Порфирий Петрович, как только услышал, что гость имеет до него "дельце", тотчас же попросил его сесть на диван, сам уселся на другом конце и уставился в гостя, в немедленном ожидании изложения дела, с тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое даже тяготит и смущает с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что вы излагаете, по собственно важным, оказываемым вам вниманием. Но Раскольников в коротких и связных словах, ясно и точно изъяснил свое дело и собой остался доволен так, что даже успел довольно хорошо осмотреть Порфирия. Порфирий Петрович тоже ни разу не свел с него глаз во все время. Разумихин, поместившись напротив, за тем же столом, горячо и нетерпеливо следил за изложением дела, поминутно переводя глаза с того на другого и обратно, что уже выходило немного из мерки.

"Дурак!" -- ругнул про себя Раскольников.

-- Вам следует подать объявление в полицию, -- с самым деловым видом отвечал Порфирий, -- о том-с, что, известившись о таком-то происшествии, то есть об этом убийстве, вы просите, в свою очередь, уведомить следователя, которому поручено дело, что такие-то вещи принадлежат вам и что вы желаете их выкупить... или там... да вам, впрочем, напишут.

-- То-то и дело, что я, в настоящую минуту, -- как можно больше постарался законфузиться Раскольников, -- не совсем при деньгах... и даже такой мелочи не могу... я, вот видите ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут деньги...

-- Это все равно-с, -- ответил Порфирий Петрович, холодно принимая разъяснения о финансах, -- а впрочем, можно вам и прямо, если захотите, написать ко мне, в том же смысле, что вот, известясь о том-то и объявляя о таких-то моих вещах, прошу...

-- Это ведь на простой бумаге? -- поспешил перебить Раскольников, опять интересуясь финансовой частью дела.

-- О, на самой простейшей-с! -- и вдруг Порфирий Петрович как-то явно насмешливо посмотрел на него, прищурившись и как бы ему подмигнув. Впрочем, это, может быть, только так показалось Раскольникову, потому что продолжалось одно мгновение. По крайней мере, что-то такое было. Раскольников побожился, бы, что он ему подмигнул, черт знает для чего.

"Знает!" -- промелькнуло в нем как молния.

-- Извините, что такими пустяками беспокоил, -- продолжал он, несколько сбившись, -- вещи мои стоят всего пять рублей, но они мне особенно дороги, как память тех, от кого достались, и, признаюсь, я, как узнал, очень испугался...

-- То-то ты так вспорхнулся вчера, когда я Зосимову сболтнул, что Порфирий закладчиков опрашивает! -- ввернул Разумихин, с видимым намерением.

Это уже было невыносимо. Раскольников не вытерпел и злобно сверкнул на него загоревшимися гневом черными своими глазами. Тотчас же и опомнился.

-- Ты, брат, кажется, надо мной подсмеиваешься? -- обратился он к нему, с ловко выделанным раздражением. -- Я согласен, что, может быть, уже слишком забочусь об этакой дряни, на твои глаза; но нельзя же считать меня за это ни эгоистом, ни жадным, и, на мои глаза, эти две ничтожные вещицы могут быть вовсе не дрянь. Я тебе уже говорил сейчас, что эти серебряные часы, которым грош цена, единственная вещь, что после отца осталась. Надо мной смейся, но ко мне мать приехала, -- повернулся он вдруг к Порфирию, -- и если б она узнала, -- отвернулся он опять поскорей к Разумихину, стараясь особенно, чтобы задрожал голос, -- что эти часы пропали, то, клянусь, она была бы в отчаянии! Женщины!

-- Да вовсе же нет! Я вовсе не в том смысле! Я совершенно напротив! -- кричал огорченный Разумихин.

"Хорошо ли? Натурально ли? Не преувеличил ли? -- трепетал про себя Раскольников. -- Зачем сказал: "женщины"?"