в Отце и Отец во Мне, не в силу смешения природы и не так, как будто сосуд вложен в сосуд. Не сочетание телесное разумеет Он, но мысленное созерцание. Я в Отце, потому что отец без сына не познается, и Отец во Мне, потому что сын без отца не является: точно так ум познается в слове и слово в уме. Откуда могу я узнать твою мысль, если не из того, что ты говоришь? Твое слово служит обнаружением твоего ума, а твой ум со своей стороны является истолкователем твоего слова. Нельзя познать слова, не уразумевши мысли, ни усвоить мысли, когда слово остается неизъясненным. Поэтому евангелист и говорит: в начале было Слово (Ин.1:1), чтобы показать Его бесстрастное рож­дение. Именно чем слово является по отношению к уму, тем Единородный Бог — Слово является к Своему Отцу. Удивитель­ное дело, — я припоминаю нечто из сказанного раньше, — у нас была раньше речь о том, как по окружающему нас можно познавать то, что выше нас, — слово наше внутри нас пребы­вает вместе с породившим его умом. Разве невидимое вместе с видимым? Невидимое с невидимым, духовное с духовным, бестелесное с бестелесным. Когда исходит слово, оно является на устах, здесь облекается в звук голоса, не от иной природы заимствуя эту внешнюю оболочку, но само из себя создавая речения, И будучи невидимым по природе вместе с отцом своим, т. е. умом, оно является вне, облек­шись в звук, и то, что до этого момента было неизвестным, делается известным всем. Затем, выйдя, оно все наполняет и вместе с тем не разрывает связи с породившим его умом.

И если Отец породил Сына посред­ством истечения и отделения, и таким образом, разделился и разъединился, как они говорят. то вот сам Спаситель пусть скажет им: исследуйте Писания (Ин.5:39). Исследуйте, а не искажайте. Исследуйте, — не просто прочитывая, но исследуя глу­бины его мыслей. Бог дал Писания, однако их внутреннего смысла не обнажил, но предоставил это твоим усилиям, чтобы испытать твою добросовестность и увидеть твое усердие, чтобы увидеть, будешь ли ты служить писаниям или будешь их насиловать. Ведь, как природу вещей Бог предуставил, а искусства скрыл, и все вещи получили свое бытие от Бога, а искусства имеют своим источником человеческую мысль, так и относительно Писаний. Скажу яснее. Бог сотворил камни, Он дал нам самую природу камней, но не готовые здания; дал грозды винограда, но не вино; дал шерсть, но не платье; дал землю золотоносную, но не самое золото. Почему? После того, как Он создал человека по образу Божию, Он разделяет с ним свою творческую силу: Сам созидает, и тому предоставляет возможность явиться создателем в области искусства. После того, как Он сотворил человека, Он раз­деляет с ним достоинство Творца. Сам творит как Тво­рец и как Бог, приводя все из небытия к бытию; а образу Своему предоставляет украшать созданное. Представь себе по­ложение того человека, который первый соорудил плуг: как придумал он рассекать дерево, вставлять внутрь его железо, скреплять связками, изобрести ярмо, выпрямить дышло, свести вместе волов? Дерево было, железо было, но искусства не было. Кто научил тебя, о, человек, соорудить таким образом плуг? Кто натолкнул тебя размягчить огнем природную твер­дость (железа)? Кто показал тебе способ обработки такой массы в столь тонкое лезвие? Кто внушил тебе мысль из камней устроять двери, откуда ты научился воздвигать крышу, скажи мне, о, человек? По своему неведению, отвечает, ты слишком удивляешься. Ты видишь образ Божий и спраши­ваешь об учении? Именно как образ Божий, человек, во всем подражая своему Владыке, украшает природу при помощи искус­ства. Но пока соблюдается в этом мера, все хорошо, когда же мера преступается, тогда последствия бывают дурные. На­пример, человек достиг уменья приручать коня, быка и верблюда, и сколько других животных дано на служение ему; но от жадности он придумал еще устраивать противоесте­ственные помеси. Он вывел помесь осла с конем, что не угодно Богу, изначала сказавшему: да произведет земля душу живую по роду ее, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их (Быт.1:24). Жадность производит смешение, необычное природе. Бог же, наказывая такую неумеренность, сделал эту выдумку бесплодной. Потому-то лошак и не рож­дает, что он не был в числе тех, к которым было обращено творческое слово: размножайтесь, и наполняйте землю (Быт.1:28). Однако, прежде чем сделать это, Господь позво­лил образу Своему делать то, что он хочет, чтобы он мог проявить свою силу, и тогда уже неумеренное пользование ею обуздывает. 