Ждать отъезда пришлось дольше, чем мы думали. День идет за днем — ничего нет… Наконец приезжает Серебреников — он уже был в курсе дела и вошел в контакт с властями — и привозит нам не только польские бумаги, но и бумаги из львовской "L?gation fran?aise" [96], в которой значится, что мы следуем в район расположения армии Деникина и французские власти просят пропустить нас беспрепятственно и оказывать в пути всяческое содействие.

Через два-три дня после этого подкатил к монастырю автомобиль и мы в сопровождении польского офицера, нагруженные провизией, которой щедро снабдили нас монахи, отбыли на вокзал, где нам был предоставлен отдельный вагон I класса. Офицер, наш провожатый, рассыпался в любезностях: "Я к вашим услугам… если что-нибудь в дороге вам понадобится, я к вашим услугам…"

Наш путь лежал через Буковину [97]. Всю дорогу до румынской границы меня не покидала гнетущая тревога: вдруг власти одумаются, задержат, вернут, арестуют вновь?.. Мое тревожное состояние, как я узнал впоследствии, возникло не без основания. Польская печать, прослышав о постановлении нас освободить, подняла травлю: выпускают злейших врагов Польши, надо помешать, надо их задержать… Лишь переехав границу и пересев в обыкновенный вагон на румынской железной дороге, я ощутил радостное, светлое чувство свободы… Отношение к нам пограничных румынских властей, очень вежливое и предупредительное, было тоже приятно-ново: за время плена мы отвыкли от подобного отношения к нам представителей власти.

Едем по Буковине… Богатый, хлебородный зеленый край, о котором без преувеличения можно сказать, что "все здесь обильем дышит…" Недаром Буковину называют "Зеленая Русь", противопоставляя Галиции, которую именуют "Червонная Русь". Нам этот край родной еще и потому, что население его хранит через все века и превратности исторических своих судеб верность православию. Буковина была единственная русская область в пределах Австрии, которая не поддалась унии и сохранила Православную Церковь, возглавляемую Патриархом. Резиденция главы Румынской Церкви — г. Черновицы. Наш путь лежал через этот город, и мы решили повидаться с Патриархом.

Патриарх Румынский Владимир Репта, 86-летний старец, во время войны некоторое время был в русском плену. Мы телеграфировали ему с дороги. На вокзале нас встретил священник с извинением от имени Патриарха, что он принять теперь нас не может, так как должен присутствовать на банкете в честь французского генерала, который находится проездом в Черновицах по важным политическим делам; комнаты нам приготовлены в гостинице. Присутствие столь престарелого иерарха на банкете нас несколько удивило. "А завтра, в воскресенье, Патриарх будет служить Литургию?" — спросили мы. "Нет…"

Мы приехали в гостиницу и легли спать с отрадным чувством освобождения после девятимесячного плена…

Наутро отправились в собор. Духовенство встретило нас с почетом. В алтаре нам поставили кафедры. Служба отправлялась на славянском языке, а проповедь была на румынском. Произнес ее профессор богословия (в Черновицком университете существует православный богословский факультет). Молящихся в соборе было много, по внешнему виду — наши малороссы: все в белых свитках. Как только началась проповедь, — "свитки" валом повалили из храма. Какой смысл слушать незнакомый язык? При выходе из собора народ нас приветствовал, многие кланялись, улыбаясь; целовали руки… Милое впечатление произвели на нас эти буковинцы.

Архимандрит повел нас к Патриарху завтракать.

Патриаршая резиденция в Черновицах поистине царский дворец. Великолепные покои: мраморные колонны, позолота, ковры, картины… Роскошь изящная и красивая, но… за которую почему-то неловко. Несоответствие территориально малой патриархии и великолепия патриаршего дворца меня поразило. Оно объясняется церковной политикой Австрии по отношению к православию: к одной цели она шла двумя путями: прижимая народ, она стремилась обратить его в католичество; а усыпляя роскошью православную высшую иерархию, старалась угасить ее ревность в отстаивании своего вероисповедания. "Живите магнатами, только не путайтесь и не мешайте нам…" — вот позиция австрийской государственной власти по отношению к православным иерархам.

В роскошные патриаршие хоромы мы пришли в рваненькой, затасканной одежонке. Невольно вспомнились мне холмские мужички в Царскосельском дворце… К нам вышел Патриарх, дряхлый, трясущийся старец, и мы проследовали в столовую. Завтрак был отличный, но беседа не клеилась. Патриарх, по-видимому, не мог ни понять, ни почувствовать нашего положения. Трудно было найти надлежащий тон и потому, что в беседе улавливалось тяготение Патриарха к Австрии, и это обрекало разговор на сдержанность и недомолвки.

После завтрака мы вернулись домой и сейчас же уехали на поезде в Яссы.

День склонялся к вечеру. Ехали мы полями, лугами; мелькали села, церковки… Народ, по воскресному дню, высыпал на лужки, девушки в живописных национальных костюмах водили хороводы… Очаровательные идиллические картины! Словно светлое видение дорогой Холмщины… На одной из станций какой-то буковинский православный священник увидал нас в окно и спрашивает: "Вы русские епископы?" Узнав, что мы русские, очень обрадовался и вошел к нам в вагон. "Мы все русское так ценим, так любим, а украинцев мы ругаем…" — сказал он и при этом, действительно, выругался крепким народным словом…

Наутро мы прибыли в Яссы.

О приезде нашем мы предупредили из Черновиц. Нас встретили и повезли к митрополиту Пимену. Подъезжаем, — и тут не обыкновенный архиерейский дом, а великолепный дворец. Богатство, до роскоши… И вновь мы входим в величественные покои в нашем бедном одеянии. Митрополит Пимен встретил нас любезно. Когда я сказал ему, что его дворец прекрасен, он нам объяснил, что каждая епископская резиденция в Румынии одновременно является и резиденцией королевской семьи, когда она посещает какой-нибудь епархиальный центр. Он показал нам королевские покои в своем дворце, поразившие нас богатством убранства: шелка, бархат, золото, гербы… Эта тесная связь правящей династии с Церковью сказывается и тем, что в румынских храмах среди икон вешают портреты короля в военной форме и королевы в европейском платье. Правда, не у алтаря, а на противоположной, западной стене, смежной с притвором, там, где наши русские иконописцы изображали Страшный суд…