Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

Кроме того, в числе преподавателей: иеромонах Лев Жилле (французский язык), монахиня Евдокия (английский язык), В.В.Вейдле и К.В.Мочульский.

Сейчас мы имеем уже двух своих молодых преподавателей: П.Т.Лютова и Б.И.Сове. Оба они — воспитанники нашего Института; по окончании его попали на стипендии в Оксфордский университет, где окончили богословский факультет и получили степень магистра [154].

Профессора Богословского Института не ограничиваются одним преподаванием, но одновременно участвуют в Экуменическом движении, читают доклады на разнообразных конференциях; внесли они свой вклад и в богословскую литературу: за эти годы ими написано много печатных работ.

Состав студентов в Богословском Институте пестрый, совсем не тот, что в наших духовных академиях, куда попадали подготовленные к богословским наукам воспитанники семинарий. Нам приходилось принимать офицеров, шоферов… лиц самых разнообразных профессий и биографий. По уставу мы должны были требовать от поступающих диплом средней школы, но что это были за школы, какую подготовку они им давали, — разбираться в этом мы не могли. Важно было одно: большинство поступающих были люди убежденные, идеалисты, через Церковь пришедшие к решению посвятить себя церковному служению. Полумонашеским строем они не тяготились, напротив, чувствовали себя в нем, как в своей стихии. Некоторые из воспитанников еще студентами приняли монашество и стали прекрасными монахами-миссионерами, монахами-пастырями, подвизающимися в миру, попадая иногда прямо из Института в какой-нибудь приход в отдаленном захолустном углу нашего эмигрантского рассеяния. Трудная миссия… Куда труднее, чем наша когда-то! Перед нами, окончившими духовную академию, открывалось в миру педагогическое поприще, мы делались членами учительской корпорации, в которой были свои традиции, свои моральные устои. Монахи нашего Института нередко вынуждены начинать свое служение среди прихожан, на которых беды и скорби эмигрантского существования оставили тяжкий след: распущенность, пьянство, внебрачное сожительство и другие виды морального разложения нередко характеризуют быт и нравы приходской среды. Одиноко несут свой подвиг наши монахи. Спасает их возраст (в большинстве не моложе 35 лет) и глубокая, горячая преданность родной Церкви. Они лучшие представители духовенства в моей епархии. Мое утешение… Некоторые студенты по окончании курса приняли священный сан без монашества. Живется им в приходах трудно. Иногда оклад жалованья нищенский. Бывают дни — приходится голодать, разве разве кто-нибудь из прихожан покормит. Иногда священник вынужден искать заработка на пропитание на стороне; 4–5 дней работает на Фабрике, а в субботу и в воскресенье исполняет свои священнослужительские обязанности.

Конечно, наши студенты не без недостатков. Скахывается неподготовленность к богословской науке. Нет у них богословского мышления, нет сноровки разбираться в философских и богословских построениях. Лекции сдают, а с курсовыми сочинениями беда, они для них иногда трудность неодолимая. Эти недостатки не мешают им быть впоследствии примерными пастырями С радостью могу сказать: они украшение Русской Церкви в изгнании.

За 11 лет существования в Богословском Институте воспитывались 133 студента: 46 — из Франции, 23 — из Болгарии, 11 — из Польши; 4 — из Финляндии; 1 — из Литвы, 10 — из Югославии; 10 — из Эстонии; 2 — из Румынии; 1 — из С.А.С.Ш.; 17 — из Чехо-Словакии; 6 — из Латвии; 1 — из Германии. Из них 52 рукоположены в священный сан и работают на приходах в разных странах, 3 преподают богословские науки.

