-- Он был не в себе вчера, -- задумчиво проговорил Разумихин. -- Если бы вы знали, что он там наговорил вчера в трактире, хоть и умно... гм! О каком-то покойнике и о какой-то девице он действительно мне что-то говорил вчера, когда мы шли домой, но я не понял ни слова... А впрочем, и я сам вчера...

-- Лучше всего, маменька, пойдемте к нему сами и там, уверяю вас, сразу увидим, что делать. Да к тому же пора, -- господи! Одиннадцатый час! -- вскрикнула она, взглянув на свои великолепные золотые часы с эмалью, висевшие у ней на шее на тоненькой венецианской цепочке и ужасно не гармонировавшие с остальным нарядом. "Женихов подарок", -- подумал Разумихин.

-- Ах, пора!.. Пора, Дунечка, пора! -- тревожно засуетилась Пульхерия Александровна, -- еще подумает, что мы со вчерашнего сердимся, что так долго нейдем. Ах, боже мой!

Говоря это, она суетливо набрасывала на себя мантилью и надевала шляпку; Дунечка тоже оделась. Перчатки на ней были не только заношенные, но даже изодранные, что заметил Разумихин, а между тем эта явная бедность костюма даже придавала обеим дамам вид какого-то особенного достоинства, что всегда бывает с теми, кто умеет носить бедное платье. Разумихин с благоговением смотрел на Дунечку и гордился, что поведет ее. "Та королева, -- думал он про себя, -- которая чинила свои чулки в тюрьме, уж конечно, в ту минуту смотрела настоящею королевой и даже более, чем во время самых пышных торжеств и выходов".

-- Боже мой! -- воскликнула Пульхерия Александровна, -- думала ли я, что буду бояться свидания с сыном, с моим милым, милым Родей, как теперь боюсь!.. Я боюсь, Дмитрий Прокофьич! -- прибавила она, робко взглянув на него.

-- Не бойтесь, маменька, -- сказала Дуня, целуя ее, -- лучше верьте в него. Я верю.

-- Ах, боже мой! Я верю тоже, а всю ночь не спала! -- вскричала бедная женщина.

Они вышли на улицу.

-- Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась покойница Марфа Петровна... и вся в белом... подошла ко мне, взяла за руку, а сама головой качает на меня, и так строго, строго, как будто осуждает... К добру ли это? Ах, боже мой, Дмитрий Прокофьич, вы еще не знаете: Марфа Петровна умерла!

-- Нет, не знаю; какая Марфа Петровна?

-- Скоропостижно! И представьте себе...

-- После, маменька, -- вмешалась Дуня, -- ведь они еще не знают, кто такая Марфа Петровна.

-- Ах, не знаете? А я думала, вам все уж известно. Вы мне простите, Дмитрий Прокофьич, у меня в эти дни просто ум за разум заходит. Право, я вас считаю как бы за провидение наше, а потому так и убеждена была, что вам уже все известно. Я вас как за родного считаю... Не осердитесь, что так говорю. Ах, боже мой, что это у вас правая рука! Ушибли?

-- Да, ушиб, -- пробормотал осчастливленный Разумихин.