Когда Мария Александровна водила Петю и меня в театр, то выбирала такие постановки, которые только положительно влияли на нас, детей. Неизгладимое впечатление оставило у меня посещение детского спектакля Синяя птица в Московском Художественном театре. Мое детское воображение было потрясено до основания, и несколько дней я ходила под впечатлением увиденного. Пес, Кот, Сахар, Вода, Квашня с хлебом, Тиль и Метиль, Смерть с огромной косой в руках стояли перед глазами днем и ночью, но больше всего поразило меня путешествие в мир теней. Огромные белые колонны поднимались ввысь (будучи достаточно взрослой, я поняла, что это был свет от прожекторов и легкий тюль, свисавший сверху, но все это создавало незабываемое впечатление), легкий, казалось, туман поднимается в воздух, и Тиль и Метиль почти теряются среди Великого Хаоса и бредут по проходу, и даже грусть, что Синяя птица не найдена, не огорчала. Все было таинственно и прекрасно.

Помню, когда на сцене возник огромный зал мира теней, я громко спросила: Тетя Маша, это рай? Возбужденные пришли домой, всю дорогу задавали вопросы: Почему? Что это? Мария Александровна тетя Маша отвечала: Все расскажу дома. За столом тетя Маша сказала нам: Дети, вы видели, что Тиль и Метиль искали счастья, искали долго, настойчиво, но не нашли его. Потому не нашли, что счастье это вера в Бога, любовь к Нему, счастье говорить Богу свои мысли, молиться Ему, счастье человека в Церкви, в общей молитве к Господу, счастье в постижении воли Господа, а Тиль и Метиль искали счастья на земле и забыли Бога. Счастье любить друг друга и помогать людям.

Расскажу о нескольких случаях (хотя о. Арсений всегда говорил: Случайностей нет, есть только воля Божия), происшедших со мной в жизни, которые считаю чудесными.

На Воркуте, не знаю почему, переводили меня из одного лагпункта в другой, я умирала от цинги, истощения, усталости. После этапа, войдя в теплый барак и пройдя по проходу, упала от слабости. Очнулась на нарах, кто-то снимал с меня одежду. Заплечный мешок (сидор), вероятно, украдут, мелькнула мысль, но мне было уже все равно, я умирала. Сквозь туман полубессознательности услышала разговор двух женщин: Ты грудь и живот растирай, а я буду ноги, потом ее перевернем. Почувствовала, что руки незнакомых женщин стали растирать мое тело, силы и сознание постепенно возвращались, я пришла в себя. Света в бараке почти не было, лиц женщин различить не могла. Дали кусок хлеба, горячей воды, что-то надели на меня, закрыли одеялом, и я уснула.

Утром услышала сигнал вставать, привычная многоэтажная брань раздавалась в бараке. Женщина, склонившись ко мне, сказала: Тебе хоть один день отлежаться надо, а то помрешь. Пойду, поговорю со старшой (старшая по бараку; в других лагерях называли комендант барака, в иных староста), может, поможет. Пришла старшая, посмотрела на меня, ткнула кулаком под ребра и сказала: Помогу, ей надо не один день, а все три дня лежать, и ушла. Что сделала старшая, не знаю, но три дня я пролежала на нарах, и все эти дни две женщины ухаживали, лечили и неведомыми путями приносили пайку. Видишь, выжила и сижу с тобой, а женщины эти были Анна Александровна, колхозница из Тульской области, человек верующий и доброты необыкновенной, умная, сильная и обидеть себя не дающая. У нее было доброе круглое лицо с огромными серыми глазами и слегка курносым носом. Вторая женщина называла себя Ларисой и была воровкой на доверии. Красивое лицо с удивительной, располагающей внешностью, интеллигентностью, добротой во взгляде. Имен у нее было около десятка и столько же фамилий, настоящее имя Екатерина. Была воровкой, настоящей блатной, имела кличку, могла быть отзывчивой и чрезвычайно доброй, но и очень жестокой. В бараке пользовалась авторитетом среди блатных, и многие боялись ее. То, что совершенно чужие зечки спасли и выходили меня, было подлинное Господне чудо.

Прошли годы. Шел 1939 г., я уже давно жила в Москве, кончила МГУ, работала в научном институте, постоянно возясь с белыми мышами и крысами, испытывая на них действие разных препаратов, вирусов и микробов. Вышла замуж за Вячеслава. Я была в универмаге ЦУМ на Петровке, слышу: Здравствуйте, Александра Федоровна. Оборачиваюсь и вижу: передо мной стоит женщина с очаровательным милым лицом и одета хорошо. Смотрю, и вдруг понимаю: это блатная Катя. Обнялись, расцеловались, хотела ее расспросить, но она сказала: Дайте Ваш адрес. Я сказала, она сразу отошла и, не прощаясь, смешалась с покупателями. Удивилась я, пошла по этажам ЦУМа. Вечером часов в десять раздался звонок, я открыла дверь. Катя вошла, молча разделась и сказала: Простите, не простилась было нельзя и, еще не входя в комнату, произнесла: Разрешите мне пожить у вас два месяца. Не знаю, что выражало мое лицо, но сказала: Конечно, Катя, живи, а в душе мелькнула мысль: Обворует.

Ты, конечно, помнишь, что детей днем я отводила к родителям мужа, вечером забирала. Прожила Катя у нас более двух месяцев, дети мои и Вячеслав души в ней не чаяли, любили ее, и никогда не была она нам в тягость. Вечерами и в выходные молились при ней, из Ярославля приезжал о. Петр и дважды служил литургию, и мы не боялись Кати. Когда мы молились, всегда вставала, но крестилась редко. При служении о. Петром литургии подошла к нему и попросила уделить ей время для разговора, который был долгим. Потом, через год, о. Петр сказал нам: Удивительный человек ваша Катя. Удивительный, и душа у нее христианская, но трудна ее жизнь.

