Я взорвался, кричал, что это моя жизнь, я уже не ребенок, но отец сказал: Я ни в чем не убеждаю тебя. Помнишь, несколько лет тому назад ты увлекался психологией, прошу тебя только об одном: проведи психологические наблюдения и анализ окружающей тебя среды и твоих мэтров и каждый день дома записывай их в журнал. Помни, ты православный верующий человек и выводы свои сделай с опорой на веру в Бога. Обещаешь? Я согласился. Отец продолжал: Я прочел много стихов и произведений Брюсова, Блока, Андрея Белого, Ходасевича, злого и угрюмого Соллогуба и других и понял: в большинстве стихов есть форма и в ней и за ней скрывается содержание, но духовности, согревающей человеческую душу, веры в Бога нет, есть изломанность, претензии на гениальность. Только один поэт по-настоящему гений, это Александр Блок, но во всем, им прекрасно созданном, живет огромный внутренний надлом.

Год проводил я психологические наблюдения, записывая их ежедневно в тетрадь, потом сделал анализ и многое, многое увидел по-другому, хотя должен был все это заметить, вращаясь в окружении поэтической среды уже давно.

Неожиданно для родных и даже для себя женился, встретив у знакомых очаровательную девушку, дочь священника отца Михаила, служившего в храме св. Николая Чудотворца. Ксения была верующей, доброй, отзывчивой на чужую беду, человек глубокого и большого ума. Познакомились в августе, а в октябре обвенчались, свадьбу отпраздновали скромно, мои родители и о. Михаил с матушкой были рады.

Я позвал жену пойти со мной на три-четыре литературных вечера и даже познакомил с несколькими мэтрами. На одном из этих вечеров присутствовали московские поэты Брюсов и Андрей Белый. Литературные вечера, выступления и особенно знаменитые поэты не понравились Ксении.

Ты знаешь, сказала она мне, все искусственно, натянуто, наигранно, а твои мэтры мне не понравились, при всей их словесной изысканности смотрят грубо и откровенно на окружающих женщин, словно на скаковых лошадей, и дала мне необычайно исчерпывающий анализ каждого из посещенных ею вечеров.

Беседа с отцом, скептические и тонкие наблюдения Ксении и мои личные наблюдения привели к выводу, который полностью открыл мне глаза на людей, в окружении которых я провел несколько лет. Как же я был слеп, будучи верующим человеком!

Перечитывая и вспоминая прочитанное, а также слушая читаемые ими стихи и поэмы, увидел, что каждый из поэтов постоянно писал и говорил о Боге и сразу упоминал нечистую силу и диавола, а иногда здесь же сразу превозносил последних. В сущности, все написанное вело к отрицанию Бога, насмешке над Ним, сопоставлению Божией Матери, святых с фавнами, Афродитой, Аполлоном, дриадами, нимфами, Венерой и тому подобным.

Большинство мэтров были теософы, антропософы (например, Андрей Белый), бредили постройкой антропософского храма (где-то в Швейцарии или во Франции), некоторые увлекались учением Елены Блаватской, буддизмом, Тибетом, со значительным видом говорили о неизведанной стране Шамбале, занимались спиритизмом, служили черные мессы (Валерий Брюсов), верили в переселение душ. Один из мэтров доказывал, что переживает сейчас пятую инкарнацию (переселение души) и что во втором перевоплощении был индийским раджой. И наряду с этой смесью религиозных воззрений беспрерывно повторялось слово Бог. Что это был за Бог? Понять не представлялось возможным. Особенно открыто свои религиозные воззрения старались не выставлять, но между строк, и не только между строк, пропитывали свои произведения своими взглядами.

Каждый поэт недоброжелательно относился к другому поэту, постоянно шли споры, словесные баталии, подсиживания, проявлявшие внутреннее противостояние. Произведения печатались поэтами в журналах, журнальчиках, отдельными тоненькими книжечками, жадно прочитывались почитателями, любопытствующими, особенно молодежью, вселяя в их сознание дух неверия, скептицизма в отношении к Богу, православию, вере и этим самым невольно подготавливая к принятию революционных идей, безбожия и атеизма.

Осознав и поняв при поддержке Ксении, благодаря разговорам с отцом и своим наблюдениям тот огромный разрушительный вклад, который вносили эти поэты в разложение человеческих душ, отравление их вредной мистикой, я внутренне отошел от этой среды гениев, но внешне продолжал в ней находиться и работать; все это не украшало меня.

Высказываемые ими мистические и немистические идеи упаковывались в обложку красивых слов, изысканную, но часто непонятную, таинственную рифму, что завлекало читателя и внушало ему, что читая написанное, он поднимался над обывательской средой к чему-то таинственно высокому.

Конечно, все, что писалось о них, выходило в советское время и такие мысли не могли попасть на печатные страницы. Возможно, за рубежом было об этом написано, но я этого не знаю.

Среди этих поэтов я был маленькой величиной, к которой привыкли, как к стоящему стулу, иногда кому-то нужному, а то и незамечаемому, но постепенно из секретарей маленького журнальчика стал секретарем толстого журнала, ас 1918 г. почти бессменно работал в Гослитиздате, в Советском писателе редактором, старшим редактором, на всю жизнь связав себя с литературой. В 1930 г. мы переехали в Москву, и я работал в издательстве Советский писатель. В 1936 г. меня арестовали и приговорили к 10 годам лагеря общего режима, в декабре 1941 г. дело пересмотрели и дали 10 лет лагеря особо строгого режима без права переписки. В этом лагере я встретился с о. Арсением в 1951 г. и стал его духовным сыном.

Перейду к главному: о духовности поэтов серебряного века и их влиянии на русское общество перед революционными событиями 1917 г.