3. The question may be asked: Is it really possible to satisfy a spiritual need by an evangelical congregation, or are there aspects of religiosity that cannot be satisfied by this kind of spiritual commodity?

4. In an individualized environment, the religious content embodied in culture and tradition is not taken into account.

The arrival of the fast food industry in Eastern Europe is unlikely to help the local food industry flourish. There is a great risk that new enterprises will destroy old local enterprises. Likewise, new rationalized religious "goods" are likely to destroy older, more traditional forms of religiosity.

Russia on the verge of the Counter-Reformation

When I studied at the seminary (in the mid-1980s), I considered "sect studies" to be the most boring and unnecessary subject. Krishnas, occultists, Moonies and other "new religious movements" were not mentioned in that course. In the old fashioned way, it was mainly about Baptists, Adventists, Pentecostals. And it seemed to me that it was profoundly useless to study their history and their theology. After all, there is a completely atheistic country around, and if one day I meet a Protestant among millions of atheists, I will rather be happy to meet him: after all, I am a close soul. And this subject, to be honest, was taught to us without a spark. So I can testify: in Orthodox seminaries on the eve of "perestroika" we were not taught to see Protestants or Catholics as some kind of enemies; The atmosphere of the theological schools was unequivocally ecumenical. Guests from the West, who constantly came to us for theological talks and simply on visits, assured us that they admire Orthodoxy, its depth, antiquity, steadfastness, prayerfulness, that the times of alienation of Western and Eastern Christians are over, and that the time for reconciliation has come.

Ten years have passed, and so much has changed. Orthodoxy and Protestantism in Russia (as well as Orthodoxy and Catholicism in Ukraine) found themselves in a state of direct confrontation. The charge of aggression and intolerance was not accumulated by us, not by the Orthodox. For us, the 70s and 80s were the years of "détente", ecumenical "détente". But this détente turned out to be a one-way street. While our theologians were engaged in the "theology of peace," the Protestant world (primarily in the United States) was accumulating strength to rush into the collapsed Soviet Union. By the year 2000, the Protestants intended to create 200,000 of their parishes in Russia (they did not succeed, but even unfulfilled plans talk a lot about the planner).

Such an extensive action needs propaganda support. And Protestant propaganda (with the support of secular anti-church journalists) endlessly repeats two theses: 1) we preach "just the gospel" and 2) we help the Russian Church in the evangelization of Russia, we do not fight Orthodoxy. They came to us with an action of peace, but if the Orthodox oppose the Protestant mission in Russia, then this is a manifestation of traditional Orthodox intolerance and aggression. For example, a thief who has broken into an apartment besieges the awakened owner: "Don't make noise! You disturb people's sleep!" Protestants threw battalions of preachers into Russia, and in the distorted mirror of propaganda, the Russian Church still turned out to be the aggressor. In the spring of 1996, in the Siberian city of Noyabrsk, an Adventist preacher came to my lecture and said: "Why do you, Moscow theologians, come here? You are disturbing religious peace in our city!" Indeed, in this city (a city of Soviet-built oil workers, without a church and a priest, but with a population of 100,000) there were already 23 Protestant pastors of various denominations by that time. And so, it turns out that an Orthodox preacher, coming to a Russian city, "violates religious peace," because American sects already consider this city their own!

As long as the Protestants have not yet recruited 200,000 parishes, they say: why does the Russian Church, so large and respected, protest against our presence in Russia? After all, there are so few of us, can our efforts in any way threaten the huge Russian Church? Indeed, sociological surveys of recent years record a stable, not growing figure of Protestants in Russia: about one percent of the population (despite the fact that from forty to sixty percent call themselves Orthodox).

