В соборе Ватопедского монастыря

Когда мы вошли в Благовещенский собор монастыря, на почетном месте, на аналое под резной сенью лежала хорошо известная нам по спискам икона Всецарица. Ее изображения имеются теперь уже во многих московских храмах. Несмотря на то, что эта небольшая аналойная икона была написана в XVII веке, сохранилась она на удивление хорошо и казалась только вчера написанной. Ватопедские монахи рассказали, что многие паломники из разных стран мира в настоящее время получают от этой иконы исцеления. И особенно часто - братья говорили об этом с особым удовольствием - сообщения об исцеленных от рака людях, молившихся о помощи перед Всецарицей, приходят из России. Вероятно, они хотели тем самым подчеркнуть ту особую духовную связь между Афоном и Россией, которая, несмотря ни на какие испытания, сохранилась до сего дня.

В соборе вот-вот должна была начаться воскресная служба. Дивно пахло медовым воском и ладаном. На хоросе и в паникадиле благоухали толстые метровые свечи. Мраморное пространство храма неслышно пересек экклесиарх в мантии с черным шестом в руках. Он подошел к местному ряду иконостаса и начал одну за другой зажигать лампады у икон. Без шеста с кованым крюком на конце сделать это невозможно, потому что лампады в греческих церквах висят значительно выше, чем в русских. Располагаются они непосредственно над иконой, вероятно, для того, чтобы не заслонять собою изображение. Но рукой, конечно, до них уже не дотянуться. Монах ловко поддел крюком кольцо, от которого расходятся цепочки, удерживающие лампаду, снял ее с кронштейна и поставил шест с лампадой на пол. Затем, прижимая шест с висящей на уровне груди лампадой к правому боку локтем, экклесиарх двумя руками очистил от нагара фитиль, долил оливкового масла и снова повесил уже зажженную лампаду на кронштейн. Его движения были так точны и красивы, что даже простое наблюдение за ними доставляло удовольствие и умиротворяло душу. С каждой зажженной лампадой в храме заметно прибавлялось света, поскольку язычки пламени в них были значительно больше, чем мы привыкли видеть в российских церквах. Различная величина пламени объяснялась разным устройством поплавков, а те, в свою очередь, отличались из-за разной вязкости масел, употребляемых для лампад. В Греции повсюду используется только натуральное оливковое масло. А для того чтобы фитиль хорошо его тянул, между огоньком и поверхностью масла расстояние должно быть минимальным, т. к. высокая вязкость натурального масла не позволяет ему подниматься высоко вверх. Вот почему греческий фитиль, торчащий из дырочки в тонкой жестяной пластинке, просто плавает на поверхности масла, удерживаясь на ней кусочками пробки. Таким образом, огонек лампады и масло отделены друг от друга лишь тончайшей жестяной пластинкой. А для того чтобы фитилек хорошо держался и не проваливался вниз, он должен быть достаточно выдвинут. Его-то высота и диктует высоту пламени. И всё это плавающее на поверхности масла устройство называется поплавком. Его название перешло и к нам, в Россию, хотя наши современные поплавки не плавают вовсе, а висят неподвижно на краях лампадного стаканчика. Единственное неудобство греческих поплавков - пожароопасность, т.к. огонь находится слишком близко от поверхности масла

К началу службы приехал какой-то греческий архиерей и поразил нас необычным крестным знамением, которым сам себя осенял. Опуская руку ото лба вниз, архиерей касался не живота, а правой коленки, и лишь затем - правого и левого плеча. Для того чтобы дотянуться до колена, ему приходилось каждый раз немного сгибаться, но зато крест получался почти в полный рост человека. Через несколько лет, в одной из переведенных с греческого языка книг об афонских подвижниках, я встретил эпизод, в котором старец советовал духовному сыну-монаху креститься именно таким образом. Но не менее этого нас на Афоне не раз удивляла прямо противоположная привычка: некоторые монахи крестились очень небрежно, совершая перед лицом какое-то странное помахивание рукой, едва напоминающее крест. Однако мы в то же время отметили здесь очень смиренную манеру приветствовать кого бы то ни было. Все, начиная с игумена монастыря и включая простого послушника, стараются первыми просить благословения у любого встречного, говоря: Эвлогитэ (благословите). Встречным может оказаться и погонщик мулов, и мирской паломник, и наемный монастырский рабочий, которые отвечают на это приветствие: О Кириос (Бог благословит), не зная, что перед ними игумен или иеромонах, поскольку те ничем не отличаются от всех остальных монахов. Иерейские кресты греки надевают только на службу, да и то лишь в самых торжественных случаях, а чаще всего служат без крестов.

