Дорога была долгой, незаметно для себя я уснула и даже во сне продолжала звать на помощь Богородицу. Проснулась от толчка. Сани стояли около одноэтажного дома.

Выходи!

С трудом встала на затекшие ноги, путаясь в длиннополом тулупе.

Пошли!

Вошли; оказалось, что привезли не в учреждение, а в жилой дом, в передней разделась.

Пройдите, сказал Бажов, открыв дверь в комнату. У детской кровати стояли три человека. Войдя, Бажов сказал:

Привез еще доктора, посмотрим, чем поможет?

Поздоровалась, но никто не ответил. Подошла к кровати, в ней лежал мальчик лет восьми. Щеки запали, дыханье было прерывистым, тяжелым, при каждом вздохе тело его напрягалось, он с трудом втягивал воздух, захлебываясь мокротой, и с таким же трудом выталкивал его.

Склонившись над мальчиком, вглядываясь в его лицо, я еще до осмотра поняла дифтерит, в горле образовался нарыв, закрывший гортань.

Двое из стоявших были врачи местной больницы, они несколько растерянно говорили между собой приглушенными голосами, третьей была мать ребенка.

Попросила Бажова проводить меня вымыть руки, вернулась и приступила к осмотру, и вдруг неожиданно раздался злобный крик:

Ты чего стоишь, сволочь? Помогай, лечи! Для чего привезли?

Не отвечая, стала говорить с врачами. Один из них довольно грубо сказал:

Нарыв в горле, дифтерит, понимать надо, положение более чем серьезно, летальный исход неизбежен, в районе сейчас нет хирурга, вызвали в область, а отоларинголога вообще нет в районе.

Надо немедленно делать операцию, ребенок умирает, ждать нельзя, почти крикнула я.

И опять тот же врач сказал, громко, отчетливо, так, чтобы слышал Бажов:

Неумелые руки оперирующего наверняка приведут к смерти; если нарыв прорвется сам, ребенок останется жив.

Было ясно местные врачи боялись ответственности. Мать опять озлобленно закричала:

Чего стоишь? Помогай!

Мальчик угасал, синел, захлебывался, дыхание было прерывистым свистящим. Приподняв его, попросила посветить лампой, осмотрела горло, с силой открывая рот, и увидела, что операцию надо делать немедленно, если ее не сделать в течение десяти минут ребенок умрет.

Скальпель есть? спросила я.

Здесь нет, а через час можно доставить больница от поселка три километра, ответил молодой врач.

За это время ребенок умрет, ждать нельзя ни минуты.

Попросив у Бажова нож с острым клиновидным концом, прогрела его над керосиновой лампой и решительно подошла к мальчику.

Бажов крепко держал голову сына, с осторожностью раскрывая ему рот; один из врачей неохотно светил керосиновой лампой. Попросила принести спирт и вату. Мать ругала, называла ссыльной сволочью, пыталась ударить меня, оттолкнуть от ребенка и в то же время требовала помощи.

Господи, спаси, помоги и помилуй! беспрерывно повторяла я мысленно. Бажов помогал молча. Введя нож в горло, я с усилием разрезала нарыв. Ребенок вскрикнул, брызнула кровь. Гной, мокрота, залили мне лицо, и в этот момент мать стала бить меня по голове и лицу.

Не выпуская голову сына, Бажов крикнул: Вон! Притихнув на мгновение, мать, громко рыдая, вышла из комнаты. Минут десять очищала я ребенку горло и рот ватой, смоченной в спирте. Дыхание стало ровнее, синюшность пропадала. Мальчик стонал, кашлял кровью, мокротой, гноем.

В комнате остались я и Бажов. Попросив его посмотреть за ребенком, вышла вымыть лицо, руки, привести себя в порядок. Болела голова, левый глаз почти закрылся от удара, багровое пятно на щеке говорило, что била меня жена Бажова сильно.