Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной
Несмотря на то, что Подворье находится в отдаленном углу Парижа, где проживает мало русских, храм Преподобного Сергия благолепным своим устройством, истовым уставным богослужением привлекал великое множество богомольцев. Образовалось религиозное тяготение к обители Преподобного Сергия, потребность там побывать, там помолиться, т. е. возникло отношение к нему как бы к месту паломничества. Жизнь прихода стала быстро развиваться. Скоро стараниями старосты П.А.Вахрушева в усадьбе был устроен свечной завод, снабжавший церкви епархии хорошими восковыми свечами. Потом открыли амбулаторию для бедных, где бесплатно принимали больных близкие к Подворью русские врачи.
Для меня было великою радостью процветание этого нового храма и прихода. К сожалению, с течением времени эта горячая ревность стала остывать и приходская жизнь начала заметно клониться к упадку. Повлияло на это — возникновение в Париже других приходов в местах более густо заселенных русскими эмигрантами. Очевидно, не хватало молитвенного настроения и серьезного понимания того значения, которое в нашей эмигрантской жизни имеет Сергиевское Подворье, иначе русские люди старались бы хоть иногда преодолевать неудобства дальнего расстояния и посещали бы прекрасный храм Преподобного Сергия.
БОГОСЛОВСКИЙ ИНСТИТУТ
Мысль о создании Богословского Института созрела у меня не сразу. Сначала я не знал, открыть ли пастырскую школу, или высшую богословскую. К окончательному решению я пришел на Конференции Русского Студенческого Христианского Движения. Я стоял близко к этой организации, объединившей вокруг себя группу наших профессоров. В эту группу вошли: А.В.Карташев, В.В.Зеньковский, С.С.Безобразов, молодой профессор, только что прибывший из Сербии, и др. Я устроил совещание с ними и в результате наших переговоров решил открыть высшую богословскую школу, которая должна была отвечать двум заданиям: 1) продолжать традиции наших академий — нашей богословской науки и мысли; 2) подготовлять кадры богословски образованных людей и пастырей. Одновременно мы постановили пригласить в состав профессоров о. Булгакова и Флоровского, которые тогда проживали в Праге. Председатель Всемирного Комитета Христианского Союза молодых людей д-р Мотт живо отозвался на наш проект и дал нам на организацию нового учреждения крупную субсидию. Мы решили обратиться к церковной общественности Англии и Америки с просьбой тоже оказать нам братскую поддержку. Окрыленные надеждой, вернулись мы после Конференции в Париж.
Созданию Богословского Института — единственной русской богословской школы за границей — я придавал огромное значение. В России большевики закрыли все духовные академии и семинарии; богословское образование молодежи прекратилось, образовалась пустота, которую наш институт, хоть в минимальной мере, мог заполнить. Ряды духовенства там тоже сильно поредели, а мы могли готовить резервные кадры священства; потребность в образованных священниках чувствовалась в эмиграции, могли они понадобиться и для будущей России. Открытие Богословского Института именно в Париже, в центре западноевропейской — не русской, но христианской — культуры имело тоже большое значение: оно предначертало нашей высшей богословской школе экуменическую линию в постановке некоторых теоретических проблем и религиозно-практических заданий, дабы православие не лежало больше под спудом, а постепенно делалось достоянием христианских народов.
Богословский Институт образовался быстро — в первый же год существования Подворья. Сразу по возвращении с Конференции Христианского Движения мы приступили к разработке устава и программы. Профессор Безобразов (ныне игумен Кассиан [150]) устроился в скромной комнатке на Подворье и занялся подготовительной работой. После Пасхи приехали протоиерей С.Булгаков и другие профессора, и мы решили открыть прием студентов. Хотя была весна, а систематические занятия было решено начать лишь осенью, мы приняли все же десять человек; надо было, чтобы за лето они обжились и прошли под руководством институтских преподавателей краткий подготовительный курс.
С осени работа в Институте окончательно наладилась. Поначалу картина учебной жизни была трогательная. Внешний вид помещений: аудиторий, дортуаров, трапезной… был скромный, примитивный, граничивший с бедностью, но среди этого убожества веял подлинный церковный дух. Храм Подворья, к тому времени уже благоустроенный, благолепный, стал центром институтской жизни. Ежедневное посещение церковных служб было для студентов обязательно. Богослужение, как я уже сказал, отличалось строгостью церковного стиля, напоминая монастырские службы. Воспитанники были одеты в подрясники и походили на послушников. Трапезу они вкушали молча, слушая чтение "прологов" или "житий". Этим строго монашеским направлением институтской жизни наша богословская школа обязана епископу Вениамину, который по моему приглашению прибыл из Сербии еще на Пасхе и занял должность инспектора.
Епископ Вениамин много дал Институту, хотя был далеко не образцовым администратором. Его повышенная эмоциональность и воодушевление идеалом монашества оказывали на студентов благотворное влияние; в их среде возникали духовный подъем, высокая религиозная настроенность. К сожалению, эта же повышенная эмоциональность обусловила и некоторые отрицательные черты епископа Вениамина: непостоянство, шаткость, противоречие в решениях и поступках. На него нельзя было положиться. Как-то раз я это высказал ему. "Вы мне не доверяете?" — спросил он. "А доверяете ли вы себе сами? Поручитесь ли вы за то, что будете говорить и делать через один-два года?" — в свою очередь, спросил я. Епископ Вениамин промолчал. Через год он покинул Институт, увлеченный созданием какого-то прихода в Сербии (в Белой Церкви), потом охладел к нему, вновь вернулся к нам, а спустя два года опять нас покинул и перешел в юрисдикцию митрополита Литовского Елевферия, т. е. Москвы.
