По примеру Берлина мне хотелось организовать сестричество и в Париже. Господь послал подходящего человека — Веру Васильевну Неклюдову.

В.В.Неклюдова [123] была личность незаурядная. Старая девица, институтка, фрейлина, она имела за собою опыт общественной работы. Во время войны она состояла в Стокгольме в организации Красного Креста, взявшей на себя попечение о наших военнопленных в Германии и Австрии; через В.В. шла вся переписка с лагерями. Мать ее по происхождению была гречанка, и это сказалось на темпераменте В.В. Экспансивная, горячая, она имела редкий дар воодушевления, которое невольно передавалось и ее сотрудницам. Некоторая нервность обусловливала неровность ее характера: восхищение каким-нибудь человеком сменялось ополчением против него, обожание — неожиданным "ноги моей не будет!". Душа чистая, добрая, преисполненная идеализма и редкая по цельности. Ко мне она относилась с глубокой преданностью. Новому делу она отдалась самоотверженно, и работа быстро и успешно наладилась. Пока В.В. была старшей сестрой, жизнь в сестричестве била ключом.

Сестры заботились о порядке в храме, украшали его в праздники зеленью или цветами, ведали починкой облачений.

Отмечу и просветительную деятельность сестричества. Оно создало "четверговую" церковноприходскую школу в здании русской гимназии. Здесь детей обучали Закону Божию, русскому языку, географии и истории России. В те годы школа работала успешно. В.В.Неклюдова каждый четверг бывала там и лично следила за всем. Стоило законоучителю о. Николаю Сахарову запоздать на несколько минут, — к матушке телефонный звонок: "Верны ли ваши часы? Уже 2 часа, а батюшки нет…"

Первые летние колонии для эмигрантской детворы возникли тоже по инициативе В.В. и ее трудами совместно с сестрами. Великое благодеяние! Сколько детей, протомившись весь год в подвалах либо в мансардах, попадали на лоно природы, на свежий воздух и простор! Устраивали сестры для детей и "елочки" на Рождестве и розговенье на Пасхе.

Все эти начинания требовали расходов. Приходилось обращаться к добрым людям за пожертвованиями. Тут В.В. была неутомима. Бывало, всех обегает, всех обклянчит, претерпит немало неприятностей, а деньги все же соберет. В одном банке директор, какой-то грек, приказал секретарю: "Дайте ей 10 франков", В.В. вскипела: "От себя вам дам 10 франков!.."

Очень широко развило сестричество благотворительную деятельность. Сестры собирали ношеное платье, белье, обувь и раздавали нуждающимся; оказывали и денежную помощь. Посещали они и одиноких русских в больницах, приносили им на Пасхе куличи, яйца; хоронили безродных больных. Тогда денег еще на все хватало. Были взносы, были пожертвования. Дежурную сестру с тарелочкой "на бедных прихода" неизменно можно было видеть в притворе храма за всеми церковными службами, а эмиграция поначалу денег на добрые дела не жалела. Ежегодно в кассу сестричества притекало тысяч пятьдесят — шестьдесят — сумма огромная по сравнению с последними годами.

Раз в неделю вечером, по пятницам, сестры собирались ко мне на чай. Бывали доклады, потом следовали по поводу них беседы. Особенно оживилась деятельность сестричества при о. Георгии Спасском.

О.Георгий Спасский был до революции священником Черноморского флота. Уже тогда он занимал видное положение, а когда после Крымской эвакуации наш флот ушел в Бизерту, значение его, как духовного водителя эмиграции, в Бизерте еще больше возросло. После ликвидации флота в Бизерте по требованию французских властей о. Спасский приехал в Париж. Наше духовенство включить его в штат не соглашалось, и я сделал его разъездным священником, отвел ему квартирку в церковном флигеле и положил из сумм Епархиального управления 500 франков в месяц жалованья. Он должен был сопровождать меня в поездках по епархии, помогать мне основывать приходы, по моему поручению умиротворять распри в приходских советах на местах и т. д. Понемногу я все же втиснул его в наш приход третьим священником. Он весьма оживил приходскую жизнь.