4. С другой стороны, неумеренная страсть побуждает человека воспроизводить образ человека, подражая, говорят, Богу в его творчестве; и вот он создает телесный образ, ста­рается одолеть природу силою, а так как известно, что Бог сотворил человека из земли и создал, то искусство, не в состоянии будучи подражать своему Владыке по существу, пу­скается на всякие выдумки для достижения невозможного, соби­рает корни, добывает краски, и воспроизводит глаз смотрящий, но не видящий, хотя и открытый, уши раскрытые, но не слышащие, нос расположенный прямо, но не обладающей спо­собностью обонять, уста, сложенные правильно, но лишенные звука, ноги, прекрасно изображенные, но не имеющие способности к бегу, — чтобы показать, что все это позволено образу только для того, чтобы была показана сила Божия. Достигнуть полного воспроизведения природы Господь человеку не дозволил, чтобы, возгордившись таким успехом в творчестве, он не повре­дил себе и своему спасению. Но самое стремление художников творить средствами, заимствуемыми от земли, допускается Господом, чтобы посрамить тех, которые отрицают, что из земли создал Бог и самого человека. Да, искусство подражало Творцу. Случалось, что тело было поранено железом, например, отсечена железом какая-нибудь часть тела; нужно было воспол­нить этот изъян, нужно было восстановить утраченное тело; но — нет Создателя, чтобы создать тело. Что же тогда? Искусство образа, подражая Владыке природы, обращается к земле, из которой (соз­дано) тело, приготовляет лекарства, налагаем, пластырь, и одно очищает, другое врачует. И вот что удивительно: Бог наблю­дает за этим как отец и наставник, следя за тем, что делает его образ. И как отец спрашивает своего сына, что означает такая-то его мысль, не для того, чтобы научиться, но для того, чтобы испытать, так всегда Источник благ, воспи­тывая свой образ, предлагает ему вопросы. Привел Он к Адаму животных бессловесных, птиц, видеть как назовет их (Быт.2:19), не для того, чтобы узнать Тому, Кто все пред­видит, но чтобы испытать образ Свой в его способности к мышлению. Явилось искусство строить дома, развилось строи­тельное дело, плавание, кование меди, наблюдение звезд, не сует­ное, но то, которое изучало их положение, которое помогало плаванию, замечая восход звезд и определяя время благо-приятное для плавания, не то, которое гадает о рождении и баснословит о судьбе людей, но то, которое последует го­лосу Владыки: да будут светила на тверди небесной для освещения земли и для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов (Быт.1:14). Пришел образ и исследует природу; ищет растения и нахо­дит; отыскивает корни и извлекает их, является изобрета­телем всего и художником во всем. Но чтобы не подумал, что он достиг всего этого своими собственными силами, а не благодаря Тому, Кто вложил в его природу присущие ей силы, показывает одним словом, что во всем этом учителем людей является Бог. Выступает блаженный Соломон со сло­вами: Сам Он даровал мне неложное познание существующего, чтобы познать устройство мира и действие стихий, начало, конец и средину времен, смены поворотов и перемены времен, круги годов и положение звезд, природу животных и свойства зверей, стремления ветров и мысли людей, различия растений и силы корней. Познал я все, и сокровенное и явное. А способ, каким познал? Ибо научила меня Премудрость, художница всего (Прем. Сол.7:17-21). Он научил меня мерам, а не безмерью. Смотри, как во многие крайности впало человеческое искусство, хотя человек и был образом Божиим. Он уразумел, как устроен орган голоса и, уразумевши природу, подражал ей при помощи искусства. Он уразумел природу этого органа, этого многосложного органа, составленного из многих свирелей. И смотри, что делает, как искусство вступает в состязание с самой природой. Он придумал мехи, не свое собственное дыхание испускающие, но надуваемые и сохраняющее чужое дыхание. Потом, из этих двух мехов посредством канала, посылая воздух во все отдельные трубочки, он в тоже время придумал приспособление, что воздух может проходить, а звука не будет, пока палец не откроет выход звуку. И откуда это, о, человек? Откуда ты приготовил это орудие и хранилище духа? Почему текущий воз­дух не дает звука в открытых трубах? Ты, отвечает он, слишком удивляешься — по неведению. Я сказал уже: я образ, я рассмотрел свою природу и подражал самому себе. Как ты подражал самому себе? Я наблюдал в самом себе это накопление воздуха: ведь грудь, постоянно поднимаясь и опу­скаясь, принимает в себя приток воздуха. Я вижу две арте­рии, посылающие воздух проходить устами как бы одним ка­налом. Вижу, что воздух проходит, а слова не рождается, если язык не содействует образованию звука. Я наблюдал самого себя, поревновал самому себе, на самом себе уразу­мел искусство Владыки, как говорит Давид: не могу постигнуть его (Пс.138:6). Я наблюдал самого себя и восхвалял Творца, я подражал своему Владыке, в искусстве я воспроизводил природу. И этот инструмент — сам по себе не дурен, если только не делается орудием постыдных пе­сен, именно как изначала говорилось о духах: они не были злыми; если бы впоследствии от неумеренности не возгорди­лись, а если бы оставались святыми как изначала, то не были бы низвергнуты. Поэтому и Давид говорит: хвалите Его на тимпане и хором, хвалите Его на струнах и органе. Хвалите Его на кимвалах доброгласных, хвалите Его на кимвалах громогласных (Пс.150:4,5). Итак, о, если бы изобретения не были обращаемы на удовольствия и не­воздержность, если бы они не служили к прославлению идолов! Что ни изобрело бы искусство, если плоды изобретения ты при­носишь Богу, оно никогда не будет осуждено, если содей­ствует познанию Владыки. Не подвергались порицанию гусли, когда на них прославлялся Творец. Так, блаженный Давид, устроив гусли, не осквернял их дурными песнями, но воспе­вал на них священные слова — и его гусли и от Бога полу­чили освящение, и демонов обращали в бегство. В самом деле, когда злой дух нападал на царя Саула, мучил его и угнетал, тотчас, говорит (Свящ. Писание), блаж. Давид ударял в гусли, и Саулу делалось лучше, он получал облегчение. Видишь, как всякое искусство, если оно обращено на угодное Богу, ни в каком случае не будет дурным? Но все ли у нас бывает согласно с этим намерением? 