Марокко

Приход в Марокко возник в 1925 году под влиянием потребности в церковной жизни русских, рассеянных в Африке. Потребность эта была особенно настоятельна среди служащих в "Иностранном легионе". Туда принимают людей без паспортов: всякий годный для военной службы, независимо от национальности, зачисляется в легион под номером и попадает в ту массу, которая, хорошо обученная и скованная железной дисциплиной, образует грозную боевую силу, известную под названием "Иностранный легион". Тяжелая служба! Всегда на передовых позициях, в кровавых стычках с арабами, в томительных переходах по знойной пустыне… Среди духовенства моей епархии один о. Григорий Ломако был священником в "Иностранном легионе", но не в Африке, а в Месопотамии. Французское правительство не могло долго отпускать кредиты на содержание православного священника, и о. Ломако там не удержался. Я начал переписку с военным министром, ходатайствуя о разрешении послать священника в Марокко, ссылался на пример священнослужителей других религий, которые это разрешение получили, — ничего из моего ходатайства не вышло. А между тем из Африки доносились вопли: русские дичают! русские люди пропадают! пришлите священника! помогите… Инженер-межевик Стефановский осведомлял меня об условиях жизни своих соотечественников в Марокко.

Русские здесь служат преимущественно землемерами на отвоеванных у арабов землях. Условия работы трудные. Живут в палатках под угрозой налетов арабских племен, под страхом быть растерзанными шакалами или погибнуть от укуса змей, скорпионов…

Я внял призыву о помощи из далекого Марокко и послал туда своего человека — самоотверженного о. Варсонофия (Толстухина), иеромонаха Валаамского монастыря, "старостильника", покинувшего родную обитель из-за разногласия со сторонниками нового стиля. В свое время о. Варсонофий был келейником в архиерейском доме архиепископа Сергия Финляндского и исполнял при нем и секретарские обязанности. Покинув Валаам, он перебрался в Болгарию, оттуда — во Францию. Я послал его к м. Евгении в Гарган-Ливри обслуживать церковку обители-приюта "Нечаянная Радость". Вскоре у него возникли трения с м. Евгенией, и я направил его в Африку.

О.Варсонофий прибыл в Рабат — главный центр экономической и политической жизни Марокко. Здесь имеют пребывание Марокканский султан со своим двором и французский резидент, здесь же сосредоточены все правительственные учреждения. За годы резидентства маршала Лиотэ Рабат превратился в город европейского типа, не утеряв своеобразной красоты восточного города. Вдумчивый и дальновидный администратор, маршал Лиотэ стал строить новые дома в мавританском стиле, снабжая их всеми техническими приспособлениями современного комфорта. Правительственные здания, вокзалы, частные дома… — все выдержано в том же стиле. Новый Рабат является как бы продолжением и модернизацией старого Рабата, который остается нетронутым. Особый художественно-строительный комитет утверждает (или не утверждает) архитектурные проекты новых построек. Этот же художественно-строительный контроль проводится и в других городах Марокко.

Познакомившись с паствой, о. Варсонофий приступил к выработке устава православного прихода в Марокко. Мы этот устав утвердили, местные французские власти его приняли, и о. Варсонофий начал устраивать церковь. Благодаря некоторым связям удалось получить пустующий барак, покинутый строительными рабочими, а с помощью русского населения, с великой радостью встретившего весть об организации церковного прихода, явилась возможность преобразовать его в церковь, украсить и снабдить всем необходимым. Эта православная церковь в скромном бараке знаменовала исторически важное событие — появление вновь в этой части Африки православия. Через сколько веков! Район Марокко церковно-географически входит в состав областей Александрийской патриархии, и в Касабланке была маленькая греческая церковь, возглавляемая архимандритом. Когда мы открыли нашу церковь, в Касабланке были этим недовольны и мне пришлось обратиться к Александрийскому патриарху, дабы этот вопрос уладить. Внешне трения исчезли, а внутренно они не изжиты, и по отношению к о. Варсонофию по-прежнему косые взгляды…

Приход о. Варсонофия раскинулся по всему Марокко. Ему пришлось ездить в Касабланку, Маракеш, в Мекмеш и некоторые другие города и селения, где проживают русские. Ознакомившись с паствой и укрепившись в приходе, о. Варсонофий, стяжавший уже некоторую популярность, стал носиться с дерзновенной мыслью — построить свой храм взамен барачной церковки. В Рабате цены на землю уже поднялись настолько, что о покупке думать было нечего. Поначалу французские власти как будто готовы были пойти навстречу и дать нам участок под храм даром, но дело, увы, ограничилось лишь обещаниями. На помощь нам пришел Господь…