Среди профессоров Института по праву первое место занял А.В.Карташев, бывший доцент Петербургской Духовной Академии по кафедре русской церковной истории, которую он вынужден был покинуть из-за своего либерализма. Когда разразилась Февральская революция, А.В. вошел в состав Временного правительства и занял пост Министра Исповеданий. Выдающийся, редкий талант, богословски глубоко образованный человек, ученый, в котором есть "школа".
О.Сергий Булгаков, занявший в Институте кафедру догматического богословия, — крупная величина, богослов большой образованности и дарования. Его прошлое не похоже на обычный путь наших духовный академий. Истину православия он выносил долгим и тяжким жизненным опытом. В начале своей научной деятельности он был марксистом и преподавал политическую экономию в Киевском политехникуме, но марксизм его пытливый ум не удовлетворил; в поисках Истины он пришел к идеализму, от идеализма — к христианству, от христианства — к православию, от православия — к священству. Какое надо было иметь богатство души, сколько выстрадать, сколько пережить, чтобы этот путь проделать! Во время революции о. Сергий вошел в состав членов Московского Церковного Собора и был близок Патриарху. Священный сан он принял не без влияния своего друга о. Павла Флоренского и был рукоположен ректором Московской Духовной Академии преосвященным Федором [151]. Патриарх все откладывал срок его посвящения. "Вы нам полезнее в сюртуке", — так мотивировал Патриарх отсрочку.
О.Сергий отдался служению Церкви Божией со всем пламенем очищенной страданиями души. Он сделался ревностным пастырем-молитвенником, прекрасным проповедником и духовником, священником, с трепетным благоговением совершающим таинство святой Евхаристии. В области богословской науки он оказался плодотворнейшим писателем. Им написано несколько замечательных богословских книг. На всех богословских трудах о. Сергия лежит печать большого таланта. Его произведения вызывают критику — упреки за уклон от чисто православного миросозерцания, главным образом в области софиологии. Ему ставят на вид некоторую смутность очертаний его учения о Софии, в котором видят влияние учения В.Соловьева, отсутствие конкретных определений для его выражения, нечеткость мыслей. Подчеркивают и его недостаточно благоговейное отношение к авторитету святых отцов Церкви, слишком свободную их критику, тогда как православная Церковь чтит их как носителей и выразителей Священного Писания, как нормы для всякой новой богословской мысли, которая утверждается "согласием отцов" (consessus patrum). Эти уклонения о. Сергия от традиций нашего богословия объясняются отсутствием у него "школы", того фундамента, который закладывался в наших духовных академиях. Мирская философия от Платона и Плотина до В.Соловьева оказала на о. Сергия большое влияние, хотя святоотеческую литературу он знает превосходно. Этот "мирской" пафос, который наложил свой отпечаток на богословское творчество о. Сергия, нарекания и вызывает. Однако все, даже сами обличители о. Сергия, признают, что в его сочинениях есть глубина, есть талантливое творчество, открывающее новые горизонты для дальнейшего развития православной богословской науки. В должности инспектора Богословского Института о. Сергий имел большое влияние на студентов. Он стал их духовником, другом, советчиком, и авторитет его в студенческой среде огромен. Но административные, инспекторские обязанности не соответствуют философскому складу о. Сергия — он более философ, нежели администратор.
Курс патрологии был поручен Г.В.Флоровскому (ныне протоиерей [152]). Первые годы эмиграции он провел в Праге, где при университете был образован русский юридический факультет во главе с Новогородцевым, которого выбрали деканом (о. Сергий Булгаков и Флоровский были там лекторами). Поначалу чехи широко раскрыли двери для русской эмиграции и в Праге скопилось много наших профессоров и студентов. О.С.Булгаков и его друзья основали там "Братство святой Софии". По рекомендации о. Сергия я выписал Флоровского в Париж. Он с большой ревностью занимался своей специальностью и путем усидчивого труда достиг широких знаний. За эти годы преподавательской своей деятельности в нашем Институте он издал большой труд "Вселенские Отцы Церкви" (в двух томах) и "Пути русского богословия".
"Священное Писание Нового Завета" преподает о. Кассиан (С.С.Безобразов), серьезный и глубокий профессор, пользующийся большой популярностью среди студентов. Человек прекрасного сердца и глубокого религиозного чувства, он живет интересами студентов, входит в их нужды, умеет их объединить, дать почувствовать теплоту братского общения. По пятницам к о. Кассиану в его две мансардные комнатки на Подворье собирались студенты для дружественной беседы за чаем. О.Кассиан их верный друг, помощник и заступник. Не раз случалось ему своим заступлением отводить какую-нибудь репрессивную меру, которую я готов был наложить на провинившегося студента. "Лишить стипендии!" — решаю я. А о. Кассиан мягко: "Но есть, владыка, извинительные обстоятельства… Я свидетельствую…"