- Да, так, - сказал он, - а зачем такое рисуешь? - и он указал на икону.

- Это моя практика, задание на лето, - отвечала я весело. Мотков переменил тон, подсел ко мне поближе и дружески зашептал, заглядывая мне в лицо:

- Я слышал, ты... это самое..., тут ты с Володькой того... Так я тебя предупреждаю... Ты знаешь, кто я?

- Знаю! - ответила я со смехом, отодвигаясь от него.

- Так вот, эта семья Соколовых, они там все - враги народа. Отца и брата Володьки забрали... Ох, было бы у меня ружье, я бы всех перестрелял... Ну вот, я тебя предупредил, ты от них держись подальше...

Запыхтел и ушел. Я ничуть не испугалась. Мне было жаль этого духовно слепого человека. Он думал, что делает добро, служа партии и НКВД, "борясь за социализм". Ведь и над ним гремели колокола храма, ведь и над ним сиял крест на колокольне, но он был слеп и глух к голосу совести, к голосу Божию, был уже духовно мертв.

Последняя зима в Строгановке

Лето приближалось к концу, но пока погода стояла чудесная. Цвели цветы, праздник сменялся праздником. На День своего ангела Володя пригласил меня к себе. Я пришла к нему с папой и отцом Борисом. Все угощались за обильным столом, на который Володя, съездив в Москву, потратил, по моим подсчетам, всю свою небольшую зарплату. Папочка мой, как всегда, умело вел разговор, так что всем было удобно и весело.

Я была рада, что отец мой познакомился с семьей Володи, которая тогда состояла из его матери и брата Василия, вернувшегося с фронта годом раньше Володи. Василий был сильно контужен взорвавшимся рядом снарядом. Его откопали из земли, из воронки бомбы. Месяц он лежал без зрения и слуха, но постепенно пришел в себя. С того времени он стал страдать припадками эпилепсии, как считали - от нервного потрясения. Но ни это семейное горе, ни бедность разоренной семьи - ничто не могло затмить радость первого моего визита к тому, кому отдано было мое сердце.

Наступил день отъезда. Я дала Володе наш адрес, просила его навещать меня, заходить к нам, когда он будет по делам в Москве. Он обещал. В первые осенние месяцы я жила ожиданием его визита. И однажды Володя приехал. Его приняли тепло, накормили обедом, и он уехал. И больше не приезжал, хотя и обещал снова посетить нас. Тоскливо и мучительно тянулись для меня недели осени. Особенно угнетали меня расспросы мамы, которая все хотела выяснить, какие у меня с Володей отношения, какие были встречи, разговоры. "Да не было ничего такого", - отвечала я, но мама мне не верила, вздыхала и пыталась добиться от меня какого-то объяснения. Я замкнулась в себе, старалась с матерью не встречаться. Я уходила в папин кабинет (папа работал по вечерам в институте), раскладывала свои книги, орнаменты и делала вид, что очень занята. Тут горели лампады, был виден в окно кусочек неба и на его фоне колокольня Елоховского собора. И тут я имела возможность излить перед Господом свое сердце: "Господи, отдай меня Володе!" - просила я. И с этими же словами обращалась к Богоматери, к святителю Николаю, к преподобному Серафиму и другим угодникам Божиим. Иногда меня тянуло выйти на улицу, мне казалось, что Володя где-то близко, что я встречу его. Но я считала эти мысли искушением и оставалась дома. Впоследствии я услышала от мужа, что он часто проходил по улице мимо наших домов, надеясь встретить меня, а зайти к нам боялся. Так что, сердце мое меня не обманывало.

Данненберг Володя часто приходил к нам в дом, как бы поддерживая дружбу с моим братом Сергеем. Марк тоже был постоянным гостем и трудился на кухне. Я предупреждала его, что если придет Володя Данненберг, то меня нет дома, а сама отсиживалась в папином кабинете.

В Строгановке отношения некоторых педагогов ко мне изменились, а именно тех, кто старался угодить начальству, то есть КГБ (тогда НКВД). Я догадывалась, почему это произошло. На экзаменах по марксизму преподаватель держал меня больше часа. Я знала билет, отвечала прекрасно, но преподаватель продолжал задавать все новые и новые вопросы. Я видела, что в журнале уже стоит "пять", в зачетке тоже и он уже расписался. А все-таки он меня не отпускал, потому что его смущало построение моих ответов, не похожих на ответы других. Все говорили примерно так:

- Идеалисты считают, что..., а мы, материалисты, считаем, что... Я же отвечала:

- Идеалисты считают так..., а материалисты - эдак...