-- О, это уже давно! Я еще месяц назад читал, -- отвечал спокойно Раскольников. -- Так это-то, по-вашему, мошенники? -- прибавил он, усмехаясь.

-- Как же не мошенники?

-- Это? Это дети, бланбеки, а не мошенники! Целая полсотня людей для этакой цели собирается! Разве это возможно? Тут и трех дней много будет, да и то чтобы друг в друге каждый пуще себя самого был уверен! А то стоит одному спьяну проболтаться, и все прахом пошло! Бланбеки! Нанимают ненадежных людей разменивать билеты в конторах: этакое-то дело да поверить первому встречному? Ну, положим, удалось и с бланбеками, положим, каждый себе по миллиону наменял, ну а потом? Всю-то жизнь? Каждый один от другого зависит на всю свою жизнь! Да лучше удавиться! А они и разменять-то не умели: стал в конторе менять, получил пять тысяч, и руки дрогнули. Четыре пересчитал, а пятую принял не считая, на веру, чтобы только в карман да убежать поскорее. Ну, и возбудил подозрение. И лопнуло все из-за одного дурака! Да разве так возможно?

-- Что руки-то дрогнули? -- подхватил Заметов, -- нет, это возможно-с. Нет, это я совершенно уверен, что это возможно. Иной раз не выдержишь.

-- Этого-то?

-- А вы, небось, выдержите? Нет, я бы не выдержал! За сто рублей награждения идти на этакий ужас! Идти с фальшивым билетом -- куда же? -- в банкирскую контору, где на этом собаку съели, -- нет, я бы сконфузился. А вы не сконфузитесь?

Раскольникову ужасно вдруг захотелось опять "язык высунуть". Озноб, минутами, проходил по спине его.

-- Я бы не так сделал, -- начал он издалека. -- Я бы вот как стал менять: пересчитал бы первую тысячу, этак раза четыре со всех концов, в каждую бумажку всматриваясь, и принялся бы за другую тысячу; начал бы ее считать, досчитал бы до средины, да и вынул бы какую-нибудь пятидесятирублевую, да на свет, да переворотил бы ее и опять на свет -- не фальшивая ли? "Я, дескать, боюсь: у меня родственница одна двадцать пять рублей таким образом намедни потеряла"; и историю бы тут рассказал. А как стал бы третью тысячу считать -- нет, позвольте: я, кажется, там, во второй тысяче, седьмую сотню неверно сосчитал, сомнение берет, да бросил бы третью, да опять за вторую, -- да этак бы все-то пять. А как кончил бы, из пятой да из второй вынул бы по кредитке, да опять на свет, да опять сомнительно, "перемените, пожалуйста", -- да до седьмого поту конторщика бы довел, так что он меня как с рук-то сбыть уж не знал бы! Кончил бы все наконец, пошел, двери бы отворил -- да нет, извините, опять воротился, спросить о чем-нибудь, объяснение какое-нибудь получить, -- вот я бы как сделал!

-- Фу, какие вы страшные вещи говорите! -- сказал, смеясь, Заметов. -- Только все это один разговор, а на деле, наверно споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить -- вот пример: в нашей-то части старуху убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, -- а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно...

Раскольников как будто обиделся.

-- Видно! А вот поймайте-ка его, подите, теперь! -- вскрикнул он, злорадно подзадоривая Заметова.

-- Что ж, поймают.

-- Кто? Вы? Вам поймать? Упрыгаетесь! Вот ведь что у вас главное: тратит ли человек деньги или нет? То денег не было, а тут вдруг тратить начнет, -- ну как же не он? Так вас вот этакий ребенок надует на этом, коли захочет!

-- То-то и есть что они все так делают, -- отвечал Заметов, -- убьет-то хитро, жизнь отваживает, а потом тотчас в кабаке и попался. На трате-то их и ловят. Не все же такие, как вы хитрецы. Вы бы в кабак не пошли, разумеется?