5. Но какая цель увлекла нас от богословия к искусству и подражанию образу? Желание обратить против еретиков го­лос Владыки. Какой? Лицемеры! лице земли и неба распознавать умеете (Лк.12:56); вы придумали искусства, сделали много изобретений, а Владыку всех и художника оскорбляете? В своем искусстве ты подражаешь Владыке и заявляешь себя одинаковым с Ним по образу и подобию, а Меня, Создателя, проповедуешь неподобным Родившемуся. Я освободил вас от подчинения греху, а вы Меня, Владыку всех, ставите в ряд подчиненных существ. Да, говорят, и написано, что Сам Сын покорится (1Кор.5:28). Действительно, сказано это, но сообразно с могуществом Божиим. И это не наши слова, а проповедь Божия. Сейчас я последую за этими словами, чтобы дать слушателям возможность оценить сказанное. Итак, в будущем том творении, воскресении, тогда покорится Сын? Но ведь ты будешь тогда равным ангелам! В воскресении мертвых, говорит Спаситель, ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах (Мф.22:30). Ты возвысишься тогда над своим настоящим состоянием, а Сын от владычества перейдет к подчинению? Не слышал разве ты слов Павла: тварь покорилась, и сама тварь освобождена будет и вся тварь совокупно стенает и мучится доныне (Римл.8:20,21,22)? Тварь — небо, земля и все остальное. Тварь покорилась суете не добровольно. Какой суете? Человеческой. Почему суетою называет человека? Потому, что он извратил образ (Божий) уподоблением бессловесным. Суета сует, — все суета (Екклез.1:2). И Давид: все суета, всякий человек живущий (Пс.38:6). Итак, этой суете, человеку развращенному, подчинена тварь. Как подчинена? Солнце сияет для недостойных, источники дают влагу для неблагодарных, земля дает плоды свои нечестивым. Тварь покорилась суете не добровольно. Значит, если бы от нее зави­село, она не подчинилась бы добровольно недостойным, и только по воле подчинившего ее она оказывает подчине­ние. С какою целью? С надеждой. С какой надеждой? И сама тварь (это говорит Павел) освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих (Римл.8:21). Тварь тогда освободится, а Сын поработится? Исследуйте Писания (Ин.5:39), не клевещите; испытайте, а не предавайтесь суете; испытайте с верою, а не с предубеждением. Откуда ты на- учился говорить: рожден сущим или несущим? Откуда ты научился говорить: родить и создать для Бога одно и тоже? Петр научил тебя этому? Павел заповедал? Но нам, гово­ришь ты, так предал Спаситель. Читай Писание, устыдись за­кона. Впрочем, и в том, что говорит (еретик), он не остается верным себе. Когда он спрашивает: "сущим или несущим рожден Сын?" — он лжет. Он исследует то, во что не ве­рит. Сначала исповедуй, что рожден, и тогда уже спрашивай — сущим или несущим. Дело отрицает, а о словах состязается? Кому отказывает в существовании, зачем допытываешься о Нем: сущим или несущим Он рожден? Допусти прежде, что Он рожден, установи твердо, что Он рожден, и тогда исследуй. Ты отрицаешь существо дела, а исследуешь слова? Создать и родить одно и тоже? Откуда Сын? Положим, спросит кто-нибудь из них. Видь если сразу не ясны отношения двух предметов и не установлено согласие мысли, я не мог бы сказать даже, что видеть и смотреть одно и тоже, хотя, конечно, это одно и тоже. Если же я скажу: видеть и слышать одно и тоже, то на первый взгляд я говорю о различном, однако не столько относительно зрения, сколько относительно слуха это верно, так как у Бога то и другое одно и тоже. Откуда ты знаешь, что создать и родить одно и тоже? Ведь если Он и родил и соз­дал, то ты говоришь хорошо, но если Он никогда не родил, как ты полагаешь, но создал, то как можно говорить, что ро­дить и создать одно и тоже? Суесловие, слова пустые, — истина в деле. Почему же создание и рождение сделались предметом споров? Бог, говорят, есть существо простое, а не так, как мы: мы отчасти рождаем, отчасти создаем; например, по­средством детородных органов мы рождаем, а руками соз­даем. Но не так, говорят, Бог; Он есть существо простое и не имеет членов, а каким образом рождает, тем же самым и творит. Так как ты соблазняешься о невидимом, под влиянием неуместных и суетных умствований, то пусть одно из видимых явлений убедит тебя, насколько несостоя­тельно предположение, что то, что одним и тем же способом произошло, должно иметь одно и то же значение. Вот моя рука, видишь ее, и от того, что ты видишь, получи доказательство по отношению к невидимому. Эта рука, будучи одна сама по себе и делая различное, не может все, что она делает, под­вести под одну категорию. Напр., одною и тою же рукою я творю и разрушаю; значит, если одной и той же свойственно и сози­дать и разрушать, так разве это одно и тоже? Конечно, не одно и тоже. Так как говорят, что мы иначе рождаем и иначе делаем, то говорю и я: одним и тем же способом, одною и тою же рукою я созидаю и разрушаю, и бью и врачую. Значит, ударять и врачевать — это одно и тоже? Одною и тою же рукою я толкаю стоящего и поднимаю упавшего; одною и тою же ру­кой я подаю голос за осуждение и за оправдание. Значит, осуждать и оправдывать одно и тоже? Разве все эти заключе­ния не безумны? Разве это не басни и нелепости? Разве не огорчена этим душа Павла? Разве не негодует Петр, когда такими словами искажается божественное учение? Ты отрекся от Христа и занимаешься чуждым учением. Разве ты не слышал слов Господа: кто постыдится Меня и Моих слов (Мк.8:38)? Часто многие исповедуют Христа, а Его слов стыдятся. Исповедует Христа еретик, но заходит речь об Отце и Сыне, он стыдится этих слов и говорит: ведь родил бесстрастный? Значит (родил) в смысле исте­чения, в смысле творения. 