Экономическая сторона существования Богословского Института неопределенна, зыбка, всецело зависит от благотворительности. Нас поддерживали англичане, американцы и русская эмиграция давала, что могла; до 1930 года Институт существовал сносно: иностранцы нам помогали щедро. С 1931 года начались перебои. Эмиграция обеднела, Америка уже не жертвует и половины прежней суммы; только англичане свою дотацию еще не уменьшили. Жалованье профессоров пришлось сократить до минимума. Случается, что и этих малых окладов мы вовремя выплатить не можем. Нет денег на самые необходимые расходы: на ремонт, на покупку книг, на шкафы для пожертвованной библиотеки… В последние годы студенты сами пришли Институту на помощь. Институтский хор под управлением И. К. Денисова объезжал Англию, Голландию и Швейцарию, всюду давая концерты. Прекрасное исполнение древних песнопений, старинные распевы привлекали много слушателей, и студенты наработали за эти годы в пользу Института 50 000 франков.

Немало нашему Богословскому Институту вредят карловцы, стараясь подорвать к нам доверие как среди русских, так и среди иностранцев.

4.Новые храмы и приходы: Германия, Чехословакия, Бельгия, Италия, Норвегия, Голландия, Швейцария

Потребность в новых храмах возникла в первые годы эмиграции и была вызвана условиями беженского существования.

Александро-Невская церковь и Сергиевское Подворье захватывали лишь тонкий слой беженцев, а эмигрантская масса расселившаяся в отдаленных кварталах Парижа и в пригородах, в храмы не попадала, не говоря уже о тех тысячах эмигрантов, которые осели в фабричных и промышленных районах в провинции. Все эти эмигранты жили бесцерковно. Отсутствие церковного влияния сказывалось: люди морально опускались и духовно дичали. Некрещеные дети, незаконное сожительство, огрубение нравов, распущенность… Там, где храмов не было, положение казалось безвыходным; но и в Париже дело обстояло не лучше. Съездить в храм к обедне всей семьей — значило истратить на автобусы и метро больше, нежели бюджет рабочего позволяет. Старым, больным людям приходилось приезжать издалека, тогда как, будь церковь под боком, они бы усердно ее посещали

Все эти явления и соображения заставили меня задуматься о значении малых приходов и церквей. Мне припомнилась церковная жизнь Древней Руси, те светлые времена, когда она была подлинно религиозная "Святая Русь". Когда говорили "и на нашей улице праздник", это была не поговорка, а бытовая реальность, которая впоследствии эту поговорку породила, т. е. когда на каждой улице, на каждом перекрестке русские люди имели "свою" церковку — праздновали "свой" храмовый праздник и каждому прихожанину до "своей" церкви было "рукой подать". Тогда пастырь знал каждого прихожанина, каждую семью, все их печали-радости, все семейные обстоятельства… всех крестил, венчал, исповедовал, хоронил… Связь с приходом была живая крепкая. Потом начался период грандиозных соборов и церквей (особенно в Петербурге и в Москве). По 25000 прихожан на храм! Фактически это значило, что огромное количество верующих лишалось нормальной церковной жизни. В причте церкви Знамения Божией Матери (в Петербурге) состояло 12–15 священников. Отслужив свою чреду, каждый из них два месяца мог заниматься своими личными делами: с прихожанами связан он не был. И как эта связь могла возникнуть? Богомольцы приходили в церковь и недоумевали, к кому из 10–15 священников обратиться. В Исаакиевском соборе рабочие часто не могли дождаться очереди на исповедь: "Стоишь-стоишь, смотришь — срок свободных часов и прошел", — жаловались они. Не говоря уже о том, что в этих громадных соборах молящиеся ничего не видели и не слышали в задних рядах. Безбожно мало было церквей и в той фабрично-заводской зоне, которая опоясывала Петербург, Москву и другие большие промышленные наши города. В некоторых районах этой зоны вообще церквей не было. Неудивительно, что там появлялись наши "старцы Иванушки", процветали секты, и уж совсем неудивительно, что рабочие, никем духовно не окормляемые, потянулись к марксизму. Печальный период…

В эмиграции древняя традиция малых церквей воскресла.