Father Arseny
Где это тебя разукрасили? Здорово глаз подбили! Я промолчала.
Вышел Бажов, посмотрел, кивнул головой, сани тронулись, но я сказала возчику остановиться не было тулупа Сергея Сергеевича! Бажов еще не ушел с крыльца, и я крикнула:
Тулупа Сергея Сергеевича нет!
Как нет? Это Катеринины штучки! и бросился в дом.
Сани стояли. Минут через пять вышел Бажов с тулупом, следом за ним выскочила жена, вырывая тулуп и крича: Кому вещь отдаешь? Ссыльной сволочи, ведь все равно сдохнет.
Бажов бросил в сани тулуп, возчик дернул возками, и мы поехали. До меня долетал крик Катерины, но слова переходили в злой визг, и он долго еще звенел в ушах.
Ехали назад двое суток. Сани скрипели по снегу, дорога шла лесом; мимо проплывали сосны, ели, березы, и опять сосны, ели и березы, покрытые шапками снега. Однообразие подавляло. Старичок возчик говорил беспрерывно, рассказывая удивительно запутанную семейную историю, где участвовали снохи, невестки, зятья и кумовья. Молиться поэтому было невозможно, почти после каждой фразы возчик спрашивал:
Ясно тебе аль нет?
На что я обязательно должна была ответить да. Если я не отвечала, старик оборачивался ко мне и говорил:
Ты пойми, пойми! Дело-то какое! и начинал толкать меня в ногу кнутовищем, дожидаясь ответа. На второй день заболела голова, знобило и не давала покоя мысль, почему в семье Бажова живет озлобленность и дикая ненависть к ссыльным. Хотелось понять причину этой ненависти.
На душе было тоскливо и грустно, мысленно перенеслась в Москву, к родным, в любимый, но закрытый уже несколько лет наш храм. Вспоминались церковные службы, находящийся в неизвестном лагере духовный отец иерей Петр, друзья, Валя, Дуняша и многое хорошее и милое сердцу, чего я была лишена за годы ссылки.
Господи, Господи, не оставь, взывала я, Господи, помоги!
Но перед глазами возникала спина возчика, слышались глухие удары комков снега о передок саней и скрип полозьев, нарушавший тишину леса.
Засветло добраться до Проскурова надо, у свояка встанем, а ежели не доберемся, то в темноте и сбиться можно, говорил возчик.
Я заболевала, хотелось спать и было безразлично, доберемся до Проскурова или не доберемся. Второй день пути провела словно в тумане, в памяти запечатлелись только слова возчика, сказанные кому-то:
Девка-то в дороге сомлела.
И следующим воспоминанием было выплывшее из окружавшего полумрака лицо Анны, склоненное надо мной.
Вначале заболела тяжелым гриппом, а потом дифтеритом, болезнью, редкой для взрослых; к счастью, все обошлось благополучно. Проболев положенное время и выдержав карантин, продолжала размеренную жизнь.
Очень боялась, чтобы полученный мной дифтерит не распространился среди детей села, но принятые карантинные меры и милость Божия ограничили болезнь только мной.
Время шло, быстро проходили дни, медленнее недели, тянулись долго и нудно месяцы, и нескончаемыми казались годы, но наконец три года ссылки пришли к концу.
Вызова из района не было. Прошла неделя, месяц, пошел второй, и наконец желанный вызов пришел. Желанный и в то же время страшный. Никто из нас, ссыльных, никогда не знал, отпустят тебя или добавят, без объяснения каких-либо причин, еще новый срок ссылки, а может, направят в лагерь.