6. Видишь, что ты стыдишься слов? Так всегда они охо­тятся за словами, а существом дела пренебрегают: все объято суетой! Я не раз говорил, что таковы основные начала ерети­ков, и источник их очевиден. Церковь содержит (говорят они) еретическое учение. Скажи, кто руководитель изложенного выше учения? Кто виновник этой нашей, как ты называешь, ереси? От начала (веры) так проповедовали апостолы; после апостолов собор, бывший в Никее, утвердил. И чтобы было показано, что это вера вселенной, из такого множества собрав­шихся разногласили только семеро, которые и были отвергнуты. Вся вселенная была согласна, так как имела апостольскую закваску. И вот что удивительно: новый завет по божествен­ному устроению подражал ветхому. Когда цари ассирийские (месопотамские) сделали нашествие на Палестину, Авраам вышел против иноплеменников, против пяти царей выступил один верный. И сколько народу он выставил против них? Ра­бов, рожденных в его доме, триста восемнадцать. Скольких Авраам вооружил против иноплеменников, стольких же Христос воздвиг против ересей, сколько Авраам выставил против иноплеменников, или лучше сказать скольких взял себе в сподвижники, стольких Христос вооружил вместе с Собою против ересей. Триста восемнадцать епископов в Никее, и у Авраама триста восемнадцать рабов, рожденных в его доме. Почему сказал о рожденных в доме? Потому что он имел и купленных на деньги, но хотел показать ядро своего дома. И теперь Христос воздвиг не всех во­обще, но рожденных дома, проповедующих, что Сущий рож- ден от Сущего, Живой от Живого, Свет от Света. Зачем ты говоришь о свете и свете? Какое различие между жизнью и жизнью? Какая разница? Удивительно и то, что Отец назван (просто) светом, а Сын — с прибавкою члена. Иоанн говорит: Бог есть свет (1Ин. 1:5), а о Сыне: был Свет истинный. Отец на­именован светом в отвлеченном смысле. Так как про­тив божества Отца еретическая дерзость не осмеливается вос­ставать, хотя ее дерзости против Христа являются боль­шим оскорблением и для Отца, то относительно того, что всеми признается единогласно, Писание ограничивается простым сло­вом, а то, что возбуждает сомнение, оно подтверждает с осо­бою силой. Отец называется светом — без всякого прибавле­ния, потому что Он достаточно проповедан, чтобы быть извест­ным. И Сын называется светом, но чтобы кто не сказал, что тот свет духовный, а этот поддельный, прибавлено: Свет истинный. Далее, чтобы кто не сказал, что как солнце — светило, так и луна — светило, но одно — светило великое, а другое — светило малое, точно так и Отец свет, но свет великий, и Сын свет, но малый, чтобы не сказал кто этого, Исаия предупреждает: земля Завулонова и земля Неффалимова, на пути приморском, за Иорданом, Галилея языческая, народ, сидящий во тьме, увидел свет великий (Мф.4:15,16; ср. Ис.11:12). Если Бог свет, и свет великий, то и Бог велик. Если Бог свет, как написано у Иоанна, что Бог есть свет (1Ин. 1:5), если Бог свет великий, то и Бог велик. Конечно, ве­лик Родивший и велик Рожденный; велик корень, велик и плод; велик свет, велико и сияние. Я не знаю великого и малого, но знаю великого единого Бога, Троицу. Велик Бог: Бог великий, вечный, говорит Исаия; и Павел: ожидая блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа (Тит.2:13). Велик Бог, велик Господь, как го­ворит Давид: Велик Господь наш и велика крепость Его (Пс.146:5). Так как крепость и сила одно и тоже (ведь Хри­стос есть Божия сила), то словами: Велик Господь наш он как будто хотел сказать: велик Отец, велика и сила Его. Велик Господь наш и велика крепость Его. Велика крепость — Сын, но и Дух — святая великая сила, как говорит Спаситель апостолам: вы же оставайтесь в городе Иерусалиме, доколе не облечетесь силою свыше (Лк.24:49). Но смотри, как они препи­раются об этой силе. Да, говорят, сила, как имеющая обе­тование богатства. Дух не назван, говорят, Богом, но залогом Божиим; а как, послушай: залог — часть дара, не весь дар в целости, но часть целого. Написано, ведь, говорят, об апостолах: и вы, услышав слово истины, благовествование вашего спасения, и уверовав в Него, запечатлены обетованным Святым Духом, Который есть залог наследия нашего (Ефес.1:13,14). Вот, говорят, Он — дар Божий, а не Бог. Значит, как дар и обручение, Он есть только часть целого. А что если увидишь, что и Бог назы­вается частью, а не целым, и даром, но не полным? Ведь ска­зано: залог наследия. Что значит обручение? Что значит насле­дие? Что значит обручение наследия? Наследие есть дар даро­вавшего наследие, а не сам