-- В бреду? Но ведь ты все помнишь, -- прервал Разумихин.

-- Это правда, -- как-то особенно заботливо ответил на это Раскольников, -- помню все, до малейшей даже подробности, а вот поди: зачем я то делал, да туда ходил, да то говорил? уж и не могу хорошо объяснить.

-- Слишком известный феномен, -- ввязался Зосимов, -- исполнение дела иногда мастерское, прехитрейшее, а управление поступками, начало поступков, расстроено и зависит от разных болезненных впечатлений. Похоже на сон.

"А ведь это, пожалуй, и хорошо, что он меня почти за сумасшедшего считает", -- подумал Раскольников.

-- Да ведь этак, пожалуй, и здоровые так же, -- заметила Дунечка, с беспокойством смотря на Зосимова.

-- Довольно верное замечание, -- ответил тот, -- в этом смысле действительно все мы, и весьма часто, почти как помешанные, с маленькою только разницей, что "больные" несколько больше нашего помешаны, потому тут необходимо различать черту. А гармонического человека, это правда, совсем почти нет; на десятки, а может, и на многие сотни тысяч по одному встречается, да и то в довольно слабых экземплярах...

При слове "помешанный", неосторожно вырвавшемся у заболтавшегося на любимую тему Зосимова, все поморщились. Раскольников сидел, как бы не обращая внимания, в задумчивости и с странною улыбкой на бледных губах. Он что-то продолжал соображать.

-- Ну, так что ж этот раздавленный? Я тебя перебил! -- крикнул поскорей Разумихин.

-- Что? -- как бы проснулся тот, -- да... ну и запачкался в крови, когда помогал его переносить в квартиру... Кстати, маменька, я одну непростительную вещь вчера сделал; подлинно не в своем был уме. Я вчера все деньги, которые вы мне прислали, отдал... его жене... на похороны. Теперь вдова, чахоточная, жалкая женщина... трое маленьких сирот, голодные... в доме пусто... и еще одна дочь есть... Может быть, вы бы и сами отдали, кабы видели... Я, впрочем, права не имел никакого, сознаюсь, особенно зная, как вам самим эти деньги достались. Чтобы помогать, надо сначала право такое иметь, не то: "Crevez chiens, si vous n'tes pas contents!" [Подыхайте, собаки, если вам плохо! (фр.)] -- Он рассмеялся. -- Так ли, Дуня?

-- Нет, не так, -- твердо ответила Дуня.

-- Ба! да и ты... с намерениями!.. -- пробормотал он, посмотрев на нее чуть не с ненавистью и насмешливо улыбнувшись. -- Я бы должен был это сообразить... Что ж, и похвально; тебе же лучше... и дойдешь до такой черты, что не перешагнешь ее -- несчастна будешь, а перешагнешь -- может, еще несчастнее будешь... А впрочем, все это вздор! -- прибавил он раздражительно, досадуя на свое невольное увлечение. -- Я хотел только сказать, что у вас, маменька, я прощения прошу, -- заключил он резко и отрывисто.

-- Полно, Родя, я уверена, все, что ты делаешь, все прекрасно! -- сказала обрадованная мать.

-- Не будьте уверены, -- ответил он, скривив рот в улыбку. Последовало молчание. Что-то было напряженное во всем этом разговоре, и в молчании, и в примирении, и в прощении, и все это чувствовали.

"А ведь точно они боятся меня", -- думал сам про себя Раскольников, исподлобья глядя на мать и сестру. Пульхерия Александровна, действительно, чем больше молчала, тем больше и робела.