-- Чего ты, Родя? -- недоверчиво спросила Авдотья Романовна.

-- Так, ничего, одну штуку вспомнил, -- отвечал он и вдруг засмеялся.

-- Ну, коль штуку, так и хорошо! А то и я сам было подумал... -- пробормотал Зосимов, подымаясь с дивана. -- Мне, однако ж, пора; я еще зайду, может быть... если застану...

Он откланялся и вышел.

-- Какой прекрасный человек! -- заметила Пульхерия Александровна.

-- Да, прекрасный, превосходный, образованный, умный... -- заговорил вдруг Раскольников какою-то неожиданною скороговоркой и с каким-то необыкновенным до сих пор оживлением, -- уж не помню, где я его прежде до болезни встречал... Кажется, где-то встречал... Вот и этот тоже хороший человек! -- кивнул он на Разумихина, -- нравится он тебе, Дуня? -- спросил он ее и вдруг, неизвестно чему, рассмеялся.

-- Очень, -- ответила Дуня.

-- Фу, какой ты... свинтус! -- произнес страшно сконфузившийся и покрасневший Разумихин и встал со стула. Пульхерия Александровна слегка улыбнулась, а Раскольников громко расхохотался.

-- Да куда ты?

-- Я тоже... мне надо.

-- Совсем тебе не надо, оставайся! Зосимов ушел, так и тебе надо. Не ходи... А который час? Есть двенадцать? Какие у тебя миленькие часы, Дуня! Да что вы опять замолчали? Все только я да я говорю!..

-- Это подарок Марфы Петровны, -- ответила Дуня.

-- И предорогие, -- прибавила Пульхерия Александровна.

-- А-а-а! какие большие, почти не дамские.

-- Я такие люблю, -- сказала Дуня.

"Стало быть, не женихов подарок", -- подумал Разумихин и неизвестно чему обрадовался.

-- А я думал, это Лужина подарок, -- заметил Раскольников.

-- Нет, он еще ничего не дарил Дунечке.

-- А-а-а! А помните, маменька, я влюблен-то был и жениться хотел, -- вдруг сказал он, смотря на мать, пораженную неожиданным оборотом и тоном, с которым он об этом заговорил.

-- Ах, друг мой, да! -- Пульхерия Александровна переглянулась с Дунечкой и Разумихиным.

-- Гм! Да! А что мне вам рассказать? Даже мало помню. Она больная такая девочка была, -- продолжал он, как бы опять вдруг задумываясь и потупившись, -- совсем хворая; нищим любила подавать, и о монастыре все мечтала, и раз залилась слезами, когда мне об этом стала говорить; да, да... помню... очень помню. Дурнушка такая... собой. Право, не знаю, за что я к ней тогда привязался, кажется за то, что всегда больная... Будь она еще хромая аль горбатая, я бы, кажется, еще больше ее полюбил... (Он задумчиво улыбнулся.) Так... какой-то бред весенний был...