В Рабате проживал богатый араб Джибли, женатый на русской. В молодости, будучи студентом Женевского университета, он познакомился с русской девушкой, уроженкой Саратовской губернии, и решил на ней жениться. Родители невесты были в ужасе: магометанин!.. многоженство!.. Но молодая девушка, по натуре смелая, ничего не убоялась. По русским гражданским законам брак православной с магометанином и вообще нехристианином не разрешался, и потому невеста перешла в протестантство. Джибли служил в итальянских войсках, а потом уехал в Марокко, на родину, где у него было много земли. Значительное вздорожание земли в Рабате дало ему возможность распродавать ее по участкам и тем самым приумножить свой капитал. Семья (у четы Джибли было два сына и дочь) жила в Рабате богато. В те дни, о которых идет речь, старик Джибли тяжко занемог. Жена его, давно порвавшая все связи с русскими, прибежала к о. Варсонофию: "Батюшка, я изменница, но вы помолитесь за моего мужа… Я верю в силу молитв…" — и попросила о. Варсонофия навестить больного. О.Варсонофий пришел к болящему, говорил с ним о христианской вере, спасающей человека и в жизни и в смерти, и обещал помолиться. Вскоре больному стало лучше, и он стал поправляться. Выздоровление приписали молитвам. Возникло горячее желание вознаградить православного священника. "Мне ничего не надо, — сказал о. Варсонофий, — но если хотите сделать что-нибудь для нас, дайте нам кусочек земли для построения храма". — "С радостью… сколько вам нужно?" — "Хоть бы 300 метров…" — "300 мало, бери 500". Араб велел принести карту владений и указал, какой кусок он может отдать. Участок оказался большой: 800 метров. "Что же, хочешь ты его у меня купить или хочешь, чтобы я его подарил?" — спросил араб. О.Варсонофий сообразил, что дарственная запись ненадежна, наследники могут ее оспаривать, сказать, что он написал ее, будучи якобы не в своем уме… "Я хочу землю купить", — заявил о. Варсонофий. "За сколько?" — "За 1 франк". — "Хорошо, бери за франк!" Так за франк о. Варсонофий землю купил, причем сделка была оформлена по всем правилам гражданского закона, т. е. мы стали собственниками участка и имеем на него купчую крепость.

Земля под храм досталась нам чудесным образом, теперь надо было собрать деньги на построение храма. О.Варсонофий ездил из одного городка в другой и просил о пожертвованиях. Всюду его встречал живой отклик. Местное русское население устраивало концерты и балетные вечера, на которых с большим успехом выступали местные русские балерины — маленькие девочки 9-10 лет. Стоило появиться на улицах афише о выступлениях маленьких танцовщиц, — арабы валили валом, а устроители выручали в пользу церкви 3–5 тысяч. Можно сказать без преувеличения — наши девочки своими ножками вытанцовали-выстроили наш чудный храм в Рабате.

Я прибыл на освящение храма зимой 1932 года. Незабвенная поездка…

Я знал, что строится храм большой, хороший, но не мог себе представить той картины, которая открылась моим глазам, когда на пути с вокзала я вдруг вдали увидал наш храм… Прекрасный храм в мавританском стиле. Большой, круглый, белый-белый, с высокой колокольней; рядом домик настоятеля, кругом деревья, кусты, цветы… и белая лента церковной ограды, опоясывающая всю усадьбу… Глубокое, до слез волнующее впечатление… Мы, эмигранты, несчастные парии, скитальцы, — "восстанавливаем развалины"… Опять засиял православный Крест на том африканском берегу, где некогда, в эпоху святого Киприана Карфагенского и во времена блаженного Августина, пышным цветом расцвело христианство, потом безжалостно, дочиста стертое мусульманами. Казалось, что веру Христову последователи Магомета выжгли здесь с корнем навсегда [220]… А между тем она постепенно оживает и пускает новые и новые ростки.

Торжество освящения храма прошло с громадным подъемом и было воспринято как великий светлый праздник. Русские съехались со всех городов. Храм, созданный общими усилиями марокканской эмиграции, сделался в те дни центром всей русской жизни. Легионеры выпросили разрешение у начальства и пришли на торжество со своей музыкальной командой. Я имел возможность побеседовать с ними и узнать подробности их жизни.

Легионерам живется трудно. Кормят их неплохо, зато томиться жаждой приходится часто и мучительно. Она бывает столь невыносима, что солдаты убивают лошадей и пьют кровь. Выручает радио, посредством которого сообщают требование о немедленной доставке воды; прилетает аэроплан и сбрасывает куски льда. Случается, что лед попадает не легионерам, а падает в стан врагов. Был случай, когда офицер такого "мимо" не выдержал и застрелился. Для перехода в 25–30 верст полагается брать с собою две фляжки воды: одну — для себя, другую — для котла. Боже упаси, прикоснуться к этой "общественной" фляжке — изобьют до полусмерти. На привале разводят огонь и выливают принесенную для общественного пользования воду в котел. Наступает долгожданный час еды и отдыха. Не тут-то было! Вдруг, как дьяволы, налетают арабы… Приходится от них отбиваться. Стычка длится 10–15 минут, но все пропало: котел опрокинут… Измученные люди сидят голодные, слышится отборная ругань на всех языках. Офицер командует: "По стакану рому!" Сразу настроение меняется — веселье, хохот, песни… А тут же и смерть поджидает: вокруг бивуака выставляются дозоры, человек пять-шесть, с младшим офицером; арабы в своих белых бурнусах подползают неприметно, как змеи, и, случается, кривыми кинжалами вырезают всех дозорных…

Среди легионеров встречаются два типа людей. Одних трудная жизнь закаляет, делает несокрушимо выносливыми, сильными, до жестокости, людьми; других она губит, они спиваются, раздавленные тяжестью службы и существования. В числе легионеров этой категории мне довелось встретить в тот приезд житомирского певчего, который когда-то певал мне: "Ис полла эти деспота". Теперь это был спившийся человек. Я был свидетелем, как он набросился на откупоренную бутылку белого вина, которую приметил на окне у о. Варсонофия. О.Варсонофию приходилось воевать с москитами, и он травил их каким-то снадобьем из пульверизатора; множество москитов попадало в бутылку и испортило вино: пить его было невозможно. Певчий набросился на бутылку. "Можно? Можно выпить?.." — и вмиг, прикрыв горлышко платком, осушил ее до дна.