Мы ознакомились с книжкой "Царский вязень" ("Царский узник"), которая только что появилась в печати и была посвящена митрополиту Шептицкому. Она заключала повествование о том, что он претерпел в русском плену. Его пребывание в России изображалось в сгущенных, мрачных красках; об узнике говорилось в возвышенных тонах, как о мученике; указывались подробности вроде следующей: в келии, где жил узник, пол был протерт до дерева от длительных коленопреклоненных молитв… Все в книжке было несколько преувеличено, чувствовалось намерение создать митрополиту ореол мученичества.

— Как вам жилось в русском плену? — спросили мы митрополита.

— С вами у нас обращались плохо, да и со мной у вас не лучше, — ответил он и рассказал, как фактически сложилась его жизнь в плену.

После ареста во Львове он был выслан в Киев в сопровождении одного монаха и 2–3 священников. В Киеве, в гостинице, он сам посвятил одного из них в епископы. Когда в Юго-Западном крае усилились украинские течения, его препроводили в Курск. Епископ Курский Тихон, человек грубый, давал ему почувствовать, что он узник инославного вероисповедания и во время Литургии, когда диакон возглашал "оглашенные изыдите…", посылал к нему иподиакона сказать, что этот возглас относится к нему… Из Курска его переселили в Суздаль (Владимирской губернии), в Спасо-Евфимиевский монастырь — духовную тюрьму. Тут он попал под начальство архиепископа Владимирского Алексея Дородицына, который впоследствии следовал по фарватеру Петлюры, а тогда еще был заядлым "москалем". Особых неприятностей в Суздале ему не чинили: монашеская братия, простая и доброжелательная, относилась к нему сочувственно, но ей было запрещено с ним общаться. Монахи обменивались с ним записочками, пряча их под камень. Из Суздаля его перевезли в один из монастырей в Ярославле. Отношение местной жандармерии было к нему скверное, а в монастыре жилось ему неплохо. Наступила весна 1917 года — и "оковы спали". Временное правительство его освободило. Со всех сторон посыпались приветственные телеграммы (между прочим, и от П.Н.Милюкова), а весь одиум плена лег на Саблера и на архиепископа Евлогия…

— В книге о вашем пребывании в России много внимания отводится мне, — заметил я. — Но я считаю долгом моей иерейской совести заявить, что все произошло без меня и помимо меня.

— Я знаю, вы ни при чем, это ваши чиновники… — сказал митрополит.

— Но в книге останется след, а фактически было не так…

— Ну кто же будет читать!..

— Во всяком случае, я облегчил свою совесть, сказав вам правду о прошлом.

Мы разговорились, и понемногу у нас пошло на откровенность. Митрополит рассказал, как он при царском режиме инкогнито приезжал в имение к своему другу графу Красинскому в Витебскую губернию и жил под видом торговца свиньями; как рассылал своих эмиссаров по всей Руси скупать русские древности…

Потом мы коснулись религиозных вопросов. В православном богословии он не был глубок, его познания не выходили за пределы самых обыкновенных учебников; любой студент Духовной Академии в этой области осведомлен не меньше, чем он. Но зато в понимании жизни, политики он был драгоценнейший человек для австрийского генерального штаба. Он прекрасно разбирался в вопросах об отделении Украины, об устройстве унии…

— Как вы, представитель польского аристократического рода, возглавляете украинское движение, которое ведет войну с поляками? — спросил я.

Митрополит улыбнулся.

— Вы хотите обвинить меня в ренегатстве? Ну нет… я буду защищаться. Позвольте заметить, что Шептицкие род русский, но в XVII веке окатоличился и ополячился. Предки наши изменили русскому имени. Я исправляю ошибку предков… [91]