наследователь. Между тем ска­зано: залог наследия нашего есть Дух. Если наименование Духа обручением соблазняет твою душу, то что будешь де­лать, когда услышишь, что и Бог называется наследием. Вы­слушай же внимательно, как Он называется не только насле­дуемым, но прямо наследием. Послушай, что говорит Да­вид: Господь есть часть достояния моего (Пс.15:5). (Как) Бог — часть достояния, (так и) Дух — залог (обручение) наследия. Если для Отца или Сына унизительно называться частью насле­дия, то и для достоинства Духа унизительно называться обру­чением наследия. Говорит Давид в другом месте: Ты - часть моя на земле живых (Пс.141:6). Часть моя, — по чьему же разделу? Ведь если одна часть, значит не весь? Если ты будешь гоняться за выражениями, а не исследовать мысли, то ничто тебе не препятствует по этому случаю возне­сти хулу и на Бога Отца, почитателем которого ты предста­вляешься. Господь есть часть достояния моего (Пс.15:5), и: Ты - часть моя на земле живых (Пс.141:6). Почему же самобытная Сила называется частью и наследием? Потому, что Бога мы прини­маем по собственному произволению, и каждый — свободно: один выбирает заблуждение, другой воспринимает Бога; бу­дучи избран таким образом, Бог и делается уделом, частью верующего. Приведу пример. Левитам заповедано: в земле их не будешь иметь удела и части не будет тебе между ними, потому что Господь часть их (Числ.18:20). Если же ты не соблазняешься, когда Бога на­зывают частью, то что соблазнительного для себя ты находишь в наименовании Святого Духа обручением. 7. Но отбросим всякую примесь неверия и утвердимся в беспримесной вере. Доколе ожесточаешь ты, еретик, сердце твое подобно фараону? Доколе не хочешь взвесить божествен­ных слов? Ты имеешь весы в самом себе — разум; взвесь же слова Спасителя; подумай, какие из них относятся к Его плоти, какие к Его божеству; сообрази, что вытекает из Его достоинства, что вызвано попечением о спасении, чтобы не было сказано и о тебе то, что сказано у пророка о Ханаане: Хананеянин с неверными весами в руке любит обижать (Ос.12:7). И Давид говорит: подлинно, суетны сыны человеческие (Пс.61:10). Еретикам свойственно — пользоваться неправедными мерами. Ты держишь весы и нарушаешь равновесие? Смотри, что пола­гает на весы Спаситель: Я и Отец — одно (Ин.10:30). Где неравенство? Смотри, куда склоняется коромысло боже­ственного слова: видевший Меня видел Отца Моего (Ин.14:9). Где здесь высшее, где низшее? Смотри, Отец освобождает, и Сын освобождает, — как сам говорит: итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете (Ин.8:36), а Павел присоеди­няет: закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня (Римл.8:2). Если Отец освобождает, и Сын освобождает, и Дух Святый освобождает, то где же рабство? Но да даст Бог всем нам избегнуть греха и мерила ереси и иметь не­уклонную веру. А еретики пусть запомнят то, что сказано. Между тем я слышу, что многие говорят: почему же не гово­рит он нам о нравственных обязанностях? Почему не го­ворит о нравах и скромности? Говорят так, однако, не по­тому, что желают этого, но чтобы избежать обличения. Ты хо­чешь действительно исправления? Однако же не один раз ты слышал пространные наставления, слышал о нравах, я ис­правлял твой нрав, ты слышал о поведении и я исправлял твое поведение? Очевидно, не в этом дело, а в том, как сказано было Господом: пришел Иоанн, ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам (Мф.11:18,19). Человече­ской злобе ничто не угодит. Если проповедуешь о нравах, говорят; я спрашиваю тебя о вере; если говоришь о вере, возражают: я хотел слышать о нравах. Такие-то детские выходки их злобы поражая, говорил Спаситель: мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали (Мф.11:17). Мы играли вам на свирели: словом святым и радостным вы слышали наставление в нравах; пели вам печальные песни: речью серьезной, бо­лезнующей, оплакивающей ваше неверие, — а вы же слушали, и не плясали по поводу того, что относилось к вам, не опла­кивали того, что относилось к еретикам. Пришел Креститель, говорят: в нем бес, и Креститель не негодует, но делает свое дело. Видишь, он терпел то же самое, что терпел и Спаситель? О Спасителе говорили иудеи: Ты Самарянин и что бес в Тебе (Ин.8:48)? И разве не бла­жен тот христианин, который терпит обиду, одинаковую со своим Владыкой? Павел проповедует истину, а Фест воз­ражает ему: безумствуешь ты, Павел! большая ученость доводит тебя до сумасшествия (Деян.26:24). То, что исполнено здравого смысла, кажется безумием для тех, которые не могут вме­стить. А Павел отвечал: нет, достопочтенный Фест, сказал он, я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла (Деян.26:25). Видишь, какова вдохновенная смелость, кажущаяся безумием, но сияющая выше здравого ума? Слышит Иоанн, что имеет беса, как и древние пророки слышали обвинения в бесновании. Некогда Елисей пророк послал ученика своего пророка и говорит ему: опояшь чресла твои, и возьми сей сосуд с елеем в руку твою, и пойди в Рамоф Галаадский. Придя туда, отыщи там Ииуя, сына Иосафата, сына Намессиева, и подойди, и вели выступить ему из среды братьев своих, и введи его во внутреннюю комнату; и возьми сосуд с елеем, и вылей на голову его, и скажи: "так говорит