Преступление и наказание

-- А вот взять да свести в контору? -- ввязался вдруг мещанин и замолчал.

Раскольников через плечо скосил на него глаза, посмотрел внимательно и сказал так же тихо и лениво:

-- Пойдем!

-- Да и свести! -- подхватил ободрившийся мещанин. -- Зачем он об том доходил, у него что на уме, а?

-- Пьян, не пьян, а бог их знает, -- пробормотал работник.

-- Да вам чего? -- крикнул опять дворник, начинавший серьезно сердиться, -- ты чего пристал?

-- Струсил в контору-то? -- с насмешкой проговорил ему Раскольников.

-- Чего струсил? Ты чего пристал?

-- Выжига! -- крикнула баба.

-- Да чего с ним толковать, -- крикнул другой дворник, огромный мужик, в армяке на распашку и с ключами за поясом. -- Пшол!.. И впрямь выжига... Пшол!

И, схватив за плечо Раскольникова, он бросил его на улицу. Тот кувыркнулся было, но не упал, выправился, молча посмотрел на всех зрителей и пошел далее.

-- Чуден человек, -- проговорил работник.

-- Чуден нынче стал народ, -- сказала баба.

-- А все бы свести в контору, -- прибавил мещанин.

-- Нечего связываться, -- решил большой дворник. -- Как есть выжига! Сам на то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься... Знаем!

"Так идти, что ли, или нет", думал Раскольников, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова. Но ничто не отозвалось ниоткуда; все было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного... Вдруг, далеко, шагов за двести от него, в конце улицы, в сгущавшейся темноте, различил он толпу, говор, крики... Среди толпы стоял какой-то экипаж... Замелькал среди улицы огонек. "Что такое?" Раскольников поворотил вправо и пошел на толпу. Он точно цеплялся за все и холодно усмехнулся, подумав это, потому что уж наверно решил про контору и твердо знал, что сейчас все кончится.

VII.

Посреди улицы стояла коляска, щегольская и барская, запряженная парой горячих серый лошадей; седоков не было, и сам кучер, слезши с козел, стоял подле; лошадей держали под уздцы. Кругом теснилось множество народу, впереди всех полицейские. У одного из них был в руках зажженный фонарик, которым он, нагибаясь, освещал что-то на мостовой, у самых колес. Все говорили, кричали, ахали; кучер казался в недоумении и изредка повторял:

-- Экой грех! Господи, грех-то какой!

Раскольников протеснился, по возможности, и увидал наконец предмет всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленный лошадьми человек, без чувств по-видимому, очень худо одетый, но в "благородном" платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь; лицо было все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не на шутку.

-- Батюшки! -- причитал кучер, -- как тут усмотреть! Коли б я гнал али б не кричал ему, а то ехал не поспешно, равномерно. Все видели: люди ложь, и я то ж. Пьяный свечки не поставит -- известно!.. Вижу его, улицу переходит, шатается, чуть не валится, -- крикнул одноважды, да в другой, да в третий, да и придержал лошадей; а он прямехонько им под ноги так и пал! Уж нарочно, что ль, он, ал уж очень был нетверез... Лошади-то молодые, пужливые, -- дернули, а он вскричал -- они пуще... вот и беда.