Катя приходила в разное время, днем, вечером или около одиннадцати часов ночи, поэтому я дала ей ключ от квартиры. Как-то утром Катя подошла ко мне и Вячеславу и попросила ее перекрестить, обняла детей, приложилась к иконе Казанской Божией Матери и, как всегда, спокойно ушла. Ты же помнишь ее, встречалась у нас, даже была на литургии, что служил о. Петр, ты тогда сказала про Катю: Какое доброе, интеллигентное, красивое и располагающее лицо. (Я вспомнила свои слова и действительно располагающее и привлекающее лицо этой женщины). Чем занималась и куда уходила Катя, я никогда не спрашивала, продолжала Александра Федоровна. В тот день, когда Катя попросила ее перекрестить, я пошла отводить детей к бабушке, а потом с Вячеславом двинулись на свои работы.

Придя с детьми вечером домой, увидела стоящую посередине стола чистую чашку и под ней записку: Дорогие мои! Спасибо за доверие, за все. Люблю вас, вспоминайте Екатерину. Катя. Р. S. Сверток вам, он чистый и слово чистый было подчеркнуто. Рядом лежал завернутый в газету большой сверток. Развернула и ахнула такой большой суммы денег никогда не видала. Долго молились, советовались с о. Германом, и он сказал: Одну треть отдайте нуждающимся, остальное оставьте себе. Все в жизни промыслительно, и чистый дар Кати помог нам. Разве это все не великое чудо Господа? Воровка на доверии, блатничка, не раз сидевшая в тюрьмах, и вдруг такой удивительный поступок. Больше Катю не встречала, только в 1961 г. получила удивительное, полное любви и благодарности письмо. Однажды, рассказывая одному их знакомых о происшедшем, услышала: Вы совершили грех, взяв деньги воровки. Я подумала, что этот человек плохо знает людей и не знает, что такое лагерь. Конечно, в 1958 г. рассказала об этом о. Арсению, и он ответил: Правильно, что взяли, Катя сказала правду, деньги чистые, этими словами она хотела сказать: Крови и бедствия для людей на них не было.

Еще об одном чудесном случае расскажу. Шла я в половине двенадцатого ночи по Малой Никитской улице, было холодно, ветрено и на улице пустынно. Дома все почти старой постройки с большими подворотнями. Молюсь и думаю: Нужно скорее дойти до остановки трамвая А, а идти еще минут пять-шесть, мне страшно. Прохожу высокий дом, внезапно вышли двое мужчин и втолкнули меня в подворотню, я пыталась, что-то сказать, но третий мужчина схватил меня за горло и, достав нож, сказал: Молчи прирежу! Быстро ее в подвал. Втащили в подвал, взяли сумку с продуктами и сумку с деньгами, где была зарплата, и стали меня со всех сторон ощупывать руками нет ли чего ценного? Большой золотой крест на золотой цепочке висел на шее. Стащили через голову джемпер, и я осталась в одном платье с грубо расстегнутым воротом. Крест и цепочка еще оставались на мне. В подвале было светло. Кричать, просить, умолять было бесполезно, пощады ждать не приходилось. Сжавшись в комок, вложила все свое душевное я в молитву к Богу, Пресвятой Богородице, к духовному отцу Арсению. Не смерть пугала меня, а грязное надругательство над моим телом. Двое стояли около меня, а третий, по-видимому главный, вынимал из сумочки деньги, документы и разные лежащие там бумажки. Под висячей лампой внимательно просматривал их и даже читал, деньги положил в свой карман. А я могла только молиться Богу и беспорядочно призывать помощь Пресвятой Богородицы и батюшки. Третий внимательно и долго читал вынутую из моей сумочки какую-то бумажку и внезапно спросил: В каком лагере сидела? От растерянности вопроса не поняла. В каком лагере находилась и сколько лет? я ответила. Внимательно посмотрев на меня, произнес: Братва! Оденьте ее, вынул деньги из своего кармана, положил в сумочку и сказал: Иди домой, а о нас сама понимаешь... Я все поняла, Господь и Пресвятая Богородица и заступничество духовного отца Арсения спасли меня. Подошла к третьему (главарю), низко поклонилась, перекрестилась, протянула ему руку и сказала: Спасибо Вам. Иди, иди скорее, за твое спасибо и тебе спасибо, а что в лагере была, по твоей справке узнал, лагерь хорошо знаю, иди.

Это было такое чудесное избавление, такое неописуемое чудо! Шла и прославляла Господа, Пресвятую Богородицу и защитника рода человеческого святого Николая Мирликийского. Шла со спокойной душой, но войдя в дом, разрыдалась, долго не могла придти в себя и только подойдя к иконам и помолившись, смогла рассказать Вячеславу все во всех подробностях. Только подумать, какую милость и чудо проявили Господь и Матерь Божия ко мне грешной. Ведь я была на краю гибели. Это было чудо.

Так вспоминала Александра Федоровна Берг о своей прожитой жизни.

ЕЩЕ О НАШЕЙ ОБЩИНЕ...

Воспоминания об о. Арсении, общине, ее жизни, о братьях и сестрах начали писать уже в двадцатые годы. Воспоминания были искренние, свежие, полные той духовной атмосферы, в которой тогда жили. Но начавшиеся массовые аресты верующих заставили многих из нас уничтожить написанное или отдать на сохранение знакомым, не связанным с общиной. Боясь репрессий, они тоже часто уничтожали воспоминания.