Одаренный человек, прекрасный оратор, литературно образованный, довольно светский (любитель театра), он являл тип священника нового склада. В России такие священники встречались, но большинство подобных духовных лиц были люди мало церковные, требы исполняли кое-как, зато увлекались чтением лекций на религиозно-философские темы. В о. Спасском этого уклона к рационализированию вопросов веры и Церкви не было. Молитвенный, церковный, глубоко религиозный, он любил служить и служил с подъемом, любил причащаться; не свысока, а истово и смиренно исполнял требы, ревновал о службе Божией, о ее полноте и благолепии. По воскресеньям в 5 часов он служил молебны с акафистом, а после них вел религиозные беседы. Собиралось довольно много молящихся, преимущественно его искренние почитатели. Эти беседы имели несомненно просветительное значение. Проповеди его были блестящи по форме, живы, энергичны, хоть и не очень глубоки по содержанию. Любил он читать и лекции с благотворительной целью. Я назначил его духовным руководителем сестер. О.Георгий внес в сестричество дух единения и умел возбудить в них интерес к религиозным вопросам. По пятницам он вел систематические беседы: первый год — краткий курс апологетики, второй — толкование Священного Писания, третий — толкование богослужения. Изредка для сестер он служил Литургию, это способствовало развитию в них сознания духовного единства.

Но главная заслуга о. Георгия Спасского, которую необходимо отметить, — его умение входить в индивидуальное общение с душами. Он являл пример настоящего пастырства, той Seelensorge, которая лежит в основе пастырского служения. О.Спасский становился другом, наставником тех, с кем духовно общался, посещал своих духовных детей и в каморках и в подвалах, назидал и утешал, одаривал кого крестиком, кого просфорой, образком или молитвенником, помнил всех именинников и именинниц, все особо памятные в семьях дни… Он обо всех заботился и во все входил. Иногда ему случалось за день побывать в 25–30 домах. Себя он не жалел нисколько. Неудивительно, что он надорвался и сгорел в этом непосильном, ревностном труде. О.Георгий Спасский был, несомненно, выдающийся священник. Он скончался скоропостижно от разрыва сердца 16 января 1934 года во время чтения своей лекции "О догмате"; она была вводной в цикле лекций, в которых он предполагал дать анализ и критику религиозно-философских и богословских трудов наших современных мыслителей: о. С.Булгакова, Бердяева и др. В роковой вечер, говоря о догмате, о. Георгий сказал несколько слов о знаменитом авторе "Догматического богословия" митрополите Макарии, которого его современники-богословы обвиняли в либерализме, упомянул и о скоропостижной и загадочной его кончине в купальне, вызвавшей когда-то немало кривотолков. Не успел о. Георгий рассказать об этом, — ему сделалось дурно, и тут же на эстраде он скончался…

При жизни популярность о. Спасского была велика, и смерть ее не умалила. Гроб с останками покойного оставили в помещении при нижнем храме Александро-Невской церкви. Там он стоит и поныне [124], неизменно убранный свежими цветами. Некоторые почитательницы о. Георгия в своей преданности его памяти доходят до фанатизма и истерики, и даже гроб его превратили в предмет почитания.

Кем можно было заменить покойного о. Георгия? После некоторого раздумья я остановил свой выбор на о. А.Ельчанинове. Это был тоже пастырь незаурядный: чуткий, высокодуховный, учитель молодежи, литературно образованный и весьма начитанный в аскетической литературе. Но Господь не судил ему проявить своих дарований в нашем приходе. Он послужил одну неделю и внезапно, в Страстной Понедельник, в церкви перед службой тяжко занемог. С ним случился припадок — проявление давней его болезни. Больного отнесли домой. Мучился он долго, болезнь никакому лечению не поддавалась, и после пяти месяцев ужасных страданий о. Ельчанинов скончался.

На его место я назначил молодого игумена о. Никона Греве, воспитанника нашего Богословского Института, человека горящей веры и подвижнического духа. Он и поныне служит Церкви Божией, теперь уже в сане архимандрита [125].