-- Нет, тут не один бред весенний, -- с одушевлением сказала Дунечка.

Он внимательно и с напряжением посмотрел на сестру, но не расслышал или даже не понял ее слов. Потом, в глубокой задумчивости, встал, подошел к матери, поцеловал ее, воротился на место и сел.

-- Ты и теперь ее любишь! -- проговорила растроганная Пульхерия Александровна.

-- Ее-то? Теперь? Ах да... вы про нее! Нет. Это все теперь точно на том свете... и так давно. Да и все-то кругом точно не здесь делается...

Он со вниманием посмотрел на них.

-- Вот и вас... точно из-за тысячи верст на вас смотрю... Да и черт знает зачем мы об этом говорим! И к чему расспрашивать? -- прибавил он с досадой и замолчал, кусая себе ногти и вновь задумываясь.

-- Какая у тебя дурная квартира, Родя, точно гроб, -- сказала вдруг Пульхерия Александровна, прерывая тягостное молчание, -- я уверена, что ты наполовину от квартиры стал такой меланхолик.

-- Квартира?.. -- отвечал он рассеяно. -- Да, квартира много способствовала... я об этом тоже думал... А если б вы знали, однако, какую вы странную мысль сейчас сказали, маменька, -- прибавил он вдруг, странно усмехнувшись.

Еще немного, и это общество, эти родные, после трехлетней разлуки, этот родственный тон разговора при полной невозможности хоть об чем-нибудь говорить, -- стали бы, наконец, ему решительно невыносимы. Было, однако ж, одно неотлагательное дело, которое так или этак, а надо было непременно решить сегодня, -- так решил он еще давеча, когда проснулся. Теперь он обрадовался делу, как выходу.

-- Вот что, Дуня, -- начал он серьезно и сухо, -- я, конечно, прошу у тебя за вчерашнее прощения, но я долгом считаю опять тебе напомнить, что от главного моего я не отступлюсь. Или я, или Лужин. Пусть я подлец, а ты не должна. Один кто-нибудь. Если же ты выйдешь за Лужина, я тотчас же перестаю тебя сестрой считать.

-- Родя, Родя! Да ведь это все то же самое, что и вчера, -- горестно воскликнула Пульхерия Александровна, -- и почему ты все подлецом себя называешь, не могу я этого выносить! И вчера то же самое...

-- Брат, -- твердо и тоже сухо отвечала Дуня, -- во всем этом есть ошибка с твоей стороны. Я за ночь обдумала и отыскала ошибку. Все в том, что ты, кажется, предполагаешь, будто я кому-то и для кого-то приношу себя в жертву. Совсем это не так. Я просто для себя выхожу, потому что мне самой тяжело; а затем, конечно, буду рада, если удастся быть полезною родным, но в моей решимости это не самое главное побуждение...

"Лжет! -- думал он про себя, кусая ногти со злости. -- Гордячка! Сознаться не хочет, что хочется благодетельствовать! О, низкие характеры! Они и любят, точно ненавидят... О, как я... ненавижу их всех!"

-- Одним словом, я выхожу за Петра Петровича, -- продолжала Дунечка, -- потому что из двух зол выбираю меньшее. Я намерена честно исполнить все, чего он от меня ожидает, а стало быть, его не обманываю... Зачем ты так сейчас улыбнулся?