Господь: помазую тебя в царя над Израилем". Потом отвори дверь, и беги, и не жди (4Цар.9:1-3). Посылает пророк ученика пророка; тот берет военачальника, потому что тогда Ииуй не был царем, а только военачальником царским, — и говорит ему: иди сюда, и взяв его наедине, передает ему слова пророка и помазывает его в царя. И как только по­мазал, тотчас убежал, скрылся. Товарищи Ииуя говорят ему: зачем приходил этот неистовый к тебе? Вместо того, чтобы сказать: зачем приходил к тебе этот бесноватый? Они говорят: зачем приходил этот неистовый к тебе (4Цар.9:11)? Так издревле были оскорбляемы пророки, — то же терпели и апостолы. Зачем приходил этот неистовый к тебе? Боясь, чтобы не разгласилась весть об избрании на царство, и чтобы чрез то не подвергнуться опасности (отнятие власти у царствующего госу­даря и перенесение ее на другого сопряжено, конечно, с опас­ностью), говорит: вы знаете болтливость этого человека и что он говорит (ст. 11). Не в душе, но на словах он выражает согласие с ними. "Вы знаете болтливость его". Затем, поняв, что истину никогда нельзя осмеять, насмешники стараются узнать истину: и сказали: неправда, скажи нам. Ты обижаешь своих друзей; дурно делаешь, скрывая тайну. Но если он не­истовый, чего вы хотите от неистового? Ты несправедлив к друзьям, Ииуй, если скроешь от нас. Злоба презирает добродетель и преследует ее. Они осудили пророка как бес­нующегося, и в то же время выпытывают его слова как вестника истины. Что возвестил он тебе, скажи? Он отвел меня наедине. Смотри, какова сила истины: как осмеянная мысль делается предметом поклонения, как пророк неистовый оказывается сильнее законов. Говорит: он отвел меня на­едине и излил на меня сосуд елея; и возвысили голоса свои полководцы и воскликнули: да живет царь! Видишь, как в одно и то же время осмеяли пророчество и преклонились пред ним, осудили его и поверили ему. Ты называешь беснующимся, а помазанного беснующимся называешь царем? Так ни нам, ни отцам нашим, ни потомкам — не должно удивляться, если уста еретиков произносят что-либо обидное. Будем же мы похвалу свою полагать во Христе, чтобы и прославиться во Христе, Которому слава и держава во веки. Аминь.

О ПРАВЕДНОМ И БЛАЖЕННОМ ИОВЕ

Слово 1

Слово 1

1. Сегодня пришел к нам вселенский подвижник, еже­годно нас посещающий. Пришел к нам дивный и ангелам равночестный борец, потерпевший много ударов от диавола и много раз засвидетельствованный от Бога; испытавший много зол от диавола и восприявший много венцов от зрителей-ангелов; много бичуемый от врага и в качестве великого венценосца явленный от Бога всей вселенной. Так именно сам Бог говорил ему в беседе: ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя (Иов.40:3)

Его подвиги превышают всякую человеческую мудрость; для его побед нигде не най­дется достаточно венков. Необходим ангельский язык для того, чтобы краями, так сказать, пальцев коснувшись этой сокровищницы мира, одним этим наполнить всю церковь. Ведь если мы только прикоснемся к этому сосуду — Иову — и немного его пошевелим, тотчас наполнится церковь благоуха­ния мира. Послушаем же, что повествует о нем история. Во всем этом не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге (Иов.1:22). Вот свидетельство, возбуж­дающее похвалы ангелов! Вот свидетельство, посрамляющее диавола со всеми его покушениями! Во всем этом не согрешил. Это свидетельство Божие во всей Церкви, как многоценное миро, радует слушателей. О, драго­ценный сосуд, поставленный в одном месте Аравии и всю вселенную напитывающий благоуханием мира! О, сосуд, поражаемый безчисленными ударами, камнями и стрелами диавола, и не проливший мира! Много трудов употребил диавол, чтобы сокрушить этот сосуд и уничтожить миро благочестия; старался он зловонием ран заглушить благовоние мира; тело его изда­вало смрад от гноя ран, но сосуд остался израненным и не погубившим мира, чтобы мы могли с пользою для себя сказать ему: имя твое — как разлитое миро (П. Песн.1:2). Итак, нужно поставить самого борца обнаженным, как он боролся, чтобы, созерцая этот удивительный образ, мы удостоверились самым существом дел, что Бог, желая показать диаволу, что у Него есть на земле праведные люди, которых нельзя уже соблазнить лестью подобно Адаму, но которые тысячами искушений и ударов увенчиваются, допустил быть этому зре­лищу. Отступник, как бы говорит (Бог), ты превозносишься, что, обманув Адама и обольстив жену его, ты изгнал их из рая? Вот человек, живущий без повелений писанного закона и исполнивший сердцем неписанный естественный за­кон. Употреби безчисленные обольщения, и ухищрения, безчисленные искушения, если можешь, чтобы поколебать эту бла­городнейшую душу. Вот, ты изгнал первых людей из рая. Смотри же, попробуй, если сможешь, согнать этого борца хотя бы с навозной кучи. Но, если вам угодно, рассмотрим эту историю с начала. Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла (Иов.1:1). Таков был и Адам прежде, чем послушался жены. Потому-то этот муж и не поддается влиянию своей жены, чтобы не потерпеть того же, что случилось с тем. Тот облечен был нетлением, по благости Творца, и за то, что послушался жены, сделался нагим и осужден. Этот был наг и не послушал совета жены своей, и за то, что не послушался ее, был увен­чан ангелами. Тот за то, что послушался жены своей, нис­пал из рая сладости, навлек проклятие на землю и полу­чил в удел смерть. Этот за то, что не послушался жены своей, получил избавление от ударов и навозной кучи и унаследовал царство небесное. Тот, оправдываясь, говорил Богу: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел (Быт. 3:12). Какое неизвинительное оправдание! Она сказала: ешь, — а Я сказал: не ешь. Почему же ты жены послушал, а Бога не послушал? Но не так поступил блаженный Иов. Как же? С укором отвечал он жене: ты говоришь как одна из безумных (Иов.2:10) Был человек в земле Уц, имя его Иов. Для чего названа здесь страна? Для тебя, чтобы ты знал, что даже общение с грешниками не могло заставить праведника согрешать: так должна быть тверда и непоколебима в своих решениях воля благочестивых. Эта страна Аравия отличается темными и ис­порченными нравами ее жителей. Все они были беззаконными, враждовали против Бога, все непотребны, горды, подобно отцу своему Исаву преданы были греху. Но такое море нечестия не могло потушить светильника благочестия; такая страна злая не могла затмить красоту его чистоты. Тем больше побуждений имел диавол напасть на такого праведника. Почему именно? Потому что он видел, что тот обогащается больше милосты­ней, чем деньгами. Послушай, что Иов сам говорит не­ложно: я был глазами слепому и ногами хромому (Иов.29:15), и опять: не плакал ли я о том, кто был в горе? не скорбела ли душа моя о бедных? (Иов.30:25). И не только на словах, но и делами он преизобиловал, всю сокровищницу добрых дел обращая на нуждающихся. В самом деле, что говорит он в другом месте? Благословение погибавшего приходило на меня, сердцу вдовы доставлял я радость; и не был ли он согрет шерстью овец моих бедный (Иов.32:34; 29:13; 31:20). Очевидно, всеми средствами он обогащал свою сокровищницу — и словами, и делами, и милостыней, и заступничеством за нуждающихся. Но смотри, что делает диавол. Прежде всего он расхищает все его имущество, а затем лишает его детей. Взял сначала стада верблюдов, стада овец, великое число ослов, многочисленнейшее стадо быков; лишил его всего и наконец — детей. Почему так? Обрати все свое внимание на дальнейшее. Сначала взял у него все имущество, а потом детей; взял все, что считалось наследством, а затем истребил и самих наследников, чтобы совершенно поразить его чрез детей. Он начал с истребления имения, прежде всего начал расхищать наслед­ство при жизни наследников, чтобы, среди своих сыновей и дочерей, острее почувствовал праведник печаль от утраты своего имущества. Соображал лукавый демон, что, утратив детей, он не придал бы уже никакой важности утрате иму­щества. Но действительный адамант и благородный борец, потерпевший много ударов и увенчанный за каждый из них, принявший много стрел, и поразивший диавола его собствен­ными стрелами, вооружившийся оружиями правды десными и шуиими, не утрудился, не заплакал, не поколебался, но ни гибелью имущества не был сломлен, ни с утратой детей не утратил благочестия, но оставался как башня непоколебимая, внизу основанная и коренящаяся в земле и до самых небес­ных сводов неуклонно возвышающаяся. Пришел первый вестник и говорит Иову: волы орали, и ослицы паслись подле них, как напали Савеяне и взяли их, а отроков поразили острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе. Еще он говорил, как приходит другой и сказывает: огонь Божий упал с неба и опалил овец и отроков и пожрал их; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе (Иов.1:14-16). 2. Смотри, что делает диавол. Когда увидел враг, что праведник благородно устоял после первого и второго удара и совершенно не поколебался этими его искушениями, поражае­мый, но не раненный, он ухищряется сделать нечто иное. Он бросает огонь сверху, чтобы казалось, что огонь ниспослан с неба, и чтобы, подумав, что Бог с неба воюет против него, Иов похулил Бога, столь несправедливо наказывающего его без всякого греха. Огонь Божий, говорит, упал с неба и опалил овец и отроков и пожрал их. Еще он говорил, как приходит другой и сказывает: Халдеи расположились тремя отрядами и бросились на верблюдов и взяли их, а отроков поразили острием меча; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе (ст. 17). И при всех этих известиях блаженный Иов оставался не­сокрушимым как столп, непоколебимым как башня; борец непобедимый, устойчивый и твердый, он казался скорее низ­лагающим, чем низлагаемым. Ведь если кто-нибудь тру­дится без пользы, много нападая и ничего не выигрывая, часто сражаясь и совсем не одерживая победу, тот скорее сам принимает удары посредством своих напрасных трудов. Еще он говорил, как приходит другой и сказывает. Постоянная война, но безуспешная для нападающего, множество стрел, но светлее венцы. Не позволяет ему вздохнуть ни минуты, чтобы при­родное благочестие подвижника не вдохновило его каким-либо мудрым ободрением. Послал все стрелы, и не победил борца; уже колчан опустел, а злоба не была утолена. Да постыдятся все, беззаконнующие тщетно (Пс.24:3). Так и диавол остался со стыдом и срамом, после того как, сделавши много нападок, потерпел во всем поражение. Он истребил пастухов, быков, овец, верблюдов, сыновей, дочерей, дома; поразил