Священника о. Малинина (приехавшего из Болгарии) галлиполийцы держали в черном теле, на мизерном жаловании. Косноязычный, забитый, какой-то странный, он самостоятельной линии не вел, а делал, что ему приказывало галлиполийское начальство, а когда возник Карловацкий раскол, поспешил уйти к "карловчанам". Церковь удержалась. Я назначил на место о. Малинина другого священника — о. П.Бирюкова (из учителей). Человек малообразованный, слабохарактерный, тоже безропотно исполнял распоряжения тех генералов и полковников, которые им командовали. При таких условиях церковная жизнь не могла развиться. Галлиполийская церковь оставалась рядовой военно-походной [165]. Обычные церковные службы, торжественные панихиды, молебны однополчан, юбилейные дни.

После о. П.Бирюкова я назначил о. Виктора Юрьева, воспитанника нашего Богословского Института и стипендиата Кнютанжского прихода. Прекрасный священник. Галлиполиец, он привлек к себе всеобщие симпатии прихожан. О.Юрьев состоял и до сих пор состоит деятельным членом "Христианского движения" [166].

Бийанкур

Инициативная группа из членов "Русского рабочего союза во Франции" обратилась ко мне в 1926 году с просьбой послать в Бийанкур священника для служения в большие праздники. Я послал о. М.Шифирцы. Он положил основание будущего приходского объединения, учредив комитет по устроению прихода. Однако церковноприходская организация наладилась не скоро: ни помещения, ни постоянного священника еще не было. Бийанкур обслуживали посылаемые мной священники: о. Д.Соболев, о. Г.Леончуков и др. Наконец, я направил туда молодого, только что мною рукоположенного, священника о. Н.Успенского [167], кандидата Киевской Духовной Академии. Он начал устраивать постоянную церковь в помещении, которое ему для этой цели отвели при ресторане. Соседство для богослужения неподобающее: хлопают пробки, стучат посудой, доносится громкий говор, хохот… Но изменить положение тогда еще было трудно. О.Успенский пробыл в Бийанкуре недолго и уехал в Америку. После его отъезда вновь встал вопрос: кого в Бийанкур назначить?

Я решил направить туда о. Алексия (Киреевского), пожилого афонского иеромонаха, года два тому назад прибывшего с Афона во Францию. Назначил я его не без колебаний. Он около тридцати лет прожил на Афоне, привык к уединению. Монах строгого афонского устава, отшельник, — как ему справиться? Как ему заложить основание церковной общине? Как ввести в рамки церковной жизни разношерстную, недисциплинированную эмигрантскую массу? Но о. Алексий довольно искусно провел церковную ладью между подводными камнями, хоть далось ему это не легко. Он проявил предусмотрительность, энергию, такт, уменье, когда надо, был настойчивым. Настоятельство его совпало с началом карловацких раздоров, и о. Алексию пришлось выдержать первый натиск моих противников. Он стал замечать, что часть прихожан и членов Приходского совета — против меня, против него и вообще враждебна тому каноническому чиноначалию, на котором приход созидается. О.Алексий пожаловался мне. Я исключил зачинщиков из прихода за противление власти законного епископа и велел собрать Приходское собрание для выбора новых членов. Приходское собрание было очень бурное. Вынесли резолюцию против "карловчан" — зачинщиков, а Маркову [168], одному из самых ярых агитаторов со стороны, который явился на собрание с тем, чтобы перед самым его началом вписаться в члены прихода и сорвать собрание, было предложено покинуть зал за неподчинение распоряжению председателя. Марков заупрямился, но появление полицейского ажана сломило его сопротивление… Собрание закончилось благополучно.

Постепенно о. Алексий стал приход чистить, т. е. освобождать его от представителей того течения, которое вносило политические страсти в церковную работу и стремилось подчинить церковь крайне правой политической идеологии. Один за другим ушли Тальберг, Лотин, Гуненко… Приход стал успокаиваться, устраиваться, официально зарегистрировался в соответствующих французских административных инстанциях. Все шло хорошо, как вдруг — новое потрясение…

Против о. Алексия началось враждебное движение, возглавляемое одним из членов Приходского совета. Разлад возник вследствие того, что Приходский совет, в делах "мирских" не доверявший настоятелю-монаху, хотел ведать всеми церковными делами сам. О.Алексий, крепкий, неподатливый, когда вопрос коснулся его настоятельских прав, оказал сопротивление. Тогда противники взяли окольный путь и старались всячески его очернить. Начались кляузы, придирки, обличения… — подлинная травля. "О.Алексий подписывает бумаги на панихидном столике… о. Алексий любит вино… в алтаре нашли пустой флакончик… о. Алексий оскорбил старосту — выразил чувство удовлетворения, когда тот пригрозил, что уйдет…" Весь этот отвратительный вздор я отверг с негодованием. Тогда недруги о. Алексия решили взять его измором — перестали ему выплачивать деньги на содержание под предлогом очередных неотложных расходов на церковь. С такого рода замаскированной забастовкой бороться трудно, тем более что о. Алексию не на что было жить. Мне пришлось его от Бийанкура отчислить.

