Раскольников нахмурил брови и пристально посмотрел на Заметова.

-- Вы, кажется, разлакомились и хотите узнать, как бы я и тут поступил? -- спросил он с неудовольствием.

-- Хотелось бы, -- твердо и серьезно ответил тот. Слишком что-то серьезно стал он говорить и смотреть.

-- Очень?

-- Очень.

-- Хорошо. Я вот бы как поступил, -- начал Раскольников, опять вдруг приближая свое лицо к лицу Заметова, опять в упор смотря на него и говоря опять шепотом, так что тот даже вздрогнул на этот раз. -- Я бы вот как сделал: я бы взял деньги и вещи и, как ушел бы оттуда, тотчас, не заходя никуда, пошел бы куда-нибудь, где место глухое и только заборы одни, и почти нет никого, -- огород какой-нибудь или в этом роде. Наглядел бы я там еще прежде, на этом дворе, какой-нибудь такой камень, этак в пуд или полтора весу, где-нибудь в углу, у забора, что с построения дома, может, лежит; приподнял бы этот камень -- под ним ямка должна быть, -- да в ямку-то эту все бы вещи и деньги и сложил. Сложил бы да и навалил бы камнем, в том виде как он прежде лежал, придавил бы ногой, да и пошел бы прочь. Да год бы, два бы не брал, три бы не брал, -- ну, и ищите! Был, да весь вышел!

-- Вы сумасшедший, -- выговорил почему-то Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!

-- А что, если это я старуху и Лизавету убил? -- проговорил он вдруг и -- опомнился.

Заметов дико поглядел на него и побледнел как скатерть. Лицо его искривилось улыбкой.

-- Да разве это возможно? -- проговорил он едва слышно.

Раскольников злобно взглянул на него.

-- Признайтесь, что вы поверили? Да? Ведь да?

-- Совсем нет! Теперь больше, чем когда-нибудь, не верю! -- торопливо сказал Заметов.

-- Попался наконец! Поймали воробушка. Стало быть, верили же прежде, когда теперь "больше, чем когда-нибудь, не верите"?

-- Да совсем же нет! -- восклицал Заметов, видимо сконфуженный. -- Это вы для того-то и пугали меня, чтоб к этому подвести?

-- Так не верите? А об чем вы без меня заговорили, когда я тогда из конторы вышел? А зачем меня поручик Порох допрашивал после обморока? Эй ты, -- крикнул он половому, вставая и взяв фуражку, -- сколько с меня?

-- Тридцать копеек всего-с, -- отвечал тот, подбегая.

-- Да вот тебе еще двадцать копеек на водку. Ишь сколько денег! -- протянул он Заметову свою дрожащую руку с кредитками, -- красненькие, синенькие, двадцать пять рублей. Откудова? А откудова платье новое явилось? Ведь знаете же, что копейки не было! Хозяйку-то, небось, уж опрашивали... Ну, довольно! Assez caus! [Довольно болтать! (фр.)] До свидания... приятнейшего!..

Он вышел, весь дрожа от какого-то дикого истерического ощущения, в котором между тем была часть нестерпимого наслаждения, -- впрочем мрачный, ужасно усталый. Лицо его было искривлено, как бы после какого-то припадка. Утомление его быстро увеличивалось. Силы его возбуждались и приходили теперь вдруг, с первым толчком, с первым раздражающим ощущением, и так же быстро ослабевали, по мере того как ослабевало ощущение.

А Заметов, оставшись один, сидел еще долго на том же месте, в раздумье. Раскольников невзначай перевернул все его мысли насчет известного пункта и окончательно установил его мнение.

"Илья Петрович -- болван!" -- решил он окончательно.