его чрез тело, чрез друзей, чрез домашних, чрез червей, чрез раны, чрез гной. Все истощил, а благочестия его не уничтожил. Стену подкопал, а сокровища не украл. Сколько орудий привел в движение мучитель вселенной, — поражая и огнем, и мечом, и могилой, и пленом, и кровью. Все напряг, но борца сделал только более мужественным. Вот о чем взывал пророк, говоря: у врага совершенно истощилось оружие (Пс.9:7). К нему же можно было применить и эти слова: трудно тебе идти против рожна (Деян.9:5). Взял все имущество, богатство, имение. Но что еще последний вестник? Сыновья твои и дочери твои ели и вино пили в доме первородного брата своего; и вот, большой ветер пришел от пустыни и охватил четыре угла дома, и дом упал на отроков, и они умерли; и спасся только я один, чтобы возвестить тебе (ст. 18, 19). И чтобы тебе убедиться, возлюбленный, что не человек возвестил об этом Иову, но сам диавол, при­нявший человеческий образ, рассмотри со всею тщательностью эти слова: сыновья твои и дочери твои ели и вино пили в доме первородного брата своего; и вот, большой ветер пришел от пустыни и охватил четыре угла дома, и дом упал на отроков, и они умерли (ст. 18, 19). Откуда узнал ты, скажи мне, что (ветер) пришел из пустыни, и коснулся четырех углов дома? Будучи человеком, как мог ты видеть ветер? Ка­кими глазами ты рассмотрел его? И как он коснулся четы­рех углов дома? Если ты, будучи человеком, находился внутри дома, тогда и ты должен бы во всяком случае постра­дать при падении дома. А если ты был вне, то как мог ви­деть то, что происходило внутри? Если же ты дух, покажи, кто ты, не скрывайся под видом человека. Сыновья твои, говорит, и дочери твои ели и вино пили в доме первородного брата своего. Смотри, как всякого разумения и мудрости был исполнен блаженный Иов, и как утверждал он дружбу детей. Он размыслил о том, что Каин и Авель были братья, были одни во всей вселенной, не имели никакого повода к вражде, потому что вся земля предназначалась в общее владение им, — и при всем том Каин позавидовал чести Авеля и, восстав, убил брата своего. В попечении о детях, каждый день блаженный Иов приносил Богу жертву о грехах неведения, вставая утром и говоря: может быть, сыновья мои согрешили и похулили Бога в сердце своем (ст. 5)

Но ненавистник добра диавол это самое и ухитряется обратить в пагубу для ни в чем неповинных детей: в полдень, когда все они, по обычаю, были вместе, когда они наслаждались взаимным миром, тогда-то восстал он против них с непримиримой злобой. Они (воз­гревали) дружбу, а он изощрял меч; они созидали любовь а он разрушает дом. И в одно мгновение дом сделался могилой, стол — ямой несчастья, овчая ограда — пучиной корабле­крушения, и все овцы — добычей зверя. Что же тогда тот доб­лестный? Он не был смущен, не пал духом. Как восхва­лить его? Где найти достаточно слов для этого? Какой труд понадобится для рассказа о нем? Какая мужественная и бла­женная душа! Какое великое терпение, не имеющее себе равного! Да, возлюбленные, моя душа смущена, мое сознание мятется, хотя и вижу Иова увенчиваемым. Но, конечно, я теперь, даже при виде венценосца, подавлен этим несчастьем в большей степени, чем он сам тогда под свежим впечатлением от гибели своих детей. Мое сердце разрывается; думаю, что и вы испытываете те же самые чувства. Где мне взять сил, чтобы рассказать об этом несчастье и выразить те чувства удивления, какие наполняют мою душу? Плотские родители, когда у них больной ребенок лежит при последнем издыхании, сидят вокруг его ложа, ловят его последние слова, осыпают его ласками, развлекают несбыточными надеждами, целуют в уста, давая последнее родительское целование. Но вот он ис­пустил дыхание, как повелел давший его: тогда родители кладут его, складывают руки, закрывают ему глаза, выпрямляют голову, расправляют ноги, омывают, окружают соот­ветствующими похоронными обрядами, и всем этим облегчают свое горе. А что должен был испытать этот мужественный подвижник? Он пошел в дом, который сразу в одно и то же время оказался и домом, и гробом, местом пира и над­гробием, где праздник сменился плачем. Он раскапывал и отыскивал члены детей, и находил вино и кровь, хлеб и руку, глаз и прах. И он брал то руку, то ногу, то голову; вы­таскивал вместе с землей, с обломками камня и дерева, то часть чрева, то какой-нибудь из внутренних органов, вместе с прахом. Сидел этот подвижник, поднимающийся до неба, рассматривая растерзанные члены своих детей. Сидел он, прикладывая член к члену, руку к руке, приставляя голову к груди, колена к бедрам. Ведь это было не одно из обык­новенных несчастий, но катастрофа, превосходящая всякое слово, устроенная диавольской силой и злобой. Итак, сидел Иов, этот в полном смысле слова несокрушимый адамант, этот блаженный, разбирая члены своих детей, чтобы как-нибудь женских членов не смешать с мужскими, и формы юноши не соединить с девическими членами. О, благородная душа, вознесшаяся выше ангельских похвал! Почему? Потому что во всем этом не согрешил Иов и не произнес ничего неразумного о Боге (1:22), но за все это вместо жертвы принес Богу полную благодарность в таких словах: да будет имя Господне благословенно, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.