После о. Соколова я назначил настоятелем в Крезо о. Германа Бартенева — батюшку из инженеров, кроткого, благочестивого, кристальной души. До принятия сана он давно искал Христа, вращаясь в "Христианском движении". Пришибленный жизнью, не активен и не в состоянии развить широкой деятельности. Но он внес чистоту образа православного пастыря, успокоил приход, а безупречность его репутации и уверенность в полнейшем его бескорыстии создают вокруг него чистую, морально здоровую атмосферу. Отсутствие богословского образования обрекало его сначала на беспомощность, недоумение в самых элементарных вопросах пастырской практики и вообще церковной жизни; тут он был, как в темном лесу. Однако постепенно о. Бартенев делается более опытным. Пребывание каждое лето в детских колониях, работа с молодежью приносит ему большую пользу, и он приобретает навык пастырского руководства.

У Крезо есть приписной приход — в Имфи (около станции Невер), где теперь существует небольшая, уютно и красиво устроенная церковь. Раз в месяц о. Бартенев посещает Имфи. Колония наша там небольшая, но сплоченная.

К Крезо приписаны еще четыре общины.

Южин (Савоя)

Южин — большой металлургический завод, расположенный в ущелье в горах Савой. Дым заводских труб стелется по узенькой долине, застревая меж гор. Воздух тяжелый, нездоровый. Русских рабочих в Южине много. Большинство их выписано по контракту с Балкан непосредственно самим заводским управлением. Когда у них возникла мысль об организации приходской жизни, администрация завода пошла навстречу и подарила барак под церковь. Сперва в церкви изредка служили священники, бывавшие в Южине наездами. Более прочную организацию наладил о. Иоанн Леончуков: он собрал первое Приходское собрание и провел выборы членов Совета.

Первым настоятелем Южинской церкви был о. Д.Соболев. Назначение его было ошибкой. Первого настоятеля надо назначать с особой осторожностью, чтобы не вышел "блин комом". О.Соболев хорошим примером для прихожан не был… Я отозвал его, а на его место отправил о. Александра Недошивина [191].

О.Александр — бывший управляющий Казенной Палатой, действительный статский советник. Он никак не мог отделаться от навыков бюрократического формализма. Ему дали квартиру, — он в ней устроил канцелярию, назначил приемные часы, расставил стулья для просителей, псаломщик был у него за курьера и за докладчика; завел досье "по сбору денег", досье "по бракоразводным делам" и еще какие-то досье. Приемные часы, доклады и папки-папки-папки… а церковного творчества мало. Не было и понимания запросов и нужд прихода. Выйти из бюрократического футляра ему было трудно.

Настоятельство его совпало с Карловацким расколом. В Южине появились агитаторы. Приход заколебался. В приписной общинке, в Аннеси, о. Александр держал себя бестактно. Я увидал, что дело плохо, и послал в Южин о. И.Леончукова. Оппозиционеры хотели свергнуть Приходский совет, набрать своих и провести постановление о переходе в юрисдикцию "карловцев". О.И.Леончуков от этого приходского coup d'?tat [192] прихожан удержал, сославшись на необходимость подождать с решением до конца срока полномочий существующего Приходского совета. Отсрочкой я воспользовался и направил в Южин о. Авраамия, умного, красноречивого и тактичного молодого иеромонаха (воспитанника нашего Богословского Института). Он объединил лучшие элементы прихода, взял его в руки и сумел привлечь к себе большую часть паствы. Когда же настал срок перевыборов Совета — я сам приехал в Южин и провел Общее собрание. Оппозиционеров удалось отвести, хоть они и подняли крик по моему адресу: "Большевик!.. большевик!.." [193] В новый состав вошли прекрасные, крепкие люди. И старосту выбрали отличного.

В этот приезд я вошел в контакт с администрацией завода. Меня поместили в том помещении заводского дома, где останавливается инженерная "элита". Chef de personnel принял меня любезно и обещал свое содействие, если бы понадобилось поддержать религиозную жизнь среди русских.

Постепенно приход окреп. Молодой настоятель, живой, горячий, но приятный в обращении, сумел сплотить прихожан вокруг себя. Организовалась прекрасная школа, которую поручили опытной учительнице-фребеличке. К сожалению, через несколько лет я огорчил приход, отняв от него о. Авраамия… Я послал его в Африку с миссионерской целью, считая ее соответствующей его монашескому пути. Однако там никакой миссионерской работы нет, а прихожан мало. Сколько раз я слышал укоризну от южинцев: "Зачем вы взяли от нас о. Авраамия!"

На место о. Авраамия я назначил о. Алексея Медведкова (из Эстонии). Старый протоиерей, хороший, благочестивый батюшка, но столь придавленный нуждой, забитый, запутанный в семейных своих делах, что он духовно опустился. С ним приехала в Южин работать по контракту целая группа рабочих — весьма деморализованная компания, которая его терроризировала и не выпускала из своего окружения. О.Медведков прослужил года три-четыре и умер.

Преемником его я назначил протоиерея Иоанна Попова (из Лилля), священника из казаков. Эстонская группа заявила мне протест: "Какого-то казака нам прислали!" Я им ответил: "Прислал протоиерея". О.Попов оказался между двух группировок: казаками и эстонцами. В прошлом году ему пришлось пережить ужасное потрясение.

При очередной проверке церковных сумм о. Попов обнаружил недочет в 2000 франков. Староста умолил его об этом не разглашать, обещая растрату покрыть. О.Попов молчал, удостоверившись, что староста понемногу растрату покрывает. Однако Церковный совет про беду прослышал и привлек старосту к ответу. Тот покаялся, обещал все выплатить. Вскоре он заболел, его отправили в лазарет. Болезнь, какая-то загадочная, оказалась смертельной. Он исповедался, а через два-три дня умер. Перед смертью будто бы им была написана бумага, которая по его кончине оказалась в руках Карловацкой оппозиции. В бумаге этой староста заявлял, что в растрате виноват священник, вымогавший у него деньги; что он запутался, но теперь хочет вскрыть всю правду… (Несомненно, бумага была подсунута умирающему для подписи, чтобы свалить о. Попова.) Эту бумагу стали распространять по всему Южину. Пошли толки: старосту убил священник… он вымогал… он толкал… Пустили слухи, что староста отравился (хотя больничный доктор это категорически отрицал). Чтобы покончить со всем этим кошмаром обвинений, о. Попов обратился к управлению завода с донесением о случившемся и собрал экстренное Приходское собрание (не под своим председательством) для расследования тяготевших над ним обвинений. Он представил убедительнейшие документы о своей дружбе со старостой, об обещании своем молчать во имя дружбы, привел исчерпывающие доказательства своей невиновности и так хорошо защищался, что все обвинения отпали, обнаружив свою клеветническую подкладку. Тягостная эта история имела хорошее последствие — управление завода ввело "суд чести" для разбора впредь всех дрязг в русской колонии; лишь на основании обвинений, установленных "судом чести", администрация делает свои заключения об увольнениях, выговорах или штрафах. Председателем первого "суда чести" был избран о. Попов. "Карловчане" неистовствовали, бегали по баракам, сплетничали, клеветали, — но тщетно.