I don't know how sociologists conduct these polls. I see something else. It is enough to walk through the places of religious meetings of any city on Sunday - and the picture will become by no means so unambiguous. If you look not only at churches, but also at cinemas, houses of culture, libraries, school assembly halls and stadiums, it turns out that the number of Protestant prayer meetings in an ordinary Russian city is no longer inferior to the number of Orthodox meetings. How many people are present at these meetings? At best, these will be equal numbers. According to my observations, Protestant meetings are more crowded. That is, in terms of the number of real parishioners, Orthodoxy and Protestantism in Russia have already become equal. But there is also a qualitative indicator. Where are the most young people? The growth rate of the community in the near future depends on this. With the exception of Moscow, there are incomparably more young people at Protestant meetings.

В России число людей, считающих себя православными, значительно больше числа реально православных людей. Но вообще-то у социологов есть свои критерии для выявления числа реально религиозных людей: надо поставить вопрос о влиянии религиозных убеждений на повседневную жизнь человека. Влияет ли вера на его дела? В католических странах число прихожан подсчитывается по числу причастников в Великий Четверг (день воспоминания Тайной Вечери, то есть первого Причастия). Выясняется, ходит ли человек на исповедь и на мессу. В протестантских странах социологи спрашивают — читает ли человек Евангелие у себя дома или он слышит Библию только на воскресных собраниях… Так вот, число исповедующихся французов, число финнов, читающих дома Евангелие, число советских граждан, открыто заявлявших о своей религиозности в годы госатеизма — все это цифры очень близкие. Они колеблются в пределах 10–17 процентов. Похоже, это и есть число тех, кто способен на личную религиозную жизнь, на личный религиозный выбор и на личное религиозное творчество. Это те, что получили «десять талантов». Это люди, изначально религиозно более одаренные, чем другие. Может быть, их сограждане более одарены в других областях (в музыке, в науке, в любви…), но талант веры особо ярок у этих 15 процентов.

Остальные 85 процентов в религиозной сфере готовы быть ведо0мыми. Им говорят: «Вы атеисты» — и они соглашаются: «Да, в самом деле. Это попы нарочно от нас скрывали, что мы от обезьяны произошли». Затем им говорят: «да что ж вы забыли веру ваших отцов?! Мы же православные!» — и они опять согласны: «как же это мы слушали байки этих коммунистов и стали иванами, не помнящими родства!». Когда же им скажут: «Да что вы! Христианство — это иноземная религия, ее жиды нарочно придумали, чтобы нашу, исконно арийскую ведическую веру заменить, чтобы заставить нас, славян, вместо Крышеня-Кришны поклоняться ихнему Христу!» — толпа опять послушно возмутится: «Да сколько ж можно от нас прятать нашу родную экстрасенсорику и магию!».

Судьбы народов зависят в религиозной сфере от того выбора, что сделают 10–15 процентов религиозно самостоятельных граждан. А значит, миссионеру для обращения народа в свою веру не нужно обращать большинство населения. Достаточно притянуть к себе внимание и умы тех, кто сам ищет религиозную истину. А затем эти десять-пятнадцать процентов уже передадут свой опыт и свои убеждения остальным… Но это — если ставится задача позитивная и глобальная: обращение целого народа. А если задача носит чисто негативный характер: раскол народа, то достаточно эти 15 процентов расколоть на двадцать групп по полпроцента — и народный организм будет духовно обезглавлен. Это то, что и делают сегодня секты в России.

И шестьдесят миллионов россиян считают себя православными лишь до той поры, пока консенсус десяти миллионов (раздробленных между собой, но единых в своем неприятии православия) не скажет им: да что вы, быть православным уже не модно!

В общем, я убежден: ближайшие поколения будут поделены между оккультистами и протестантами. Но для православия это не катастрофично; поражением православия было бы, если бы неофиты оккультистов и протестантов приходили бы к ним из нашей церкви, а не из атеизма. Победа сект была бы тождественна поражению Церкви лишь если бы православие имело миллионы приверженцев, а затем начало их стремительно терять. Но десятилетиями гонений православие было вогнано в столь малое гетто, что больше терять ему просто нечего. Православие будет расти, все большее число людей будут обращаться в православие и от неверия, и от протестантизма, и от оккультизма. Но темп рост православных общин будет резко уступать темпам прироста оккультных кружков и протестантских собраний.