На место о. Алексия я назначил о. Иакова Ктитарева, образованного петербургского протоиерея, известного, опытного законоучителя [169]. В первые годы эмиграции он был законоучителем русской гимназии в Пшебове (Чехословакия), потом настоятельствовал в Шарлеруа (Бельгия) и в Коломбеле (Франция).

С именем о. Ктитарева связан переход Бийанкурской церкви в постоянное помещение. Пустой, неустроенный барак постепенно превратился в богато украшенную церковку. Это созидание церковного благолепия сопровождалось приходскими бурями. Постоянные споры, недоразумения, смены старост… У о. Ктитарева создалась репутация настоятеля, с которым старосте не ужиться. "Он съедает старосту…" — говорили о нем. Дело было в том, что о. Ктитарев, человек умный, энергичный, умел держать Приходский совет в руках и староста обычно оставался в одиночестве. Тут конфликт между о. настоятелем и старостой и завязывался. С одной стороны, обличали настоятеля за его якобы расточительность; с другой — возвеличивали очередного блюстителя церковной казны за бережливость. Конфликт разрешался тем, что староста уходил, а новый оказывался выбранным из сторонников о. настоятеля. Новичок старался перещеголять своего предшественника-недруга и доказывал приходу свои преимущества большим усердием и рядом полезных нововведений и приобретений для украшения церкви. Побуждения, может быть, и невысокие, а практический результат хороший — церковка обогащалась, украшалась. Конечно, будь о. Ктитарев послабее, его бы заклевали. На Приходских собраниях поднималась буря. Нужна была вся стойкость о. Ктитарева, чтобы ей противостоять. Нужна была и популярность в приходской массе. Деятельный, неутомимый пастырь, прекрасный проповедник, опытный руководитель "бесед", — он завоевал симпатии широких кругов бийанкурцев. На Приходских собраниях старосты обычно оставались в меньшинстве. Таких "жертв" о. Ктитарева кроме д-ра Серова было еще три. Д-ра Серова заменил сенатор А.Н.Неверов [170], сенатора — купец Волков, типичный староста старого закала. Он породнился с о. Ктитаревым: его сын женился на дочке о. настоятеля. Новые родственники вскоре перессорились. О.Ктитарев и Волков — натуры властолюбивые. "Нашла коса на камень", — кому-то надо было с дороги уйти. Ушел Волков, но решил в отместку устроить на стороне свою собственную церковь в расчете, что она подорвет существующий приход. Свою церковь он устроил, но ничего у него не вышло. Со священниками он не ладил…

После Волкова старостой был А.И.Кузнецов, владимирский фабрикант, по образованию инженер-технолог. Он носился с широкими проектами культурно-просветительной работы. Первое, что сделал, — снял барак, который наименовал "Барак Просвещения". Затем поехал в Англию собирать деньги на осуществление своих церковно-просветительных планов, но успехом его усердие не увенчалось. Не вышло также ничего серьезного у него из проекта пересмотра инструкции церковным старостам, в которой, конечно, роль старосты очень возвеличивалась. Он учредил "старостат", состоявший из старосты и двух помощников, и хотел, чтобы подобные "старостаты" создались во всех наших Парижских церквах и объединились в особую корпорацию. Роль старосты он понимал так: "По ту сторону линии иконостаса (в алтаре) — попы, по сю — мы, и попу тут не место. Поп может сказать, что петь, но как петь — это уж дело мое…" При всей склонности ко всякого рода начинаниям, Кузнецов сделал немного, и лишь чудные подсвечники — работа его собственной фабрики, — которые он принес в дар церкви, остались памятью о его "старостате". Вначале он всей душой был предан о. Ктитареву, хлопотал, чтобы мы дали ему митру, а как митру мы дали, раздоры и начались. Когда у него, четвертого по счету старосты, назрел конфликт с о. настоятелем, все четыре "жертвы" о. Ктитарева: доктор Серов, сенатор Неверов, Волков и Кузнецов — явились ко мне и настаивали, чтобы я о. Ктитарева "убрал". Я ответил, что могу удалить о. настоятеля только по суду. Тогда посыпались клеветнические обвинения и всякий вздор. Чего-чего только не плели!..

А между тем приход рос и креп. Последний, пятый, староста — старичок С.П.Павлов, бывший староста Одесского кафедрального собора, работал тихо и мирно до конца своего избрания.

После него старостой был избран Г.А.Гончаров.

Осенью 1936 года я перевел о. Ктитарева в Александро-Невский храм на место второго священника [171]. Последним его делом в Бийанкурском приходе было учреждение женского содружества для благотворительной работы и ухода за церковью.