Нас с отцом дьяконом, как гостей в священном сане (к гостям здесь - особое почтение), отвели к стасидиям на левом клиросе. Над инкрустированными турецкими клиросными столиками с горизонтальной крышкой зажгли тусклые масляные лампы под абажуром, раскрыли книги и после 9-го часа антифонно запели предначинательный псалом.

Монашеский дух

В течение всего нашего достаточно длительного путешествия по Афону мы не пропустили ни одной ночной службы. Каждый вечер, останавливаясь на ночлег в очередном монастыре или в скиту, вместе со всей братией мы шли ночью на службу, а затем, немного отдохнув, вновь отправлялись в путь. И что удивительно - несмотря на краткий сон - мы не чувствовали усталости за все время нашего паломничества. И в этом тоже со всей очевидностью проявилась сверхъестественная помощь Преблагословенной Хранительницы Афона. Бывало, правда, что во время долгих праздничных всенощных бдений сознание пыталось куда-то уплывать, ведь с непривычки даже в стасидиях 10 - 12 часов выстоять непросто. Конечно, выручали высокие подлокотники, на которые можно было опереться, но нам из-за незнания языка было труднее, чем грекам. И все же во время общей молитвы монашеской братии, когда храм становится огромным сосудом, принимающим в себя струи Божественной благодати, совершенно неважно - монах ты или мирянин, русский или грек, молишься или дремлешь, стоя в своей стасидии, - благодатные струи пронизывают тебя насквозь. Здесь, пожалуй, можно вообще уснуть - и в то же время все-таки чувствовать, что находишься под этими благодатными струями. Они омывают душу, делают ее радостной, чистой и почти невесомой. И даже если под конец бдения трудновато бывало нам стоять, то по выходе из храма вместо усталости мы всегда чувствовали необыкновенную бодрость и как бы заряженность. После таких ночных служб все монахи на 2 - 3 часа идут отдыхать, а затем снова - труд на различных послушаниях до вечерней службы. Вот так каждую ночь, примерно с 10 часов вечера по европейскому времени и до 7 утра, весь Афон, не смыкая очей, молится. И эта еженощная молитва не прекращается вот уже 16 веков подряд!

Наконец, и литургия подошла к концу. Вся монашеская братия выстроилась в длинную очередь ко причастию. Впереди - маститые старцы. Они с поклоном передают друг другу красный плат, который каждый из них, причащаясь, держит между чашей и своими устами сам. В любом из святогорских монастырей - около десяти и более монахов, которые еще в молодости придя на Святую Гору прожили здесь по 40 - 50 лет. Какие одухотворенные и по-детски чистые лица у этих седовласых и седобородых мужей, от юности возлюбивших Бога и посвятивших ему всю свою жизнь! Все они либо находились когда-то под руководством духоносных афонских старцев, либо, по крайней мере, пользовались их советами. Старчество никогда не иссякало в уделе Пресвятой Богородицы. Никогда не пресекались здесь монашеские традиции послушания, не исчезал опыт духовного руководства, обучения духовному деланию и построения монашеской жизни в целом. А теперь эти убеленные сединами отцы передают уже свой собственный богатый духовный опыт молодому поколению монахов, тот опыт, которого так не хватает нам в России, где все монашеские традиции, а тем более традиции старчества, были полностью уничтожены вместе с их носителями. Один из здешних монахов, отвечая на наш вопрос: Есть ли сейчас на Святой Горе духоносные старцы? - сказал, что хотя старцев такого уровня осталось крайне мало, но на Афоне, слава Богу, сохранились еще монахи с очень большим житейским и духовным опытом. Они в состоянии помочь любому молодому послушнику или монаху. Они могут ответить на любой его вопрос и дать полезный совет - как преодолеть то или иное искушение. В неисчерпаемой сокровищнице их монашеского опыта, который был накоплен великими трудами и многими десятилетиями, есть всё необходимое, чтобы поддержать новоначального и помочь ему крепко встать на ноги. Эти седовласые монахи, правда, никогда и никому не будут навязывать свои советы, но если к ним какой-либо брат подойдет с вопросом сам, - они никогда не откажут ему в необходимой помощи.

