«...Иисус Наставник, помилуй нас!»

- 363 -

Так с марта 52 [г.] с момента нашей изоляции на 18 л/о от не окончивших срок у нас прекратились обыски. Но в сентябре того же года нас перебросили на 8 л/о, и здесь регулярные обыски возобновились, причем они нередко были неосновательно придирчивы и грубы. Лично я почти не имею оснований жаловаться на производивших у меня обыски, но самый факт обыска у окончивших срок всегда чрезвычайно волновал меня, и один из обысков ближайшим образом был причиной происшедшего у меня в тот же день инсульта.

С мая 52 года нам разрешили неограниченную переписку с нашими близкими. Но в апреле 53 года, чрез несколько дней после объявления амнистии заключенным, у нас это право отняли, ограничив только двумя письмами в год. Это стеснение в переписке было особенно тяжело, так как причиняло величайшие страдания не только нам, но в еще большей мере нашим близким, которые привыкли уже получать от нас частые письма и теперь терялись в догадках, не получая от нас никаких вестей.

Мысль о страданиях из-за меня моих близких угнетала меня более, чем мои личные злострадания. Кроме того, ведь я был не в уединении, а жил в окружении более чем 100 человек, таких же несчастных, как я, давно окончивших срок, которых ждут — не дождутся их родные, теряясь в догадках, почему долгожданные не едут к ним. Жены думают, что их мужья нашли новых подруг. Старики родители выплакали свои очи, теряя надежду увидеть в последний раз пред смертию своих сынов и умереть на их руках. Осиротелые дети, оставшиеся без отца, а иногда и без матери, в постоянных слезах ждут, когда же приедет их папа, чтобы отереть их сиротские слезы. А мы, ограниченные до крайнего минимума в переписке и по условиям лагерной цензуры (ведь нам запрещено было употреблять в письмах даже выражение «инвалидный дом»), мы не могли правдиво написать им о нашем положении.

Чужие страдания, рассказы о которых волей-неволей мне приходилось слышать каждый день, не могли не причинять страданий и мне, ибо только совсем черствое сердце могло бы спокойно относиться к тому, что читали мои сотоварищи по несчастию в получаемых ими письмах и чем делились они со мной. Если бы Вы, гражданин Председатель, дали распоряжение лагерной цензуре представить Вам выписку хотя бы из части поступавших к нам писем, Вы получили бы потрясающий документ, и, я думаю, Вы взволновались бы более, чем волновался я.

Тяжесть переживаний от той неправды, жертвой которой был я и от которой страдали мои близкие, увеличилась еще более, когда в прошлом году так решительно и всенародно были вскрыты и осуждены допускавшиеся ранее нарушения советской законности, так гневно за-

- 364 -

клейменные советской общественностью, и когда справедливо и строго были наказаны прежние руководители карательных органов, те руководители, при которых и я, вопреки их собственным постановлениям: «освободить из-под стражи», — в течение многих месяцев задерживался в сверхсрочном заключении. Можно ли это рассматривать иначе, чем как предательскую деятельность с целью дискредитировать Советскую] власть и Советскую] законность.

И в правительственных актах и в советской прессе высказывалось твердое убеждение, что бывшие заключенные, освобожденные по амнистии или по окончании срока, вернувшись в ряды свободных граждан, будут честно и добросовестно трудиться на благо родины. Поэтому давалось распоряжение, чтобы власти на местах оказывали всяческое содействие вышедшим из заключения и в получении работы и в устройстве их бытовой обстановки. А меня, как и моих сотоварищей по несчастию, не дав мне возможности проявить себя на свободе, заранее ошельмованного уже упраздненным ОСО при бывшем МГБ, по-прежнему продолжали держать под стражей. Можно ли было оставаться спокойным, можно ли было не волноваться? Можно ли было не страдать?

Волновались и мои близкие, читая об амнистии не отбывшим еще срока заключения и теряя надежду увидеться с давно окончившим срок. Их волнения болезненно переживались и мной.

И в такой чрезвычайно тяжелой, нервной обстановке мне пришлось прожить не один день, не один месяц, а более тридцати. В результате всего пережитого у меня на нервной почве развилась гипертония, в январе сего года у меня был первый инсульт.

18 мая текущего года я был этапирован из Дубравлага в Зубово-Полянский дом инвалидов. Конечно, здешнюю обстановку нельзя сравнить с лагерной. Здесь в некоторых отношениях бытовые условия почти как домашние. Но все же, сравнивая жизнь в доме инвалидов с лагерной, я могу сказать только, что это из двух зол меньшее.

Уже самый факт принудительного вселения в дом инвалидов вопреки моему желанию, не считаясь с усиленными ходатайствами моих близких о разрешении мне поселиться у них, является насилием, грубым нарушением советских законов об охране личных прав советских граждан, о чем и Вы, гражданин Председатель, убедительно говорили в Ваших речах пред выборщиками и на заседании Верховного Совета.