увидели, может потускнеть. Идет время; многое

проходит мимо: другие встречи, другие люди,

другие обстоятельства – все это может заставить

потускнеть то ясное и яркое видение, которое было

изначально.

И вот тут человек должен

сказать: нет, то, что когда-то я увидел, более

истинно, более несомненно, чем тот факт, что

сейчас я этого не вижу... И это очень важно. Потому

что единственность этой брачной встречи, этой

встречи любви абсолютна, и ее надо защищать

от слепоты, от опьянения, которое нас охватывает,

от неспособности воспринимать снова и вновь

человека с изначальной, первичной яркостью этого

видения. Часто бывает, что мы на человека

посмотрели и прозрели вечное сияние в нем; а

потом вглядываемся больше, больше, и больше и

видим все более, и более, и более поверхностные

его слои; и, начав с видения внутреннего

таинственного человека, мы кончаем видением его

физического “я”, умственных способностей,

сердечных или других дарований, и нам это

закрывает то, что в глубине есть, было и всегда

будет.

У Мефодия Патарского есть

место, где он говорит (вообще святые отцы наши

были монахами, а чуткости сколько в них было!):

когда человек любит другого, он на него смотрит и

говорит: он мой alter ego, другой я сам. Когда только

разлюбит, то говорит: здесь ego, а ты, дружок, alter;

слова “дружок” он не употребляет, но, в общем,

получается так: сначала два – едины, потому что

каждый другому говорит то же самое, а потом

трещина, и две единицы разъединились. И вот здесь,

мне кажется, колоссальное значение имеет

вообще все учение Церкви о единственности

брачной любви, о том, что, если человек полюбил

другого, он не должен никогда потом обманываться

и думать: я ошибся, ибо то, что было открыто в тот

момент, нельзя зачеркнуть. Того, что было

открыто, ты не можешь вернуть никаким

искусственным видением, но ты можешь жить верой.