Выслушав это, мы с грустью вспомнили наши российские новооткрытые монастыри, где увидеть можно лишь молодые или совсем молодые лица. Опытных монахов и духовных наставников, которые первоначально сами, подвизаясь в послушании у искушенных в духовной брани старцев, стяжали бы необходимые знания и опыт, в этих новых монастырях нет. Вероятно, в том и заключается одна из важнейших причин высокой текучести кадров в русских обителях. Греция, по милости Божией, в ХХ веке оказалась в более выгодных условиях. На Святой Горе передача монашеских традиций из рук в руки не прекращалась никогда, потому-то и дух монашества на Афоне особенный. И это обязательно почувствует каждый монах и даже любой верующий мирянин, который прибыл сюда из другой страны.

Как и прежде, осн!овой монашеского делания в афонских кинов!иях, скитах, кельях и каливах считается подвиг отсечения гордого своеволия, соединенный с постоянным памятованием о Боге и непрестанной Иисусовой молитвой. Старцы, игумены и духовники много времени и внимания уделяют обучению монахов и послушников этому наиважнейшему духовному деланию, без которого стяжание благодати Святого Духа становится делом весьма затруднительным. Ночью стук в деревянное б!ило будит всю братию на келейную молитву, и каждый монах и даже послушник у себя в келье совершает назначенное ему духовником или старцем келейное правило, состоящее из определенного количества Иисусовых молитв. Это молитвенное делание длится 3 - 4 часа в зависимости от количества четок, которое благословил протянуть духовный отец: 10, 20 или 30. Если учесть, что монашеские четки состоят из 100 узелков, то, соответственно, и молитв получается: 1000, 2000 или 3000. Вслед за тем, уже около двух часов ночи по европейскому времени, раздается звон железного клеп!ала, похожего на громадную подкову, в которое бьют стальным молоточком. Этот звон призывает монахов окончить келейное правило и поспешить в церковь на полунощницу. За ней следуют утреня, часы и литургия. Таким образом, вся ночь проходит в молитве. Но и днем, собирая маслины, подрезая виноградные лозы, копая огород или замешивая тесто для просфор, монахи постоянно творят Иисусову молитву, консультируясь по всем вопросам этого непростого молитвенного делания с духовником или старцем. Причем келиоты очень часто и будничные вечерни, а также и утрени заменяют многочасовой Иисусовой молитвой. Благодаря такой усиленной заботе о стяжании благодати Святого Духа с помощью молитвы и жестокой борьбы с грехом гордыни путем отсечения своей воли и добровольной передачи ее в послушание игумену, старцу и старшей братии, многие монахи достигают большой духовной высоты. Однако (как о том говорили нам некоторые из русской братии) они умеют это тщательно скрывать, чтобы ничем не выявлять своих духовных дарований, и тем самым избежать зависти или похвалы.

Глава 30. ПРОЩАНИЕ С АФОНОМ

К вечеру второго дня дождь закончился, а с ним заканчивалось и наше паломничество. Ненастье удержало нас от посещения Хиландара и Эсфигмена, но мы этим не огорчились: на всё воля Божия и Его Пречистой Матери! Пятнадцать монастырей и столько же скитов, келий и калив! А сколько удивительных встреч и впечатлений! Этого хватит на годы. Пора было возвращаться под кров Пантелеимонова монастыря, чтобы, забрав оставшиеся там вещи, отправиться на другой день в Фессалоники. Садясь в попутную машину, которая шла от Ватопеда через Карею в Дафни, мы заметили, что дождь принес с собой неожиданное похолодание. Пришлось натянуть на себя все, какие у нас были, теплые вещи. На подъеме от побережья вверх к центральному хребту неожиданно повалил густой снег. Он падал такими крупными хлопьями, что дворники едва успевали очищать стекло водителя. Вот, наконец, и афонская столица. Но что за удивительное зрелище! Вся Карея завалена снегом! Если бы не темно-зеленые свечи кипарисов на фоне зданий, придавленных тяжелыми снеговыми шапками, можно было бы совсем забыть, что мы - в Средиземноморье.

Оставив позади заснеженный Андреевский скит, машина медленно ползет все выше и выше к перевалу. Чувствуется, что временами ее заносит, потому что под колесами снег сразу превращается в жидкую скользкую кашу. Бледный водитель судорожно вцепился в руль. Подавшись всем телом вперед, широко раскрытыми глазами он напряженно смотрит сквозь снеговую завесу вперед. Парень явно нервничает, видимо, не имея навыка езды по зимним дорогам. Да и резина на колесах у него, конечно, летняя. Чем мы можем ему помочь? Только молитвой. Слева - мы это хорошо помним - пропасть. Она, правда, полностью скрыта снежной пеленой. Вот и молимся усердно: Матерь Божия, помози! Но при этом у нас ощущение такое - будто мы едем через подмосковный лес, потому что вдоль дороги ничего, кроме согнувшихся под снегом деревьев и кустов, не видно. Не видно и пропасти - что слева, ни крутой горы - справа. Кажется - это Афон прощается с нами. И прощается он по-русски - густым снегом, напоминая о скорой встрече с еще заснеженной Родиной. Мы смотрим вокруг и поражаемся: за окном обычный русский пейзаж во время сильного снегопада. Но нет, на развилке дорог из сугроба торчит что-то такое, чего не увидишь в русском пейзаже. Это шест с веером ярко-красных стрелок на конце. Хиландар, Старый Руссик, Иверон, Ксиропотам, Кариес - читаем мы по-гречески на стрелках знакомые названия. Наконец, перевалив хребет, машина покатила вниз, оставив снегопад за перевалом. Теперь вся надежда не на тормоза, а только на Бога, Пречистую и наши совместные молитвы.

Чуть ниже Ксиропотама снег уже стаял. Здесь нам выходить. Отсюда до святого Пантелеимона рукой подать - всего лишь полчаса ходьбы. Машина ушла вниз, на Дафни, а мы двинулись прямо на закат солнца, которое оранжево-красными бликами заиграло на талой воде в придорожном акведуке. Знакомой уже тропой сквозь густую чащу и раздувшийся от воды ручей с громадными валунами мы направились к монастырю. Теперь можно было уже не торопиться, потому что русский архондарик доступен паломнику в любое время дня и ночи. В его дверь мы постучали, когда на небе уже высыпали звезды. У кельи лежала заботливо приготовленная охапка дров, и мы сразу же затопили печь. Наш добрый гостинник пошел к себе, чтобы заварить нам свежего чаю. Он показался нам ласковой мамой, которая, открыв дверь замерзшим детям, спешит их согреть теплым словом и горячим чаем. Келью уютно освещала керосиновая лампа. На единственном стуле между кроватями дымились чашки с чаем, а в это время отец дьякон, отхлебывая кипяток маленькими глотками, что-то писал, низко согнувшись над клочком бумаги. Он щурил глаза в толстых очках, кусал карандаш и чесал им за ухом, усиленно обдумывая какую-то мысль, а мы блаженно щурились на него, чувствуя, как согревается тело от печного тепла и горячего чая. Наконец, он выпрямился, радостно улыбаясь, и, подняв карандаш вверх, загадочным тоном произнес: